Дмитрий Фурманов - Мятеж
У нас в Верном тоже осталось душистое царское наследство и тоже навоняло, и всемогущей рукой товарищей красноармейцев закрыт. И теперь не воняет.
Бывшая царская охранка, соединенная с политическим отделом канцелярии губернатора, названа в Свободной России "Особый Отдел".
Хорошо бы было их подразделить на особые отделы с двумя нулями, а в другом городе с тремя нулями, как, например, это делается на ретирадных, или отхожих, местах. Да, горшочек закрыт, но надолго ли? Какой вы состав этому учреждению ни дайте, оно будет вонять, оно будет смердить и душить живую жизнь и свободу граждан царским духом: арестовать, отобрать, расстрелять, а то и зуботычиной попугает...
В областном городе Верном четыре сыскных отделения: при В. Р. Трибунале, при Особом Отделе, при ЧК да при милиции. Кроме того, зарегистрировано тайных сыщиков около 1300 человек. Ну, конечно, стало невозможно жить. Даже при Додон-короле такого штата доносчиков не было. А потому гнев товарищей красноармейцев и требования прекратить насилия и освободиться от предателей - вполне законны и справедливы.
Судите сами, товарищи и граждане, нужен ли нам Особый Отдел.
Е в г е н и й.
Да, судите сами. А рядом с подобными бумажками находились и колчаковские документы. Какой-то там поп составил воззвание, - это воззвание попало к нам. Вот содержание:
ВОИНАМ, УХОДЯЩИМ НА ПОЗИЦИЮ
Примите, дорогие воины, благословение на предстоящий вам святой подвиг боевого служения дорогой Родине.
Слышите, - я называю ваше служение Родине святым подвигом. Почему? Потому, что ваше воинское служение, вдали от оставленных вами родных мест, милых семей и привычного, есть великое служение д р у г и м, ближним, а теперь вы готовы выступить и на страдальческий подвиг за други своя, по примеру господа нашего Иисуса Христа, жизнь свою отдавшего за спасение всех людей.
Однако же, взирая на величие и святость вашего подвига, помните, дорогие, что он будет свят только в том случае, когда совершается добровольно, без ропота, в кротости и в простоте сердца. В противоположном же случае служение ваше будет не подвигом, а позорным ярмом.
Не забывайте, куда вы идете. Вы идете на помощь и подкрепление нашим доблестным героям-защитникам, которые успели уже, по возрождении нашей армии, покрыть себя честью и славой. Они ждут вас с нетерпением, но ждут мужественных, сильных, добрых, чтобы с вами решительно ударить на дерзких предателей Родины - большевиков.
Вместе с ними вы заставите большевиков убедиться, что и измена и подлое предательство не убили сыновей ее, готовых с беззаветным геройством, без ропота умереть за честь, свободу и единство горячо любимой родной страны.
Родина снова доверчиво поручает вам охрану своей чести и свободы. Сумейте же, дорогие воины, сохранить это сокровище, как сумели сохранить его для нас наши деды и отцы.
Помоги вам господь.
Ввечеру поймал меня на улице китаец* Масанчи, с заговорщическим видом отозвал в сторону, шепнул на ухо, озираясь пугливо по сторонам раскосыми маслинками возбужденных глаз:
- Ночью в крепости была пастанавленья... восимь человик сиводни ночью будут расстрилять... и тебя расстрилять, и Билов расстрилять. Шигобудин расстрилять, всех расстрилять... Я искал тебя давно... Верный чилавик сказал...
_______________
* Кто-то сообщил мне потом, что Масанчи не китаец, дунганин.
"Верить ли?" - прикинул я. А потом решил: с чего и зачем ему врать? Во всяком случае нет дыму без огня, что-то крадется неладное... (Такое постановление в крепости действительно состоялось, - это подтвердили потом на суде сами мятежники. Масанчи спас нам жизнь.) Живо собрал друзей, стали совещаться. Решили скакать немедленно к 4-му полку и с ним назавтра ворваться в город. Выехать тайком, чтобы никто не знал, никто не хватился. Оставшимся держать ухо востро, на ночь прятаться, а днем вести настойчивую агитацию в гарнизоне, подготовлять к возможному ночью налету. Сказано сделано. Шегабутдинов отдал Агидуллину распоряжение приготовить пяток лучших коней, поздним вечером привести их в условленное место, там ждать. В Ташкент сейчас же телеграмму:
Ташкент. Реввоенсовет Туркфронта.
Вне всякой очереди.
Сейчас на собрании батальона определили, что он выступать не хочет из Семиречья, требует, чтобы его оставили до прихода других полков, с которыми он хочет о чем-то поговорить. Ясно, что он хочет спровоцировать, поднять бунт, убрать центровиков и остаться в Семиречье. Нас, человек восемь ответственных работников, постановлено сегодня ночью расстрелять и снова занять крепость. Сведения получены секретно. Мы с Панфиловым немедленно выезжаем к 4-му полку, ибо дальнейшими разговорами ничего не сделаешь. Присылка войск Ташкента необходима в срочном порядке, ибо успокоение, как выяснилось теперь, было только поверхностное. Вам, вероятно, была подана резолюция этого батальона по телеграфу.
Ф у р м а н о в.
Телеграммы давали мы свободно: контроль был "зорок" лишь первые дни, а потом и вовсе оттерся на деле от всякой работы. Впрочем, и в дни его "зоркости" мы успевали сказать центру все, что хотели. Не контроль был, а горе одно для тех, кто ставил.
Темным, поздним вечером нас по Верному вели проводники-киргизы кривыми переулками. Низкие дома, серые, длинные, скучные заборы, выбитая колея дороги - все говорит о том, что мы где-то возле окраины города. Долго шли. Молчали. Перешептывались только по надобности. Остановились у тесовых дряхлых ворот, согнулись, пролезая в низкую калитку: она была не заперта, там кто-то ждал. Ожидавший перешепнулся с Шегабутдиновым и повел по маленькому грязному двору к противоположному забору. Там другая калитка, и в нее влезли мы, пригибаясь. Второй двор был и просторнее и чище, а самое здание новей; выпирали, как здоровенные груди, свежие, недавно сложенные бревна, как светляки, отсвечивали в темноте глянцевитой, остроганной гладью. По крылечку вошли наверх, на подмостки; с подмостков в темные сени, из сеней - в полутемную, теплую, тихую комнату. Нас встретили, кланяясь и ласково улыбаясь, два татарина, - видимо, отец с сыном. Они что-то приговаривали, хлопотливо и почтительно усаживая всех к столу. Потом исчезли, а через минуту воротились и быстро стали накрывать. Еще через пяток минут мы уж подкреплялись перед ночным походом: гостеприимные хозяева, видимо, Агидуллиным извещены были заранее и успели приготовиться к встрече. Мы совещались. Не только разговоры разговаривали, а достали еще карту и по ней кружились долго вокруг Карасука. Потом, попрощавшись с заботливыми хозяевами, по тому же крылечку спустились во двор, отвязали коней, вскочили и тихо проехали через ворота на противоположной стороне. Выехали в пустынный переулок. Впереди Шегабутдинов. Он указывал дорогу. Ехали ровной, тихой рысью. Я вовсе не узнавал путь, - в этих местах не привелось быть ни разу. Миновали какие-то черные столбики: что это, кладбище? Зелень пошла, кустарники, деревца... Потом - гуще, выше, чаще и чаще: въезжали, видимо, в лес. Перед лесом зигзагами кружили в разные стороны по чуть видной узкой тропке, - видно, что Шегабутдинов отлично знал путь. Лишь только пробрались на ровное место, поехали быстрей. Уж было за полночь. Но далеко еще до зари, - самое темное, глухое это время. От города, видимо, отъехали недалеко: кое-где позади приметно мелькают сквозь деревья редкие ночные огни. И вдруг мы услышали в отдалении мерный стук. Остановили коней, стали вслушиваться. Во влажной ночной тишине четко цокали по грунту копыта коней.
- Разъезд, - шепнул Ерискин.
- Впереди это или сзади?
- Впереди... Надо ехать тихо.
Тут, как на беду, у Юсупова стряслось несчастье: он отстал шагов на триста позади, теперь нас догнал и объявил, что потерял стремя.
- Дальше ехать не могу, - всю ж... отбил!
Смеяться бы надо, да не до смеху: дальше ехать не может, назад нельзя, а оставаться на месте, - да тут каждую минуту на новый разъезд напорешься - в крепости охочи до ночных разъездов. Соскочили мы вдвоем-втроем с коней, стали шарить по земле. Огня зажечь нельзя, а где тут разыщешь во тьме? Вдруг находчивый Ерискин сорвал с себя ремень, скрутил его вдвое, перевязал веревкой и примастерил ловко вместо стремени.
- Поезжай... да не теряй больше, - добавил он с едкой иронией. - Вы постойте-ка тут, - предложил он нам. - Не уезжайте никуда, а я отсюда, он показал на узкую тропку, что отсвечивала по опушке леса, - проберусь вперед да посмотрю: сколько их.
И быстро пропал в темноту. Минут через пятнадцать воротился, сообщил:
- Пять человек. Едут тихо. На Карасук. Ну, там все равно Лопатину* попадут. (Они действительно наткнулись позже на встречный разъезд 4-го полка и были арестованы.)
_______________
* Л о п а т и н - командир 4-го кавполка.
Мы ехали тихо, и весь путь слышали, как цокали впереди конские копыта, - перестали их слышать лишь перед самым Карасуком.
Надо сказать, что за час или полтора до выезда нашего из Верного, - с секретными бумагами, с деньгами, с бомбами, - выпроводили тайно из города Елизавету Васильевну, жену Белова. Пользуясь глухой тьмой, она незамеченная выехала на шоссе, а верст за семь свернула в болото, поросшее кустарником, где нас и дожидалась. Она тоже слышала и видела неприятельский разъезд, - он проехал поблизости, по шоссе, не заметив, что в болотине, в кустах прячется повозка. У болотины все мы соединились и дальше ехали вместе.
