Максим Оськин - Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы
Еще в 1910 году в статье «Желтая опасность» выдающийся отечественный военный ученый А. А. Свечин писал: «Надо опасаться легенд о шпионах — они разъедают то доверие друг к другу, которым сильно государство… Сеется страх перед шпионами; создается какая-то тяжелая атмосфера общего предательства; в народной массе ежедневно тщательно культивируется тупая боязнь; а страх измены — нехороший страх; все это свидетельствует прежде всего о растущей неуверенности в своих силах… Ум человеческий отказывается искать простых объяснений грозным явлениям. Серьезные неудачи порождают всегда и большие суеверия. В числе таковых, тесно связанных с поражением, наиболее видное место занимают суеверия о шпионах. Нет трусов, которые не кричали бы „нас предали“; нет упавших духом, которым не грезились бы повсюду Азефы. Жертвы нужны — человеческие жертвы — объятому страхом людскому стаду. Нужны были средневековые костры, на которых сжигались безобидные старухи после вспышки эпидемий».[378] Но что было до этих предостережений скомпрометировавшей себя Ставке? Главное — отвести шквал обвинений от себя, что Верховному главнокомандующему прекрасно удалось. А то, что данным подходом готовилась революция — уже дело десятое.
Именно эти слухи, «объясняющие» поражения на фронте, стали обоснованием не только «ненужности» войны в антивоенных настроениях солдат, но главное — бессмысленности пребывания в окопах и невозможности достижения победы. Участник войны впоследствии вспоминал: «Шпиономания растет параллельно с усталостью войск и командного состава… Все неудачи на фронте принято сваливать на шпионов».[379] Солдаты были убеждены в своей способности одолеть противника, но без оружия и надлежащего командования сделать это было невозможно. Объяснение — «измена»: нам страшны не немцы, а наши генералы, которые «солдат посылают на верную смерть». Перенос ненависти и ожесточения с «врага внешнего» на «врага внутреннего» означал, что первопричину войны и тех бед, которые она породила, теперь будут искать не в борьбе с врагом, а внутри страны.[380]
Солдаты писали домой: «Чем же мы виноваты, что не приготовили снарядов», «нет ни одного полка, чтобы не было немцев начальником».[381] Причины и этого явления в солдатской массе искали в «измене» своих командиров и государственных чиновников вообще. Казалось бы, при чем здесь «немцы»? А при том, что кампания шпиономании, развертываясь в глубь и вширь, напрямую затронула высшие чины фронта и тыла, многие из которых являлись обрусевшими немцами или просто носили иностранные фамилии.
Одними из первых жертв антинемецкой кампании на фронте стали командарм-1 ген. П. К. Ренненкампф и командарм-2 ген. С. М. Шейдеман, о чем уже говорилось. При этом карьера первого из них закончилась в начале 1915 года, так как Верховный главнокомандующий, поддержав почин бесталанного главнокомандующего армиями Северо-Западного фронта ген. Н. В. Рузского, поспешил найти «стрелочника» за в целом неудачный исход боев в левобережной Польше в ходе Лодзинской оборонительной операции. Генерал Шейдеман оказался просто пониженным в должности — до командира корпуса.
Воинствующий национализм с самого начала военных действий сделался средством государственной политики. Жертвами его должно было стать все то, что было связано с противником. Характерным примером может служить развязанная Министерством внутренних дел кампания о переименовании населенных пунктов, носящих немецкие названия. В самом начале войны, 18 августа, поддавшись националистическому угару, уже был переименован Санкт-Петербург: город Святого Петра, небесного покровителя первого российского императора Петра I Великого, стал просто городом Петра — Петроградом. В октябре 1914 года МВД рассылает на места циркуляры с требованием к земским начальникам разобраться с иностранными наименованиями. Так, в Тульской губернии хутор Фогельский, названный по имени владельца, был переименован в Соловьеве А относительно двух деревень с названием Карлино понадобилось поднимать архивы, чтобы выяснить, что названия происходят от слова «карлик», а не от немецкого имени Карл.[382]
Как можно охарактеризовать такое безумие? Наверное, больше заняться на местах было нечем. Разве удивительным после этого предстанет хаос внутриимперскои организации в период хлебозаготовок зимы 1916–1917 гг.? Если власти обязывались переименовывать все «подозрительные» своим названием местечки? И сам факт ярко высвечивает как ту степень шпиономании, что обуяла российское общество, так и роль высших государственных структур в раздувании этой проблемы.
В Российской империи сразу же стала проводиться так называемая «ликвидационная политика», предполагавшая чрезвычайное умаление в правах всех тех людей, что могли быть подозреваемы в связи с неприятельскими государствами, а также — лишение их в том числе и имущественных прав. При этом в ходе антигерманской кампании часто ряд статей в центральной и местной прессе был инспирирован русскими конкурентами германских фирм. Идя на поводу у отечественного капитала, власти предпринимали против немцев репрессалии, невзирая ни на их экономическое значение, ни на то, что родственники владельцев и сотрудников таких фирм вполне могли честно служить в русской армии даже и офицерами. Например, в Москве, где, по данным на 1913 год, доля иностранных предприятий составляла около семи процентов, «в ноябре 1914 года Московское купеческое общество выступило инициатором борьбы с „немецким засильем“ в области торговли и промышленности, создав для этого специальную комиссию».[383]
В начале 1915 года императору пришлось одобрить законопроект Совета министров, запрещавший лицензирование фирм, принадлежавшим иностранным подданным, а также лицам, с ними связанным. В результате за время войны существенная доля иностранных предприятий перешла в руки отечественных капиталистов, сумевших добиться своего если не экономической конкуренцией, так доносительством. Правда, это не спасло российский капитализм от крушения в октябре 1917 года.
Местные власти старались перещеголять Центр в своем упрямом усердии одним махом решить все проблемы. Так, подданные Германии и Австро-Венгрии, а затем — Турции и Болгарии (по мере их вступления в войну на стороне Центральных держав) выселялись в глубь страны, как правило, не ближе преддверия Урала, а их имущество подлежало конфискации. Заводы и фабрики, мастерские и тому подобные объекты переходили под казенное управление, а земли немецких колонистов стали рассматриваться в качестве того фонда, что мог быть передан в распоряжение наиболее отличившихся категорий фронтовиков. Ученый справедливо отмечает: «Волна шпиономании была во многом поднята и спровоцирована позицией Ставки, с первых месяцев войны приступившей к борьбе с немецкими шпионами на российской территории. И именно в Ставку представители национально-патриотических кругов обращались с предложениями ужесточить политику в отношении немецких колонистов, чтобы положить конец их шпионской деятельности в пользу Германии».[384]
Конечно, такая политика проводилась не одноактно, а постепенно, шаг за шагом, но свой наибольший размах она приобрела в 1915 году, когда к пока еще не последовательным действиям со стороны государственной власти империи активно присоединилась Ставка, переведя «борьбу с немецким засильем» на фронт. Именно поэтому, например, командир 3-го Кавказского корпуса, одного из лучшиз корпусных подразделений в Первой мировой войне, герой Русско-японской войны и давным-давно обрусевший немец ген. В. А. Ирман был вынужден писаться Ирмановым. Даже премьер-министр Б. В. Штюрмер в 1916 году будет вынужден взять фамилию Панин, дабы не раздражать распоясавшийся шовинизм. Таких примеров было много, хотя многие офицеры и генералы продолжали носить иностранные фамилии, что многим из них «аукнулось» после Февраля 1917 года. Именно поэтому секретные предписания Ставки рекомендовали переводить офицеров с немецкими фамилиями на Кавказский фронт, где по определению не могло быть «немецких шпионов».
«Ликвидационная политика» распространялась не просто на иностранных подданных, чьи страны воевали с Россией, но и на тех из них, что незадолго перед войной приняли российское подданство. Это напрямую и без исключения касалось рядового состава (офицеров император запретил трогать). Даже тех солдат, что, будучи по происхождению вчерашними немцами, австрийцами или болгарами, выдергивали из армии и отправляли в ссылку. Перевод же в русское подданство на время войны был совсем запрещен.[385] Известны случаи, когда болгар рядовых, доблестно сражавшихся с врагом в рядах русской армии в течение более года, после вступления Болгарии в войну на стороне Германии (а это все-таки октябрь 1915 года) отправляли в Сибирь.
