Барбара Такман - Библия и меч. Англия и Палестина от бронзового века до Бальфура
Довод Вейцмана о Палестине как сосредоточии веры, его на удивление справедливая фраза, что отклонение от нее сродни идолопоклонству, навели бы скуку на Джозефа Чемберлена или сбили бы его с толку, но пришлись как нельзя кстати в случае Бальфура. «Бальфур часто мне говорил о том, — писала миссис Дагдейл, — какое впечатление произвел на него тот разговор» и как с того времени он начал понимать, что еврейская разновидность патриотизма никогда не удовлетворится меньшим, чем сама Палестина.
Бальфур понял, что имел в виду Вейцман. Позднее, в годы войны, знакомство возобновилось и стало близким. «Государственный деятель, чье сердце лежит к науке, — сказал Сторрс, — искал отдохновения от партийной рутины в обществе ученого, чье сердце лежало к политике, и первые зерна симпатии были посеяны». Под конец, когда Бальфур лежал при смерти, Вейцман стал единственным человеком, кроме членов семьи, кого к нему допустили. «Они не обменялись ни словом, поскольку Бальфур был очень слаб, а доктора Вейцмана переполняли чувства». Приподняв руку, Бальфур коснулся склоненной головы своего посетителя. В тишине комнаты можно было почувствовать связывавшие их узы9.
Поскольку Вейцман представлял неассимилированных евреев, которые составляли основу сионистского движения, он в глазах Бальфура воплощал само это движение. В отличие от Герцля, невозмутимый и не склонный к экстравагантным жестам Вейцман был учтив и невероятно умен, был проницательным переговорщиком и «минималистом», ограничивавшим свои требования тем, что можно было практически получить. Еще он обладал обаянием, столько же магнетическим, как и у самого Бальфура. Надо думать, его личность побудила Бальфура романтизировать само сионистское движение. Бальфур решил для себя, что «как хранители религиозных и расовых традиций» сионисты «являются великой консервативной силой мировой политики»10.
Сразу после судьбоносной встречи в Манчестере в 1906 г. партия Бальфура проиграла всеобщие выборы, и Бальфур освободился от обязанностей государственной службы. «С пылом, приберегаемым для моментов размышления» (цитируя слова миссис Дагдейл), он обратился к новой теме, завладевшей его вниманием.
Британии, на его взгляд, представился шанс не только вернуть Святую землю к жизни после запустения под властью мусульман, но и «сделать что-то реальное, чтобы смыть древнее пятно с нашей собственной цивилизации»11. Фраза принадлежит ему самому, она взята из критической речи в палате лордов в 1922 г., когда дебатировался получивший широкую поддержку запрос об отзыве Мандата. В ответ на этот запрос Бальфур тогда в первый и последний раз всерьез выступил в защиту английской политики в Палестине, которая носила его имя. Он был бы несправедлив к самому себе, сказал он под конец, если бы промолчал, «не настаивая по мере возможности» на том, что британское спонсорство возвращения евреев на их историческую родину связано с великим идеалом. «Мною главным образом движет идеал… что христианский мир не забыло о своей вере, что он не повернулся спиной к услуге, которую они [евреи] оказали великим мировым религиям, и что мы желаем по мере наших сил дать им возможность развиваться в мире и покое под британским правлением, — ибо эти великие дары покоя и мира им до сих пор приходилось вкушать в странах, которые не знают их языка и не принадлежат их нации».
На заре своего изучения сионизма Бальфур столкнулся с антипатией знакомых ему евреев, которые, почти все до одного, были ярыми антисионистами. Выходец из правящего класса, которому не приходило в голову, что социальное положение может быть поставлено под сомнение, Бальфур был не способен понять, как чье-то еще положение может быть шатким, а потому не мог взять в толк, что их так расстраивает. Он расспрашивал леди Констанс, которая снова посетила Уиттингхэм в 1911 г. «А. Дж. Б. ужасно интересуется всеми делами еврейскими, — писала она сестре. — Он много расспрашивал про Клода [имеется в виду Клод Монтефиоре, интеллектуальный лидер ассимилицианистов в Лондоне], о его книгах, о его настроениях, о его влиянии. Он хотел, чтобы я рассказала о положении К. в общине и как его труды влияют на еврейский вопрос». К сожалению, добавляет леди Констанс, А. Дж. Б. «получает уйму сведений от Натти, разумеется, очень однобоких»12. «Натти» — ее кузен Натаниэль, первый лорд Ротшильд, который с самого знакомства с Герцлем стал большим сторонником сионизма, по крайней мере в глазах второстепенных или заключивших внутрисемейные браки Ротшильдов. Сыну Натти суждено будет принять декларацию Бальфура, которая будет издана в форме «письма лорду Ротшильду». Но большинство английских евреев разделяли настроения, заключенные в «Реминисценциях» леди Констанс13, равно как и в другой книге мемуаров о ее семье, — обе они были опубликованы через много лет после вручения Декларации, и обе они обходят это событие упорным молчанием, даже невзирая на то, что сам Бальфур часто в них упоминается.
Этим настроениям еще суждено будет оставить свой след в истории, когда их отъявленный рупор мистер Эдвин Монтегю сумел — с позиции со своего поста в Военном кабинете министров — если не предотвратить вручение декларации вообще, но по меньшей мере добиться того, чтобы она была составлена так расплывчато, чтобы оставалось неясно и до скончания веков служило предметов споров, что именно подразумевали ее составители. Фатальные последствия этой уклончивости заявят о себе позднее. Доводы антисионистов — тема для другой книги, и любая попытка их изложить поднимает такую бурю мутной воды, что сама становится неразумной. Эти доводы, пусть и ошибочные, были по меньшей мере понятными, хотя и ставили в тупик Бальфура. Ему казалось, что страхи ассимилиционистов, дескать, возвращение в Палестину «неблагоприятно скажется на их положении в странах, которые стали для них новой родиной»14, беспочвенны. Напротив, говорил он, «застарелые антипатии» сойдут на нет, если дать евреям «то, чем обладают все прочие нации: область проживания и национальный дом»15.
Этого Бальфур сумел добиться и это ценил выше всего прочего за свою полувековую карьеру, которая вознесла его на самую вершину власти. «Под конец своих дней, — сообщает миссис Дагдейл, — он мне говорил, что, оглядывая свою жизнь, находит, что сделанное им для евреев — самое ценное из всего, что он когда-либо делал». На взгляд Бальфура, груз прошлого действительно был чересчур велик. Но тут проглядывает и нечто большее, чем просто удовлетворение, что исправлено старое зло. Он полагал (об этом, правда, можно только догадываться), что особая благодать осенила один этот его поступок, когда на мгновение он пошел по стопам древних героев Ветхого Завета.
2. Декларация Бальфура: ацетон или совесть
Расхожая легенда, дескать, обещание Британией «национального дома» для евреев в Палестине, как учреждается в Декларации Бальфура, стало наградой доктору Вейцмену за его решение проблемы с нехваткой ацетона, притягательно проста, но далека от истины. Ответственность лежит на Ллойд Джордже, чьи «Военные мемуары» излагают, как он рекомендовал удостоить доктора Вейцмана почестей, как доктор Вейцман отклонил предложение и как Ллойд Джордж спросил: «Неужели мы ничего не можем сделать в знак признания вашей ценной помощи стране?» и как Вейцман ответил: «Я бы хотел, чтобы вы сделали кое-что для моего народа». Таковы были, как красноречиво замечает Ллойд Джордж, «источник и происхождение»16 декларации Бальфура.
Несомненно, такой разговор имел место, но «источник и происхождение» сводятся не к тому галантному анекдоту, а основаны на холодных реалиях войны на Ближнем Востоке.
Первая мировая война разразилась в августе 1914 г. Английские дипломаты до последней минуты старались заручиться нейтралитетом Турции, но в конце октября турки открыто присоединились к державам Центральной Европы, на деле уже несколькими месяцами ранее заключив тайный пакт с Германией. Разрыв наконец произошел. Давний и жестокий вердикт лорда Солсбери — «мы поставили не на ту лошадь» — оказался слишком уж верным: «не та лошадь» бежала теперь в немецкой упряжке. Антанта — Англия, Франция и Россия — объявила войну Турции 2–5 ноября, по ходу дела Англия позволила себе малое утешение, аннексировав Кипр. Две недели спустя британские войска, выступив из Индии, взяли Басру на берегу Персидского залива и начали наступление на Багдад, открыв Восточный фронт против Турции.
Жизненно важным очагом, однако, оставался Суэцкий канал, створка, на которой крепилась Британская империя. Подкрепления были присланы как раз вовремя, чтобы встретить турецкие войска, которые пересекли Синайский полуостров и в феврале 1915 г. подступили к Каналу. Хотя они были отброшены, но оставались настолько серьезной угрозой, что с этого момента Ближний Восток превратился в важный плацдарм военных действий. Стратегия, к которой пылко побуждал Уинстон Черчилль и которою поддерживали Китченер и Ллойд Джордж, рассматривала Ближний Восток как главный театр военных действий для англичан, особенно учитывая, что противостояние на Западном фронте зашло в тупик. Дарданельская операция обернулась знаменитым провалом. Не удалось взять Константинополь или оказать поддержку России, так сказать, «с черного хода». Но сухопутные кампании в Месопотамии и позднее в Палестине за четыре года осад, наступлений и откладываемых операций выбили Османскую империю из Сирии, Месопотамии и с Аравийского полуострова, заставив ограничиться собственно Турцией. На Месопотамском фронте британцы в марте 1917 г. сумели захватить Багдад, но их продвижение вверх по Тигру и Евфрату было остановлено, когда в результате революции 1917 г. в России Британия потеряла союзника, войска которого должны начать наступление на Турцию с севера. Тем временем был открыт еще один фронт в Египте, и в декабре 1916 г. началось вторжение в Сирию. Проложив железную дорогу и путепровод через Синайский полуостров, британские войска взяли Эль-Ариш и вторглись в Палестину. На границе Газы, где турецкая армия была усилена немецкими войсками, британцев дважды ждало поражение, но наконец, после шести месяцев перегруппировки войск и смены командования, ситуация сдвинулась с мертвой точки и под командованием генерала Алленби был взят город трагического триумфа Самсона. Затем настала очередь Яффы, где некогда удалось закрепиться королю Ричарду Львиное Сердце, после, в декабре 1917 г. — Иерусалима и, наконец, Дамаска, Хомса и Алеппо, пока все сирийские города не оказались в руках Антанты.
