Коллектив авторов - Королевский двор в Англии XV–XVII веков
Последняя сцена была возле акведука за рыночной площадью. Хотя все предыдущие сцены неявно, но все же подчеркивали некое преимущество принца перед его матерью (так, он первым увенчивается венком, он играет роль Христа, он венец Древа Иессева, к нему первому обращаются пророки), то последняя все же восстанавливает иерархию. На сцене было много дев и ужасный дракон и св. Маргарита, чудесным образом его побеждавшая[1093]. После этого она обратилась с речью к королеве и пообещала ей защиту во всем[1094].
Документы, приводимые Т. Шарпом, демонстрируют, что королеве и принцу были вручены денежные подарки в 50 марок и кубки[1095], однако не вполне понятно, произошло ли это во время процессии или в монастыре, где расположилась королевская семья.
В целом, как порядок процессии, так и символические образы практически не отличаются от привычного образца лондонских процессий, если не считать некоторой растерянности организаторов, так и не сумевших найти компромисс между фактической иерархией, в которой королева выше наследного принца, и традицией процессий, в которой участник мужского пола играл роль Христа и был центром власти.
Несколько проще было организаторам второй процессии, когда 28 апреля 1474 г. в Ковентри въезжал принц Эдуард (сын Эдуарда IV, несчастной судьбы Эдуард V). Правда, у мэра, олдерменов и лучших горожан, которые, одетые в синие и зеленые одежды, вышли встречать юного принца к Новому рынку, была своя проблема – принимать предстояло принца, которому было всего три года. Поэтому дар в 100 марок в позолоченном кубке весом 15 унций[1096] самому принцу все равно не был вручен. В городских воротах его встречал король Ричард (очевидно, Ричард I) в сопровождении 13 актеров, одетых как «герцоги, маркизы, графы, виконты, бароны и лорды». Сам король произнес речь, в которой приветствовал принца в его Палате (то есть Ковентри) и благословил время его рождения, когда «продлилась истинная линия королевской крови»[1097].
В этой сцене нет явной эпифании, но есть прославление необходимых королевских доблестей, поскольку идеальный рыцарь Ричард Львиное Сердце признает юного принца равным себе и, что было наиболее важно для крайне непрочно держащейся на престоле династии Йорков, подчеркивает легитимность их власти и роль принца как продолжателя линии английских королей.
Возле акведука была традиционная сцена Ordo prophetarum—три патриарха в сопровождении 12 сыновей Иосифа, которые играли на арфах и кимвалах, то есть на инструментах, упоминаемых в Псалтири, которые воспринимались в средневековых мираклях как символы Креста и Тела Христова[1098]. Патриархи говорили об исполнении завета Господа (Быт. 17:1–7), а 12 сыновей Иакова представляли Детей Израилевых (Быт. 49:28). Таким образом, в этой сцене происходила эпифания юного Эдуарда как младенца Христа, а горожане превращались в Детей Израилевых, радостно встречающих своего Спасителя, – наиболее типичный символ городского адвента[1099]. Впрочем, патриархи снова не забыли подчеркнуть царственность рода юного Эдуарда и поприветствовать его в «его Палате».
Следующая сцена располагалась на Бродгейт. Небесный покровитель принца св. Эдуард под музыку арфы и лютни приветствовал «своего кузена и рыцаря» в его Палате, подчеркнув, что принц одной с ним крови, а сам св. Эдуард всегда поддерживал имперские права его отца, и благодарил Христа за то, что когда-то принадлежащее ему теперь в руках Эдуарда IV[1100]. Эпифания снова была несколько ослаблена, зато был усилен династический и «патриотический» аспект.
Зато далее следовали две сцены, которые были очевидной эпифанией юного Эдуарда как Младенца Христа. На рынке три пророка встречали принца, а хор Детей Израиля пел без музыкального сопровождения. Дети Израилевы рассыпали облатки, а из четырех труб лилось вино. Кроме очевидного продолжения Ordo prophetarum, сцена приветствия хлебом и вином напоминает встречу Генриха V после битвы при Азенкуре, когда его встречали как Мелхиседек Авраама (Быт. 14:18–20). Дети Израилева, воплощающие королевство, усиливали ассоциацию с въездом Генриха V, создавая чувство «освященного патриотизма». Пение без музыкального сопровождения также было знаком эпифании. Традиционно в мираклях пели только представители Царства Небесного и лишь в особом случае – смертные, такие как, например, пастухи на Рождество. При этом их пение, в отличие от пения ангелов, всегда шло без аккомпанемента[1101]. Таким образом, жители города превращались в рождественских пастухов, чей скромный статус и эмоциональная радость делали их популярным символом горожан, радующихся королевскому адвенту[1102], а сам Эдуард – в Рождественского Царя, Младенца Христа.
Следующая сцена была продолжением этой – принца встречали «Кельнские Цари», то есть Волхвы. Они встречали младенца Христа вторыми, согласно проповеди «На Епифанию Господа» Блаженного Августина, в которой говорилось о том, что на пастухах, то есть на Детях Израилевых, большая благодать, чем на Волхвах, то есть язычниках, поскольку у них меньше грехов. Поэтому пастухи первыми увидели знак Пришествия Господа и больше радовались, в то время как Волхвы каялись[1103]. Таким образом, сам порядок сцены указывал на пришествие Младенца Христа в облике принца Эдуарда, и идентифицировал горожан с Избранным Народом. Волхвы приветствовали принца:
Сияющий Творец, ты восхищаешь зренье,
Прекраснее, чем Феб, несешь чудесный свет,
Мы, три Царя, к тебе несем свои моленья:
Воззри, вот юный принц, ему соравных нет[1104].
Кроме того, Волхвы подчеркнули законность линии принца, указав на преемственность от его матери, Елизаветы Вудвилл. У нас нет описания самой сцены и, таким образом, не ясно, был ли представлен на сцене сам Творец. Но можно предположить, что на сцене был Создатель в образе Солнца, и именно к нему обращали свои молитвы Волхвы. Также показательно сравнение христианского Бога с Фебом– Аполлоном, сделанное вполне в духе неоплатонической ренессансной магии, идеи которой постепенно проникали на острова. Однако эта идея не была оригинальной: такое сравнение уже было у Лидгейта. Таким образом, мы видим повторение многократно встречавшегося Ordo Prophetarum, а дары Волхвов были дарами эпифании, маркирующими принца как мессианского царя.
Завершала шествие, как и в процессии 1456 г., героическая сцена. Возле акведука за рынком располагались уже привычные девы и дракон, который снова терпел поражение, на этот раз от св. Георгия, небесного покровителя Англии и идеального рыцаря. Сам Георгий обратился с речью к принцу, гарантируя ему защиту «от врагов далеких и близких»[1105]. Все это происходило под музыку органа, что придавало всей сцене дополнительный оттенок богослужения и непосредственного действия Небес в нашем мире[1106]. Таким образом, эта сцена сочетала элементы эпифании и «патриотической» героики. Однако лейтмотивом всей процессии, представлявшей по-прежнему символическую модель манифестации божественности царя, была, на политическом уровне, легитимация династии и доказательство преемственности королевской линии, столь важное в условиях династической нестабильности эпохи Войны Роз.
Война Роз, точнее – ее последствия наложили свой отпечаток и на въезд Генриха VII в Йорк. После победы в Босуортской битве и поспешной коронации в Лондоне Генрих VII предпринял масштабную поездку по стране, утверждая свою власть и принимая знаки лояльности от местных элит и городов. Конечной и важнейшей целью его процессии был Йорк – оплот предыдущей династии. Не менее важным визит был и для города, которому необходимо было примириться с новым монархом, поэтому процессия приобретает черты не только эпифании или демонстрации доблестей монарха, но и покаяния, примирения и прощения, что делает ее похожей на вторую аккламационную процессию Ричарда II.
Мэр и олдермены встретили королевский поезд в трех милях от Йорка; хранитель городского архива произнес речь, в которой предавал в руки короля город и всех его обитателей[1107]. В этих словах можно усмотреть влияние Псалма 30: «В Твою руку предаю дух мой; Ты избавлял меня, Господи, Боже истины» (Пс. 30:6). Дальнейший текст Псалма рисует образ крайнего упадка, от которого спасает явление Господа. Таким образом, эпифания Генриха VII началась еще до его въезда в Йорк и первой сцены. В полумиле от города короля встретили клирики и проводили его к воротам, где его ждала первая сцена – короля встречал легендарный основатель города и его герой-эпоним, король Эборак. Это один из первых случаев появления в аккламационных процессиях псевдоисторических персонажей, прежде всего британских, которые были знаком поиска и утверждения своей идентичности в прошлом.
