Сергей Беляков - Гумилёв сын Гумилёва
Тираж первого издания был невелик – 4 800 экземпляров. Правда, современный ученый о таком тираже может только мечтать, но в Советском Союзе были другие нормы. Впрочем, многие научные книги тогда пылились на книжных полках, их даже скупали, чтобы сдать потом на макулатуру и получить заветный талон на собрание сочинений Агаты Кристи или Александра Дюма. Но «Древних тюрков» разобрали очень скоро, а Гумилев уже к началу семидесятых попадет в число немногих ученых, популярных у интеллигентного читателя.
Переиздадут «Древних тюрков» только после смерти Гумилева, переиздадут пиратски, нарушив авторские права Натальи Викторовны, наследницы бездетного Льва Николаевича. Товарищество «Клышников, Комаров и Ко» выпустит «Древних тюрков» в убогом переплете, на отвратительной серой бумаге, зато тираж этого издания поражает воображение – 200 000. И его раскупят очень быстро.
Со временем интерес к «Древним тюркам» не исчез. По данным редколлегии сайта «Гумилёвика», «Древние тюрки» в 1999 году оказались самой популярной работой Гумилева после супербестселлера «Древняя Русь и Великая степь», научно-популярной книги «От Руси до России» и трактата «Этногенез и биосфера Земли». К 2007 году «Древние тюрки» уже делили второе и третье места с «Этногенезом», уступая только «Древней Руси».
Гумилев не дожил до массового успеха «Древних тюрков», но сам он высоко ценил эту работу и старался придать ей особое значение:
«…книгу "Древние тюрки"… напечатали потому, что нужно было возражать против территориальных притязаний Китая, и как таковая моя книга сыграла решающую роль. Китайцы меня предали анафеме, а от территориальных притязаний на Монголию, Среднюю Азию и Сибирь отказались». Как тут не вспомнить слова Ахматовой, сказанные, правда, по другому поводу: «…я одна, и против меня 600 миллионов китайцев. <…> Китайцы жаждут моей крови». Вершители судеб, повелители народов, не иначе.
Разумеется, китайцы не жаждали крови Ахматовой, не предавали анафеме Гумилева, от территориальных претензий не отказывались. Монография Гумилева вообще-то не имеет никакого отношения к советско-китайским пограничным спорам, да и сам Лев Николаевич, если не считать этого необычного для себя высказывания, всегда отрицал так называемое «историческое право» на территорию. Он не раз говорил, что отдаст свою зарплату тому, кто найдет на земле хоть один народ, извечно живущий на своей земле, ниоткуда не пришедший и ничего не завоевавший.
В «Древних тюрках» Гумилев, как обычно, использует исторические реконструкции. О быте и нравах двора уйгурского хана в конце VIII – начале IX веков мало что известно, но Гумилев смело пишет о вырождении уйгурской знати, о губительном распаде семьи. Основа для таких выводов – принятие уйгурами манихейства – религии, отвергающей благость посюстороннего мира, проповедовавшей крайнюю аскезу и отказ от семейной жизни. Но между религиозными предписаниями и повседневной религиозной практикой могла быть пропасть. Манихейство запрещало убийство, но уйгуры, перейдя в манихейство, не перестали воевать и убивать своих врагов. Так что здесь реконструкция подменяется фантазией автора.
Но фантазии в этой книге не так уж и много, даже самые смелые интерпретации Гумилева, как правило, опираются на факты, извлеченные из источников или самим Гумилевым, или его предшественниками-востоковедами. Гумилев вслед за Ньютоном мог бы сказать: «Если я видел дальше других, то потому, что стоял на плечах гигантов».
В 1965 году в шестом номере журнала «Народы Азии и Африки» выйдет если не разгромная, то уж во всяком случае ругательная рецензия Гумилева на книгу Кляшторного «Древнетюркские рунические памятники как источник по истории Средней Азии». Памятливый Гумилев не простил нападок востоковеда и, как только представилась возможность, перешел в контрнаступление. Кляшторный, знаток древнетюркских источников, недооценивал влияние ландшафта на жизнь кочевых племен, в чем его не преминул уличить Гумилев: «…автор помещает Кангюй в суглинистой пустыне, где, в отличие от пустынь песчаных, даже при повышенном увлажнении растительность развиваться не может. <…> Предков тюрков – племя ашина – автор располагает в пустыне около соленого озера Гашуннор… даже не ставится вопроса о том, чем могли кормиться эти племена в пустыне».
В письме к Василию Абросову Гумилев оценивал книгу Кля шторного еще резче, но, может быть, даже точнее: «…сплошной туман из наукообразных фраз и сносок. Сам автор говорит, что хорошо, если во всем мире его прочтут человек 50. Цифра завышена… такие книги отбивают у читателей вкус к чтению научной литературы…»
Гумилев знал тюркские языки намного хуже Малова, Кононова или Кляшторного, но лучше них разбирался во влиянии ландшафта на народ, общество, на экономику и даже на политику кочевых держав Древности и Средневековья. А главное, у Гумилева был ценный для историка талант, который, кажется, впервые отметил Александр Юрьевич Якубовский («Юрьич» из писем Гумилева). Гумилев с гордостью писал Наталье Варбанец еще из омского лагеря: «…хунны, уйгуры, кара-кипчаки из контуров и теней постепенно превращаются в фигуры и иногда даже наливаются кровью. Я на них смотрю почти как на детей – я ведь вывожу их из небытия. <…> Помнишь, что сказал Юрьич на защите: "Из кучи хлама сделана связная история за сто лет"».
Хван, столько сделавший для Гумилева как раз во время работы над тюрками, был просто восхищен: «Книгу "Древние тюрки" я считаю шедевром как непревзойденный образец реконструкции живой действительности исчезнувшего народа. Пусть не все детали точны и достоверны, но общая картина (социальное полотно) в целом убедительна в своей правдивости. <…> Вряд ли кому-нибудь другому удастся так ярко изобразить жизнь древних тюрков…»
Хван был совершенно прав, «Древних тюрков» будут признавать «неординарным явлением» и сравнивать с монографией известного немецкого востоковеда Лю Маоцзая «Китайские источники об истории восточных тюрков».
19 апреля 1961 года Гумилев напишет Савицкому: «Я "Тюрков" люблю больше, потому что в VI–VIII веках гораздо живее можно представить людей и события. Со многими ханами и полководцами я смог познакомиться, как будто они не истлели в огне погребальных костров 1300 лет назад».
Гумилев относился к героям своих книг скорее как художник, чем как беспристрастный исследователь. Особенно это свойство проявлялось в Гумилеве, когда он начинал писать о столкновении своих любимых кочевников – монголов и тюрков – с другими народами и с богатыми цивилизованными странами вроде Китая, Персии и даже Руси. Он почти всегда старался стать на защиту степняков, превращаясь из ученого в какого-то странного историка-адвоката. Особенно это будет характерно для его будущих книг – «Поиски вымышленного царства», «Древняя Русь и Великая степь». Но в «Древних тюрках» исследователь взял верх над природным тюркофилом. Нет книги более разрушительной для евразийской идеи, чем «Древние тюрки» Льва Гумилева. Гумилев куда убедительнее того же Кляшторного показал, что тюркский Вечный Эль был создан «длинным копьем и острой саблей» и скреплен почти исключительно военной силой тюрков, заставлявшей «головы склониться, а колени согнуться».
Гумилев восхищается военной доблестью тюрков. Глава о восстании Кутлуга, возродившего Восточный каганат, — одна из самых захватывающих, драматичных. Она намного интереснее исторического романа. Но Гумилев и не скрывает, что для вольных степных народов – уйгуров, карлуков, кыргызов – тюрки оставались поработителями, отношения между народами, по крайней мере в Восточном каганате, складывались как отношения между грабителями и жертвами грабежа. Поэтому Гумилев называет Тюркский каганат «государством-хищником», «некоторым подобием Спарты, но во много раз сильнее и больше». Объединение Великой степи под властью тюркского рода Ашина было для большинства народов большой бедой.
P.S.
«Хунну» и «Древних тюрков» обычно включают в «Степную трилогию». «Степная трилогия» звучит красиво, но почему же в трилогии четыре книги? Перечисляю по году первого издания: «Хунну» (1960), «Древние тюрки» (1967), «Поиски вымышленного царства» (1970), «Хунны в Китае» (1974). Между тем все биографы повторяют одно и то же: трилогия. Создатели сайта «Гумилёвика» называют «Хунну» и «Хуннов в Китае» двумя книгами первой части «Степной трилогии». Сам Гумилев в предисловии к «Хуннам в Китае» довольно неожиданно назвал эту книгу первой частью «Степной трилогии». Но четырнадцать лет спустя, в «Биографии научной теории», Гумилев уточнит, что термин «трилогия» относится не к изданиям, а к народам: хунны – тюрки – монголы. Это, собственно, и есть «Степная трилогия», которой посвящены четыре книги и множество статей.
Я же не согласен ни с биографами, ни с самим Гумилевым. Здесь счет надо вести по книгам, а не по сюжетам и героям книг. Тем более что не только этногенез хуннов, тюрок-тюркютов и монголов описывает Гумилев. Герои его книг – десятки, если не сотни больших и малых этносов, от многомиллионных ханьцев до малочисленных шато, муюнов, черных абаров.
