Лев Колодный - Хождение в Москву
Пройдя по Никольской, трудно увидеть древние храмы. Одни – сокрушили «воинствующие безбожники», другие прикрыты фасадами доходных домов. Ими плотно застроены владения, приносившие большие деньги монастырям. Поэтому башни часовен взлетали на крышу, поэтому соборы оказывались в каменных мешках.
Страсти графа Николая. Улицы Китай-города вдвое короче тех, что тянутся от Кремля к Садовому кольцу. Ночью они безлюдны. Никто в домах не живет. Но в прошлом картина была иная. До революции здесь насчитывалось около 20 тысяч постоянных жителей. Вечером окна не гасли. Свет зажигали постояльцы гостиниц, меблированных комнат. От них остались забытые названия – «Калязинское подворье», «Суздальское подворье», «Славянский базар»… Нет их больше. Когда еще улицы Москвы запестрят, как встарь, названиями, притягательными для приезжих? Должны и у нас появиться не только сногсшибательные отели, но и сотни гостиниц каждому по карману. Как в Париже и Риме…
Что такое подворья? В средневековой Москве они служили постоялыми дворами и принадлежали монастырям, расположенным далеко от столицы. Назывались их именами. Троицким подворьем владела Троице-Сергиева лавра, Иосифовским – Иосифо-Волоколамский монастырь... Остановиться в них могли не только монахи. Со временем подворья превратились в гостиницы или торговые дома.
На Никольской, 8, по одному адресу «Чижовского подворья» значились магазины, конторы и гостиница. Нужда в подобных комплексах была велика, прибыль настолько большая, что даже такие богатые и знатные аристократы, как графы Шереметевы, сдали в аренду родовое владение и фамилию «Шереметевскому подворью». Оно сегодня в лесах, возрождается. Бывшее графское владение на Никольской, 10 тесно застроено. Иван Кондратьев в «Седой старине Москвы», изданной в 1893 году, с грустью писал:
«Теперь дом Шереметева далеко не тот, каким был ранее даже до шестидесятых годов. Самый дом находился в глубине, и перед ним расстилался обширный двор, огороженный прекрасной решеткой. Дом имел огромное крыльцо, на котором сверкали огромные граненые фонари. Здание представляло три стороны квадрата, примыкая с одной стороны (с запада) к владениям Чижовых. С этой именно стороны и были жилые помещения палат. В шестидесятых годах по линии Никольской улицы на порожнем месте дома было выстроено новое трехэтажное здание, которое и заслонило старинные палаты».
Прекрасная решетка, сверкающие фонари и старинные палаты не устояли под напором «железного века», уступили место доходным домам. Точно такая история произошла в других владениях, принадлежавших знатным фамилиям. В лучшем случае аристократы сдавали в аренду здания, где сами не жили, в худшем – продавали все: и недвижимость, и землю.
...У палаты на Никольской зимой 1730 года заливалась слезами Наталья Шереметева. Мимо нее везли гроб с телом юного Петра II, умершего внезапно от оспы. Орден Андрея Первозванного нес ее жених и ближайший друг покойного императора князь Иван Долгорукий, которому оставалось недолго жить до лютой казни – четвертования.
Среди «птенцов гнезда Петрова» Пушкин помянул героя Полтавской битвы фельдмаршала «Шереметева благородного». Его потомки жили на Никольской в роскошных палатах, которых нам никогда больше не видать, как всех других старинных зданий, превратившихся в современные обычные дома.
Сыну Полтавского героя Петру Шереметеву Москва обязана Кусковом, музеем-усадьбой. Внук фельдмаршала Николай оставил другой памятник фамилии – в Останкино. Там сохранился замечательный музей-дворец, тогда как подобные усадьбы (в Кузьминках, Люблино) разграблены толпой и государством. От отца Николай унаследовал страсть к искусству, особенно театральному. Она проявлялась сильнее жажды власти и богатства, поскольку накалялась любовью к женщине.
Вечор поздно из лесочка
Я коров домой гнала.
Лишь спустилась к ручеечку
Возле нашего села,
Вижу: барин едет с поля,
Две собачки впереди.
Два лакея позади.
Лишь со мной он поравнялся,
Бросил взор свой на меня:
«Здравствуй, милая красотка,
Из какого ты села?»
«Вашей милости крестьянка», —
Отвечала ему я.
«Не тебя ли, моя радость,
Егор за сына просил?
Он тебя совсем не стоит,
Не к тому ты рождена.
Ты родилася крестьянкой,
Завтра будешь госпожа!»
Есть разные варианты этой старинной народной песни, приписываемой Прасковье Жемчуговой. Все могло быть так, как в песне. Но вышло иначе. Прежде чем стать госпожой, невестой богатейшего жениха империи, дочь горбатого деревенского кузнеца прошла школу, основанную графом. Она научилась под руководством лучших педагогов петь и танцевать, актерскому мастерству, итальянскому и французскому, светским манерам. В 11 лет сыграла роль служанки, еще через год – главную роль. Девочка стала примой театра и возлюбленной графа, забывшего прежние ночные хождения по спальням актрис. Связь с крепостной, «une de esdaves» – одной из его рабынь, как говорили в высшем свете, превратилась в смысл существования, цель жизни.
Ради возлюбленной граф покинул Кусково, чтобы никто из ее деревенских знакомых не мог попрекнуть крепостным прошлым. Николай Шереметев построил в Останкино по последнему слову архитектуры и техники новый театр, где заблистала звезда Параши. Талантом, умом и женским обаянием она очаровала не только графа, но и многих современников, включая Павла I, друга детства Шереметева. Император и митрополит Московский Платон поддержали графа, решившего пренебречь сословными предрассудками и жениться на крепостной актрисе. Графиней она стала, по его словам, «после двадцатилетней привычки друг к другу», в 33 года. Значит, «привыкать» к будущей жене тридцатилетний Николай Петрович начал, когда ей исполнилось 13 лет. После венчания семья переехала в Петербург. Там Прасковья Шереметева недолго прожила и умерла через двадцать дней после рождения сына Дмитрия, унаследовавшего Кусково, Останкино, владения в Москве. Граф умер вдовцом, пережив любимую на шесть лет.
Согласно просьбе покойной жены он воздвиг у Сухаревой башни Странноприимный дом, украшающий поныне Москву у обезглавленной Сухаревской площади, где снесена Сухарева башня. В начале ХIХ века это была бесплатная больница и приют на сто мест для неимущих и увечных. Одна из лучших лечебниц России содержалась вплоть до 1917 года на средства Шереметевых. По заказу графа придворный архитектор Джакомо Кваренги воздвиг дворец с двойной парадной колоннадой. За ней в центре подковообразного в плане здания была церковь Троицы. (По определению «Церковноисторического словаря», Троица Единосущная и Нераздельная: Бог – Отец, Бог – Сын и Бог – Дух Святой, три лица, соединенные в едином существе Божьем. Учение о Троице является одним из главных догматов христианства, установленных Никейским собором в 325 году.)
Странноприимный дом – это памятник графу Шереметеву, Прасковье Жемчуговой-Шереметевой, их любви, презревшей предрассудки света.
На Никольской существовал еще один музыкальный театр графа, который, как пишут, соперничал с Петровским (будущим Большим) театром, поражал иностранцев игрой, декорациями и техникой. Антрепренер Меддокс, плативший в казну налог со сборов, жаловался царю на Шереметева, что тот отнимает у него зрителей. (Крепостных театров в Москве тогда насчитывалось свыше 50!)
В холода в городском театре играла та же труппа, которая летом выступала в подмосковной усадьбе. Артисты на зимние квартиры переезжали на Никольскую, где хватало места всем, настолько велико простиралось владение Шереметевых. В их руки перешло после женитьбы Петра Шереметева соседнее владение князей Черкасских, о чем напоминает название Большого Черкасского переулка.
В графской усадьбе жили артисты, художники, музыканты. Их роднило крепостное состояние. Судьбой всех распоряжался граф, и не всегда жизнь талантливых людей складывалась хорошо при всех достоинствах Шереметевых. Они отменили телесные наказания, давали крепостным высшее образование, возможность совершенствоваться за границей. Но не давали свободы. Так поступил Николай Шереметев со Степаном Дегтяревым, оперным певцом, артистом, дирижером и композитором, выступавшим под фамилией Дегтяревского. Учиться музыке граф отправил его в Италию, назначил главным дирижером оркестра, хормейстером театра и певческой капеллы, доверил обучение певцов и музыкантов. И повелевал письменно своей канцелярии: «У учителя концертов Степана Дегтярева за давание им посторонним людям концертов вычесть из жалования пять рублей и отдать певчему Чапову за объявление об оном». В год платил крепостному маэстро 177 рублей 70 копеек, тогда как приглашенным из-за границы музыкантам – на порядок больше, по 1225—1800 рублей! Слава к Дегтяреву пришла после исполнения написанной им первой русской оратории «Минин и Пожарский, или Освобождение Москвы». Успех был столь велик, что пришлось выступление повторить. Газеты тогда писали: «Рукоплескания… сопровождали каждую пиэсу оратории». Оркестром и хором в 200 человек управлял композитор, так и не получивший вольной. О ней не помянул в завещании покойный граф. Дегтярев умер в бедности в Шереметевском Странноприимном доме (ныне – Институт скорой помощи имени Склифосовского).
