Вальтер Скотт - Гай Мэннеринг, или Астролог
Случилось так, что площадка, на которую вышел Бертрам, чтобы лучше оглядеть замок, была тем самым местом, где умер его отец. Там, под тенью развесистого старого дуба, Элленгауэны в былые времена устраивали расправы со своими подчиненными, и дуб этот с тех пор прозвали Деревом Правосудия. Случилось также - и это совпадение довольно примечательно, - что в то же самое утро Глоссин беседовал с человеком, с которым всегда в подобных случаях советовался, о перестройке дома. Недолюбливая руины, напоминавшие ему о величии былых обитателей Элленгауэна, его теперешний владелец решил снести все, что осталось от старого замка, а камень употребить для нового флигеля. Он как раз поднимался наверх в сопровождении землемера, о котором уже была речь; этот землемер в случае необходимости мог заменить и архитектора. Что же касалось чертежей, планов и всего остального, то Глоссин, как всегда, взял это на себя. В то время как они поднимались, Бертрам стоял к ним спиной и был совершенно спрятан от них ветвями широко разросшегося дуба, так что Глоссин даже и не заметил его до тех пор, пока не приблизился к нему вплотную.
- Да, я вам это давно уже говорю, камень весь отлично еще пойдет в дело. Самое лучшее - поскорее снести эти развалины, да и государству от этого только польза будет: тут ведь постоянно укрываются контрабандисты.
При этих словах Бертрам подошел прямо к Глоссину, от которого его отделяли каких-нибудь два ярда, и спросил его:
- Неужели вы собираетесь разрушить этот чудесный старый замок?
Фигурой, лицом и голосом Бертрам до такой степени походил на отца, что едва только Глоссин услыхал эти слова, как ему показалось, что он видит перед собой покойного лэрда, и чуть ли не на том самом месте, где старик умер, и он готов уже был подумать, что это вставший из гроба мертвец. Глоссин подался на несколько шагов назад, еле держась на ногах, как человек, которого неожиданно ранили, и ранили насмерть. Однако он вскоре пришел в себя и сообразил, что перед ним не выходец с того света, а человек, незаслуженно им обиженный, и что малейшая неловкость с его стороны может повести к тому, что пришелец узнает, как велики его права, и тогда, начав отстаивать их, неизбежно его, Глоссина, погубит. Но мысли его так спутались от этой неожиданной встречи, что в первом вопросе, который он задал Бертраму, слышалась уже тревога.
- Скажите, ради всего святого, как вы сюда попали?
- Как я сюда попал? - переспросил Бертрам, пораженный торжественным тоном этого вопроса. - Четверть часа тому назад я пристал в маленькой бухточке внизу и воспользовался свободным временем, чтобы поглядеть на эти развалины. Надеюсь, что я не совершил ничего непозволительного?
- Непозволительного, сэр? Нет, - ответил Глоссин, начав приходить в себя, и тут же что-то шепнул землемеру, после чего тот сразу направился к дому. Непозволительного? Нет, я могу только радоваться, когда какой-нибудь джентльмен вроде вас хочет удовлетворить свою любознательность.
- Благодарю вас, сэр, - сказал Бертрам. - Скажите, это и есть так называемый старый замок?
- Да, сэр, в отличие от нового замка, дома, где я живу, здесь внизу.
Надо сказать, что в продолжение всего разговора Глоссину, с одной стороны, хотелось выведать, что из связанных с этими местами воспоминаний могло сохраниться в памяти молодого Бертрама, а с другой стороны - ему приходилось быть чрезвычайно осторожным в своих ответах, чтобы случайно названным именем, нечаянно вырвавшимся словом или упоминанием о каком-нибудь событии не пробудить дремавших в нем воспоминаний. Вот почему эти минуты принесли Глоссину одни мучения, мучения, которые он вполне заслужил. Но гордость и расчет заставили его с мужеством североамериканского индейца выдержать всю пытку, на которую его обрекли нечистая совесть, ненависть, подозрительность и страх.
- Мне хотелось бы знать, - сказал Бертрам, - кому принадлежат развалины этого великолепного замка.
- Они принадлежат мне; меня зовут Глоссин.
- Глоссин? Глоссин? - повторил Бертрам, как будто он ждал на свой вопрос другого ответа. - Извините меня, мистер Глоссин, я иногда бываю очень рассеян. Разрешите спросить вас, давно ли этот замок принадлежит вашему роду?
- Насколько я знаю, он был построен давно родом Мак-Дингауэев, - ответил Глоссин, не упоминая по вполне понятным причинам более известного всем имени Бертрамов - ведь имя это могло пробудить в пришельце воспоминания, которые ему как раз хотелось в нем усыпить.
- А как читается этот полустертый девиз вон там на свитке, под гербовым щитом?
- Я.., я.., право, я точно не знаю, - ответил Глоссин.
- Кажется, там написано: "Сила наша в правоте".
- Да, что-то в этом роде, - согласился Глоссин.
- Позвольте спросить, это что девиз вашего рода?
- Н-н-н-нет.., не нашего. По-моему, это девиз прежних владельцев. Мой.., мой девиз... Да, я писал мистеру Каммингу, управляющему герольдией [c212] в Эдинбурге, насчет моего девиза. Он ответил мне, что у Глоссинов в прежние времена был девиз: "Кто силен, тот и прав".
- Раз это еще не совсем достоверно, то, будь я на вашем месте, я предпочел бы старый девиз: по-моему, он лучше.
Глоссин, у которого язык, казалось, присох к небу, только кивнул в ответ головой.
- Как это странно, - продолжал Бертрам, не отрывая глаз от герба над воротами замка и не то обращаясь к Глоссину, не то разговаривая сам с собою, какие странные вещи случаются иногда с нашей памятью. Этот девиз вдруг напомнил мне какое-то старое предсказание, а может быть, песенку, или даже простой набор слов:
И солнце взойдет,
И сила придет,
Если право Бертрамово верх возьмет
На хребтах...
Не могу последнего стиха вспомнить.., высот, каких-то высот: рифму я твердо помню, а вот что перед этим - забыл.
"Черт бы тебя побрал с твоей памятью, - пробормотал про себя Глоссин, очень ты что-то много всего помнишь!"
- Есть еще другие песенки, которые я помню с детства, - продолжал Бертрам. - Скажите, сэр, а не поют ли тут у вас еще песню про дочь короля острова Мэн, которая убежала с шотландским рыцарем?
- Право, я меньше всего в старых легендах разбираюсь, - ответил Глоссин.
- В детстве я знал эту балладу от начала до конца, - продолжал Бертрам. Знаете, я ведь уехал из Шотландии ребенком, а воспитатели старались подавить все воспоминания о моей родине, и все это, наверно, из-за того, что однажды, еще мальчишкой, я пытался удрать от них домой.
- Очень может быть, - сказал Глоссин, но говорил он так, как будто только с величайшим усилием мог разжать челюсти, и то меньше чем на палец, так что все его слова были каким-то сдавленным бормотанием, сильно отличавшимся от его всегдашнего зычного и решительного, можно сказать, наглого голоса.
Действительно, во время этого разговора он как будто даже сделался меньше ростом и превратился в собственную тень. Он то выдвигал вперед одну ногу, то другую, то вдруг наклонялся и шевелил плечом, то крутил пуговицы жилета, то складывал руки - словом, вел себя как самый последний и самый отъявленный негодяй, который, весь дрожа, ждет, что его вот-вот схватят. Но Бертрам не обращал на это ни малейшего внимания: поток нахлынувших воспоминаний захватил его целиком. Хоть он и разговаривал все время с Глоссином, он о нем не думал, а скорее рассуждал сам с собой, перебирая собственные чувства и воспоминания. "Да, - думал он, - находясь среди моряков, большинство которых говорит по-английски, я не забыл родной язык, и, забравшись куда-нибудь в уголок, я пел эту песню с начала и до конца; сейчас я забыл слова, но мотив хорошо помню и теперь, хоть и не могу понять, почему именно здесь он так отчетливо вспоминается мне".
Он вынул из кармана флажолет и начал наигрывать простенькую мелодию. Должно быть, мотив этот что-то напомнил девушке, которая полоскала в это время белье у источника, расположенного в половине спуска и некогда снабжавшего замок водой. Она сразу же запела:
По хребту ль, где темен Уорохский бор,
По долине ль, где вьется Ди,
По волне ль морской у подножья гор
Так тоскует сердце в груди?
- Ей-богу же, это та самая баллада! - вскричал Бертрам. - Надо узнать у этой девушки слова.
"Проклятье! - подумал Глоссин. - Если я не положу атому конец, все пропало. Черт бы побрал все баллады и всех сочинителей и певцов! И эту чертову кобылу тоже, которая тут глотку дерет!"
- Мы успеем поговорить об этом в другой раз, - сказал он громко, - а сейчас (он увидел, что посланный возвращается и с ним еще несколько человек), сейчас нам надо поговорить кое о чем другом.
- Что вы хотите этим сказать? - спросил Бертрам, оборачиваясь к нему и несколько задетый его тоном.
- А вот что: вас, кажется, зовут Браун, не так ли? - в свою очередь, спросил Глоссин, - Ну, и что же?
Глоссин обернулся, чтобы посмотреть, насколько близко подошли его люди: они были уже в нескольких шагах.
