Франсуа Минье - История Французской революции с 1789 по 1814 гг.
Заговорщики оставались все время в заседании. Робеспьер, встреченный криками энтузиазма и обещаниями преданности и победы, был допущен в заседание и занял место между Пейаном и Флерио. Гревская площадь была полна народом, штыками, пиками и пушками. Для начала действий ждали только прибытия секций. Присутствие в ратуше депутатов от них, посылка к ним муниципальных комиссаров — все заставляло рассчитывать на их помощь; Анрио ручался за все. Заговорщики верили в несомненность победы: они избрали особую исполнительную комиссию, изготовили обращения к армиям и составляли списки; однако даже к половине первого ночи в ратушу не явилась ни одна секция, и из Коммуны не было отдано ни одного приказания. Триумвиры продолжали свое совещание с сообщниками, а народ, собравшийся на Гревской площади, стал приходить в смущение от такой медлительности и нерешительности. Глухо и на ушко сообщали слух о том, что секции высказались уже, что Коммуна объявлена вне закона, что войска Конвента приближаются. Мало-помалу дух собравшейся на Гревской площади массы упал настолько, что достаточно было незначительного толчка, чтобы рассеять ее. В это время в толпу пробрались эмиссары Конвента и закричали: „Да здравствует Конвент!“ Множество голосов подхватило этот крик. Тогда эмиссары прочли декрет, объявлявший Коммуну вне закона. Прослушав это постановление Конвента, все собравшиеся быстро разошлись во все стороны, и в несколько минут площадь совершенно опустела. Через несколько минут из ратуши вышел с саблей в руках Анрио, желая поддержать мужество находившихся на площади. „Возможно ли, — вскричал он, — каких-нибудь пять часов назад канониры спасли мне жизнь, а теперь эти злодеи меня покинули“. Он идет обратно в ратушу; тем временем подходят колонны войск Конвента, окружают ратушу, в молчании занимают все из нее выходы и затем разражаются общим криком: „Да здравствует Национальный конвент!“
Заговорщики, видя свою гибель, думают только о том, как бы им спастись от неприятельских ударов. Некий жандарм, по имени Меда, первым вошедший в зал, где заседали заговорщики, из пистолета выстрелил в Робеспьера и раздробил ему челюсть; Леба сам убил себя, а молодой Робеспьер выбросился из окна третьего этажа, но не убился до смерти; Кутон спрятался под стол, Сен-Жюст один спокойно ждал решения своей участи. Кофиналь обвиняет в трусости Анрио, выталкивает его через окно в помойную яму и убегает. Между тем приверженцы Конвента наполняют ратушу, проходят через опустевшие залы, захватывают заговорщиков и тащат их к зданию Конвента. Бурдон вбегает в зал с криком: „Победа, победа, заговорщики больше не существуют!“ — „Здесь, подле, — говорит председатель, — находится гнусный Робеспьер, его принесли на носилках: конечно, вам не может быть угодно, чтобы его внесли сюда?“ — „Нет, нет, — закричали все, — его следует отнести на площадь Революции!“ На некоторое время Робеспьер был помещен в Комитете общественной безопасности, а затем его перевезли в Консьержери. Тут, лежа на столе с окровавленным и обезображенным лицом, он стал предметом всеобщего любопытства, ругательств и проклятий; ему пришлось перенести тут не только разнообразнейшие унижения, но и убедиться воочию, как все партии одинаково радовались его падению и взводили на него обвинения во всех за последнее время совершенных преступлениях. Он выказал чрезвычайно много стойкости во время своей агонии. Из Консьержери Робеспьер предстал перед Революционным трибуналом; Трибунал, установивши личность Робеспьера и его сообщников, отправил всех их на эшафот. 10 термидора Робеспьер в пятом часу утра взошел на колесницу смерти и был помещен в ней между Кутоном и Анрио, также обезображенными, как и он сам. Голова его была обмотана окровавленным полотном, лицо было мертвенно бледно, глаза почти совершенно потухли. Вокруг колесницы теснилась огромная толпа, выказывавшая живейшую и совершенно несдержанную радость. В толпе поздравляли друг друга, обнимались и одновременно осыпали Робеспьера ругательствами, протискиваясь, чтобы лучше его рассмотреть. Жандармы указывали на него концами своих сабель. Что же касается до него, то толпа, казалось, внушала ему только жалость. Сен-Жюст обводил толпу спокойным взглядом; все остальные осужденные — их было 22 человека — казались упавшими духом. На эшафот Робеспьер вступил последним; когда упала его голова, раздались довольно долгое время не прекращавшиеся аплодисменты.
С Робеспьером настал конец периоду террора, хотя он среди своей партии вовсе не был самым ярым сторонником этой системы. Он искал, правда, господства, но, добившись его, желал умеренности, и террор, прекратившийся с его падением, все равно прекратился бы и при его полной победе. Падение его было неизбежно; он не располагал никакой организованной силой, многочисленные его приверженцы не были вовсе сплочены и дисциплинированы; его сила была исключительно в прямолинейности взглядов и терроре: он не смог, как Кромвель, врасплох захватить своих врагов, а потому искал, чем бы запугать их. Потерпев неудачу в терроре, он обратился к восстанию. Но Конвент в поддержке комитетов нашел средство укрепить и поддержать свое мужество, а мужество Конвента, в свою очередь, передалось городским секциям, и они объявили себя врагами мятежников. Напав на правительство, Робеспьер поднял против себя Конвент; действуя на Конвент, он ожесточил народ, и эта коалиция принесла ему гибель. 9 термидора Конвент не был, как 31 мая, разделенным на партии и нерешительным перед лицом сплоченной, смелой и многочисленной фракции. Все партии были соединены теперь поражением, несчастьем и всем в одинаковой мере постоянно грозившим осуждением; в борьбе они должны были действовать заодно. Таким образом, избежать поражения было совершенно не во власти Робеспьера. Не больше от него зависело и не порывать связи с комитетами. Он в своей деятельности достиг такого пункта, когда ему приходилось поневоле желать быть одному. Он был пожираем страстями, обманут в своих надеждах и в своем счастье, до тех нор бывшем все время для него благоприятным. Раз была объявлена война, — мир, спокойствие, разделение власти стали невозможными, совершенно подобно тому, как невозможны милосердие и справедливость, раз эшафоты уже возведены. Нет возможности тогда избежать падения, и к нему приводит то же самое, что ранее служило для возвышения: для человека казней и крови становится неизбежным погибнуть на эшафоте; здесь такое же верное место его гибели, каким для завоевателя является война.
Глава X
С 9 термидора по 1 прериаля III года (20 мая 1795 г.); эпоха возвышения и поражения демократической партии
Конвент после падения Робеспьера. — Партия комитетов; партия термидора; их состав и их цель. — Упадок партии комитетов. — Обвинение Лебона и Каррье. — Состояние Парижа: якобинцы и предместья объявляют себя сторонниками прежних комитетов; золотая молодежь и городские секции стоят за партию термидора. — Обвинение Бийо-Варенна, Колло д'Эрбуа, Барера и Вадье — Движение, происшедшее в жерминале. — Высылка обвиненных и некоторых монтаньяров, державших их сторону. — Восстание 1 прериаля. — Поражение демократической партии; обезоружение предместий, низший класс исключен из участия в управлении, лишен Конституции 1793 г. и теряет свою материальную силу.
9 термидора было первым днем революции, когда пали те, кто вел активную борьбу и наступление. Уже это одно указывает на то, что восходящее революционное движение достигло своего предела. С этого дня должно было начаться движение в обратную сторону. Всеобщее восстание всех партий против одного человека должно было уничтожить гнет, давивший на них. Комитеты в лице Робеспьера потерпели поражение от самих себя, и децемвирное правительство потеряло тот престиж террора, который составлял его единственную силу. Комитеты освободили Конвент, а он, в свою очередь, мало-помалу освободил республику. Комитеты при этом полагали, что действуют исключительно ради поддержания революционного правления, а большинство их союзников имели целью покончить с диктатурой и восстановить независимость Конвента и законный порядок. Уже назавтра после 9 термидора победители стали раскалываться на две противоположные партии — партию комитетов и партию монтаньяров, которую отныне стали называть термидорианской партией.
Партия комитетов была лишена половины своих сил; она потеряла не только предводителя, но также и Коммуну, семьдесят два принимавших участие в мятеже члена которой были отправлены на эшафот и которая после своего двойного поражения, при Эбере и Робеспьере, более не смела сорганизоваться и далее не имела сколько-нибудь значительного влияния Однако в руках этой партии, в лице комитетов, продолжало быть сосредоточено управление делами. Все ее члены были приверженцами революционной системы: одни, как Бийо-Варенн, Колло д'Эрбуа, Барер, Вадье и Амар, видели единственно в ней свое собственное спасение, другие, как Карно, Камбон, два Приёра (депутаты Марны и Кот д'Ора) и еще некоторые, боялись контрреволюции и наказания для своих сотоварищей. В Конвенте партия считала на своей стороне всех, когда-либо посылавшихся комитетами с поручениями комиссаров, многих проявивших себя 9 термидора монтаньярами и остатки бывшей партии Робеспьера. Вне Конвента к ней примыкали якобинцы; она находила, кроме того, поддержку в низшем классе и в предместьях.
