Михаил Гефтер - Третьего тысячелетия не будет. Русская история игры с человечеством
— Характерное свойство фашизоидной речи — ее безынтонационность. Где интонация заранее задана или наигрывается.
— Моноинтонационность. И все привыкают к единственности этой интонации.
— Но как пойти в этих рассуждениях дальше с термином «фашизм»? Возникает ощущение, что берешься воевать со всем миром. Этот термин раздражает всех, включая фашистов. Едва произнес слово «фашизм», все против тебя объединяются, и возникает, опять-таки, ложный образ.
— Говоря о фашизме, не забывай, что это лишь один из проходных терминов раннего нацизма в Германии. Ходовым у социал-демократов был «коммуно-фашизм», у тех и других — «клерико-фашизм». В пику им коммунисты ввели «социал-фашизм». Превращаясь в бранную кличку, слово потеряло всякий смысл. Гитлер говорил, что он вообще не фашист.
Когда навязываемая мировым ходом проблема вламывается в твой дом, все должны выровняться по отношению к образу жизни. Как Фукуяма говорит — в чем конец истории? Восторжествовал западный способ потребления. Какое торжество может реализоваться в ширпотребе, в Макдоналдсе? Эту подмену еще Гегель предвидел.
Но что именно фашизирует? Эта подстегивающая сила желания уравняться с чужим обиходом при нехватке сроков времени, которые позволяли это прежде сделать органично. Вот это фашизирует.
— Сама «нехватка времени» навязана телевидением, подстегивающим навязанный выбор. Навязанность заводит ум в болезненные состояния, совесть отказывает, сталкиваясь с пародией на саму себя. С оборотнем, который ее имитирует. Человек плавится в проточеловеческом мейнстриме. Можешь называть это фашизмом. Но оно может быть под любым именем.
— Что-то фашизоидное здесь, несомненно, есть. А помнишь их референдум? Моление на кумира, на сильную руку, эти дикие призывы к Ельцину — прояви! Прояви! ДА, ДА, НЕТ, ДА! Типичное поведение фашизоидов.
Ты прав, жесткая контекстность — дело СМИ. В XIX веке кого-то всегда мучили, убивали — в Индии, в Африке — кому было дело? Но XX век возвращает человека к проблеме табуизации заново. К такого рода запрету, который бы был принципиально открыт, разрешая иные, совершенно необычные ходы мысли. В общем, давай поговорим о фашизме спокойно.
— Поговорить о фашизме спокойно — это значит спокойно поговорить о нашем фашистском будущем?
— «Спокойно» в весьма условном смысле, конечно. То есть признавая, что фашизм сущностен для нашего века. Стало быть, это вопрос, адресуемый каждым самому себе.
177. Рухнувший человек упрощает убийствами. Суверенный убийца и потешный победитель
— Есть вещь, о которой пора говорить. Это неоднозначное и ужасающее воздействие, которое оказала на поколения людей холодная война. Как человек жил, зная, что все на земле в любую минуту может быть сожжено, и жизнь прекратится? Тут два способа жить: бунтовать, вступив с миром в конфликт, либо запереться в равнодушии. Как вдруг однажды холодная война отступает. Пружина, именуемая «гарантированное взаимное уничтожение», перестает управлять поведением — и человек катастрофически рушится в его жалкую обыкновенность.
В первозданном человеке убийство играло если не решающую, то одну из основополагающих ролей. В Мире, где убить стало просто и нет больше страха перед ядерной кнопкой, убийство предстало разрешенно-свободной формой поведения. Оно освобождает от сдержек и смирительных табу, в которых людей держала холодная война.
Холодную войну в СССР плохо поняли — советские люди еще долго продолжали жить во Второй мировой войне. Мы жили в рамках системы, которая отличалась искусственной простотой. Простота пропитала все. Она обкрадывала умы и души, одновременно внося элемент успокоения в рядовую жизнь.
Был такой Мстиславский. Удивительнейшая у человека судьба — когда-то руководитель боевой организации эсеров, член президиума II Всероссийского Съезда Советов. В 1937 году уцелел чудесным образом и даже написал детскую книжку «Грач — птица весенняя», про Баумана. У него есть маленькая книжица «5 дней» про 1917 год. Сидя в президиуме на съезде Советов, он наблюдает вблизи Ленина с Троцким, слышит, как они обсуждают: штурмовать Зимний уже нет нужды — власть валялась на улице, а улица была в руках большевиков. Но Ленину необходимо, чтобы власть в России перешла к ним путем вооруженного восстания — ведь таков закон революций! Чтобы власть не просто подняли с земли и проголосовали, а отвоевали и утвердили акцией, которая войдет в историю и запечатлеется в ней.
«Аврора», зачем-то палящая среди уже покорного города, — это потешное подражание взятию Бастилии. Преобразуясь далее, эта повадка перешла в эволюцию сталинской системы. И сидит в нас вирусом упрощения, доведения любой ситуации до крайней, то есть простой. Простой, то есть тяготеющей к чрезвычайности.
Тема сталинской простоты довольно сложна. Простота сидит в людях, человек все норовит упростить. Вместо того чтобы в маневрах нэпа нащупать политическую тактику и механизм социального регулирования, все разом подчинили доминанте могущества. Чего проще — решать стратегические задачи в сжатые сроки, не считаясь с людскими жизнями? На этом выросли поколения. В 1993 году депутаты в Верховном Совете и президент в Кремле взаимно норовили упростить ситуацию.
Она сложная, никак не укладывалась в одно-два простых решения. Начинаются переговоры сторон в Спасо-Даниловском монастыре — патовая ситуация, почти испуг: если не будет ни победителей, ни побежденных, то как дальше? Ладно, Останкино отбили, из мэрии выкурили, Белый дом зажат в кольцо. Казалось бы, теперь можно с успехом возобновить переговоры хотя бы с позиции силы? Но как быть Ельцину — ведь они опять выйдут, и ему их придется терпеть.
Патовую ситуацию ему нужно упростить до триумфа, до эталона «взятия Рейхстага». Потешный балаган обернулся кровью — для него была нужна кровь.
Как ведет себя в крайних ситуациях рядовой человек? Человек сам начинает себя упрощать. Он стреляет в другого, находит в этом упоение упрощением. Эту смертельно серьезную болезнь надо лечить, делая человека человеком заново. Способствуя тому, чтобы он опять смог ответственно распоряжаться судьбой. Чтобы русский человек перестал быть статистом кровавых потех и его голос опять что-то значил.
А когда уже есть событие войны, люди просто убивают людей. Раз в действие вступила армия, инструмент, предназначенный поражать, о чем речь? Стреляют теми снарядами, какие входят в боекомплект танка, вот и все.
— 4 октября проявилось наше неожиданное человеконенавистничество. Мы убивали друг друга без необходимости, не защищая себя и свои семьи, а просто жали на курок. Вот парадокс: нас столько воспитывали в братской любви, «человек человеку друг, товарищ и брат», как вдруг — слепая ненависть!
— Эта жестокость отчасти проявление нами свободы. Человек поступает не так, как ему предписано, но и как ему хочется. Люди в событиях 3 и 4 октября — огромная тема. Скажем, зеваки — люди, которые, несмотря на то что некоторые падали от шальных пуль, продолжали наблюдать, как одна власть убивает другую. Они приобщались к зрелищу, где убийство играло роль режиссера. Легко ужаснуться человеку, который норовит сфотографироваться рядом с трупом или рыбачит с удочкой под мостом, откуда танки расстреливают людей. Легко высказать отвращение в адрес баркашовцев, для которых унижать человека — наслаждение. Но так мы не доберемся до причин планетарного свойства — убийство высвободилось. Суверенный убийца шагает по планете.
178. Endl sung и «коммуно-коричневый заговор». Язык окончательных решений
— Вот пример, немцы уничтожали евреев. Поставили себе такую цель и, что любопытно, назвали это «окончательным решением» еврейского вопроса, Endlösung. Обычная точка зрения в литературе, что нацисты лицемерили и не решились вслух сказать «уничтожение» (а между собой втайне так говорили). Это не так. И зря думают, что, если поставить слово «уничтожение» на место «окончательного решения», все выглядело бы чудовищнее. Ничего подобного. Это психологический мотив человека: искать всему окончательное решение! А когда ведущий импульс — ненависть и ей нужен объект, окончательное решение не может не стать уничтожением людей. Либо все эти «решения» останутся простой болтовней. Есть зловещая логика слов и поступков: пока вы не готовитесь к настоящей войне, у вас и ракеты ваши в небо не полетят.
Так и в сталинском СССР. Со всех сторон неслось: окончательное решение товарища Сталина, окончательное решение генерала Жукова. Тем, кто домогался «окончательного решения», такие люди, как Бухарин, мешали. В перспективе, при смене обстоятельств совпав с переменой в людях, они могли помешать политике окончательных решений.
