Марион Мелвиль - История ордена тамплиеров (La Vie des Templiers)
В течение декабря обсуждали форму, которую следовало придать процессу ордена Храма; почти все члены Собора согласились просить защиты для ордена. Только пять человек голосовали за его уничтожение: Жиль Эйслен, к тому времени ставший архиепископом Руанским, и четверо других французских клириков. Однако большинство полагало, что выбор защитников следует оставить за Папой. Вполне определенно обозначилась оппозиция против всякой попытки светского государя присвоить имущество ордена Храма: всех интересовала, увы, не участь тамплиеров, а дележ добычи.
В начале своего понтификата Климент V составил план объединения обоих военных орденов, — Храма и Госпиталя, — в один; он вернулся к этому замыслу — в том, что касалось имущества ордена Храма, — проявив властность и настойчивость, что удивило весь Собор. Поговаривали, что Мариньи и Карл де Валуа благоволили госпитальерам. Большинство прелатов было против такого объединения; учитывая все обстоятельства, они предпочли бы, как раньше, скорее меряться силой, бороться с обоими орденами, соперничавшими между собой, нежели иметь дело с одним объединенным, который в результате своего внезапного обогащения сделается непреодолимой силой.
Наконец 20 марта Филипп со своим судом прибыл во Вьенн. 22 марта Климент отважился на решающий шаг, предварительно провозгласив упразднение ордена Храма без его формального осуждения.
То, что сделал Папа, — писал поверенный арагонского короля своему государю, — он сделал не посредством права, не путем правосудия, но упреждающим образом, говоря, что существование ордена вредно <…> Очень хорошее впечатление произвел епископ Валенсии, сказав, что сначала следует отделить добрых от дурных <…> Ибо орден еще остается, — произнес он, — и в нем пребывают еще добрые люди, а в (самом) ордене, учреждения коего были святы и праведны, нет греха, но есть грех в их нынешней нетвердости. И я верю, — добавил поверенный, — что мнение сие должно быть угодно Богу и людям, изучающим это дело непредвзято.[567]
Только в последние дни апреля, после отъезда Филиппа и его советников, в деле было произнесено последнее слово. Климент купил согласие короля, предоставив ему оммаж (вассальную клятву) епископского города Лиона, каковым Филипп стремился заручиться еще в начале своего правления. Такой успех стоил отказа от имущества ордена Храма, на которое ни один светский государь не мог законно претендовать. Французские денежные фонды ордена, в которых Филипп так никогда и не отдал отчета, уже наполнили высохший колодец королевской казны.
6 мая состоялась церемония закрытия. Климент кратко изложил итоги работы Собора и зачитал многочисленные буллы, относящиеся к тамплиерам, с которыми предлагалось обойтись по их заслугам. Смирившихся и тех, кто ни в чем не сознался, должны были поместить либо в старые командорства ордена Храма, либо в другие монастыри. Еретиков предполагалось наказать по каноническим законам, беглецов — перечислить, дабы они могли предстать перед судом. Климент оставил за собой право судить магистра, генерального смотрителя, командоров Нормандии, Аквитании и Кипра и камергера магистра Оливье де Ла Пена.[568] Владения ордена Храма в миру Папа целиком передал ордену Госпитальеров, за исключением госпитальеров на Иберийском полуострове. Тамплиеры Арагона и Каталонии были признаны невиновными Собором, который состоялся в Таррагоне, а тамплиеры Кастилии — Собором в Саламанке. В Португалии архиепископ Лиссабонский очистил рыцарей Храма от всяких подозрений, а в 1319 г. король Дионисий основал орден Христа, чтобы собрать братьев под старым именем Бедных рыцарей Христовых. В этом же году на землях Арагона, Валенсии, Каталонии, Сицилии и Корсики был основан орден Святой Марии Монтесской, дабы, по просьбе арагонского короля, собрать уцелевших тамплиеров и остатки их имущества. Папа Иоанн XXII утвердил оба новых института; Монтесский орден был подчинен ведению рыцарей ордена Калатравы,{95} наследовавших имущество ордена Храма в Кастилии.[569]
Вот-вот упадет занавес по последнем акте трагедии, и главные актеры, как если бы их роли уже были сыграны, исчезают один за другим. Кардинал Этьен де Сюизи умер во Вьенне во время Собора, а немного спустя за ним последовал его коллега архиепископ Тулузский. Гийом де Ногаре «отправился путем всего плотского» 11 апреля 1313 г.;[570] хотя он все еще был канцлером, его влияние ослабело, и смерть его прошла почти незамеченной. Гийом де Плезиан только на несколько месяцев пережил своего сотоварища; он продолжал служить королю до самой кончины в ноябре 1313 г.[571]
22 декабря того же года, — после смерти обоих легистов, — Климент назначил трех кардиналов вынести решение по делу магистра и великих бальи: последнее предательство по отношению к этим людям, которых он обманывал лживыми обещаниями. Эти заседатели, возглавлявшиеся доминиканцем Никола де Фреовилем, должны были также определить судьбу французских тамплиеров; несмотря на предписания Вьеннского Собора, они осудили на вечное заточение тех, кто ни в чем не сознался. Потом, проверив материалы судебных документов, относящихся к магистру и трем великим бальи (командор Кипра умер), всех четверых осудили на пожизненное заключение — наказание много более суровое, чем постановления Собора, касавшиеся «смирившихся» тамплиеров. Но кардиналы слишком много знали, чтобы освободить Жака де Моле и его товарищей, выражавших намерение «рассказать иное», нежели их признания на процессе, как только позволят обстоятельства.[572]
18 марта 1314 г. архиепископ Сансский и трое кардиналов-заседателей представили свой приговор четырем сановникам ордена Храма на эшафоте, воздвигнутом напротив портала собора Парижской Богоматери; магистра привезли в Париж из темницы в Жизоре. На паперти собралась огромная толпа, дабы выслушать приговор, который должны были огласить публично. Но как только решение о пожизненном заключении было зачитано осужденным, магистр и командор Нормандии громко провозгласили невиновность своего ордена и отказались от показаний, к изумлению кардиналов, которые полагали, что ставится последняя точка в этом деле. Покуда де Моле верил обещаниям Климента, он старался держаться: потеряв надежду, он мог только умереть. Иноземные купцы, «находившиеся там», рассказывали, что магистр обернулся к толпе и «очень громко произнес, что все сказанное в написанном — ложь и что он ни сказал ничего такого, ни признался в таковых деяниях, но что они были добрыми христианами. И при сих словах сержант ударил его ладонью по устам так, что он (магистр) не смог больше говорить».[573]
Кардиналы снова передали де Моле и Шарне прево Парижа, который велел их сторожить в капелле у паперти, пока не разойдется толпа. По словам Жана де Сен-Виктора, кардиналы якобы хотели посовещаться об участи этих двух тамплиеров, но король и его совет уже были проинформированы об инциденте и приняли решение сжечь их как нераскаявшихся еретиков, хотя не присутствовало никого из духовных лиц, дабы воззвать к светской руке власти. Костер сложили на Камышовом острове, расположенном между королевским садом и церковью августинских монахов, на нынешней набережной Больших августинцев, — по странному стечению обстоятельств красные огни Нового моста отражаются в Сене на месте мучений Жака де Моле, будто для того, чтобы навечно сохранить память о нем.
Магистр ордена Храма приготовился умереть спокойно и даже с каким-то воодушевлением, что произвело глубокое впечатление на собравшихся, среди которых находился поэт-хронист Годфруа Парижский: свидетельство последнего тем более ценно, что он разделял обвинения, выдвигаемые против тамплиеров.
С наступлением ночи сержанты короля посадили на повозку де Моле и Шарне, чтобы тайком отвезти на остров. Там магистр сам, добровольно, разделся и терпеливо сносил грубости сержантов; когда его собрались привязать к столбу, он попросил разрешения сложить ладони и в последний раз помолиться. Еще он заверил, что орден Храма невиновен и что он оставляет Богу заботу отомстить за собственную смерть и смерть братьев. По словам свидетелей, он якобы добавил — относительно себя, — что отступил перед страхом пытки и льстивыми ласками Папы и короля. Его последними словами, согласно Годфруа Парижскому, была просьба к палачам повернуть его лицом к собору Богоматери, когда те привязывали его к столбу.
Он обратил к ним свою просьбу
И таким образом погиб,
И так благостно принял смерть,
Что каждый был этим изумлен.[574]
Годфруа де Шарне, последний товарищ великого магистра, умер с тем же мужеством, что и Жак де Моле; Гуго де Перо и Жоффруа де Гонвиль, не последовавшие за ними в их возвышенном бунте, навсегда исчезли во мраке темниц.
