Александр Чудинов - Французская революция: история и мифы
В какой степени были оправданы подобные надежды? Выше мы уже не раз приводили свидетельства того, что Павел Строганов с симпатией относился к идеям Французской революции. Но означает ли сие, что Ромм сумел превратить своего ученика в "деятельного" революционера, в "первого русского якобинца" не по форме, а по убеждению?[887] Для такого вывода у нас оснований нет. И последние месяцы пребывания юного графа во Франции лишний раз подтверждают это. Если Ромм в Оверни с головой занят политикой в качестве революционного агитатора, а с ноября — и как член муниципалитета Жимо, то его подопечный и здесь, как ранее в Париже, лишь наблюдает за революцией, пусть даже с несомненной симпатией к её принципам, но совершенно пассивно, не проявляя ни малейшего стремления принять в ней участие. Более того, загруженность Ромма общественными делами позволяет Попо больше времени уделять своей личной жизни. Письмо М. Тайан конца сентября 1790 г. показывает, сколь разные интересы определяли поведение учителя и ученика:
"Ты знаешь, моя дорогая подруга, заговорили о том, чтобы избрать г-на Ромма депутатом. Такой выбор сделал бы честь патриотам. Народ получил бы в его лице ревностного защитника. В ожидании того момента, когда его голос зазвучит с трибуны, он пользуется им для просвещения сограждан. Каждое воскресение он собирает вокруг себя множество крестьян, которым читает газеты и объясняет новые законы. Я присутствовала на нескольких таких встречах и была удивлена тишиной, в коей они проходят, и вниманием, с которым его слушают. Священники и дворяне высмеивают эти собрания. Они приписывают г-ну Ромму такие амбиции, каковых у него в действительности нет. Они не верят, что он творит добро ради самого добра.
Г-н Граф, пока его гувернер разглагольствует перед обитателями Жимо, пользуется моментом, чтобы развлекаться с юными селянками. Маблот мне говорила, что он обнимает и целует её всякий раз, как они остаются наедине. Он не осмеливается на подобную вольность со мной, но смотрит на меня такими глазами, что мне становится страшно. Он очень изменился со времени предыдущего приезда. Теперь это уже не ребенок, с которым можно играть, не опасаясь последствий"[888].
Корреспонденция М. Тайан позволяет также по-иному, нежели это было сделано в ряде исследований, осветить историю с похоронами швейцарца Клемана, служившего у Строганова. Вот, например, как интерпретировал этот эпизод великий князь Николай Михайлович: «Преданный слуга молодого графа, Клеман, серьезно заболел и умер. Верного спутника многих лет не стало. Ромм не допустил к ложу умирающего священника, и Клеман скончался без утешения религии. Даже похороны были гражданские. Слугу похоронили в саду Роммовского домика (…) Весть об этих похоронах проникла в Париж, а оттуда дошла и до России. Конечно, это овернское "событие" вызвало в Петербурге больше удивления, чем негодования. Подпись русского графа, вместе с его псевдонимом, была обнаружена, а доверие графа А.С. Строганова к гувернеру его сына окончательно поколеблено»[889]. М. де Виссак также придал гражданским похоронам Клемана характер антирелигиозной демонстрации[890]. В действительности же, как можно понять из писем М. Тайан, дело обстояло гораздо проще. Уроженец Женевы, Клеман принадлежал к протестантскому вероисповеданию, из-за чего местный кюре и не разрешил похоронить его на католическом кладбище. Ну а поскольку протестантских кладбищ в окрестностях не было, Ромм и Строганов приняли решение устроить погребение в саду, напротив дома матери Ромма[891]. До сих пор в муниципалитете Жимо хранится книга записей за 1790–1791 гг., где зафиксировано официальное разрешение властей на захоронение покойного подобным образом. Акт скреплен подписями мэра, муниципальных должностных лиц, местных нотаблей, а также Ж. Ромма, "Поля Очера", А. Воронихина, Дюбреля, Ж.Б. Тайана, всего 20 человек[892]. Тем самым организаторы похорон постарались придать церемонии максимально легальный характер, дабы, насколько это возможно, компенсировать вынужденное отступление от её традиционного порядка. Иначе говоря, о какой-либо антирелигиозной демонстрации не было и речи.
Правда, существовала и такая область политики, к которой юный Строганов неизменно сохранял самый живой интерес. Его письма к отцу показывают, что и в Оверни, как прежде в Париже, он жадно ловил вести о международных делах России и, прежде всего, о её войнах с Турцией и Швецией. Так, 5/16 сентября он писал: "Я узнал с превеликою радостию, что Россия помирилась с Швециею, и весьма желаю, чтоб она также помирилась с турками"[893]. А вот строки из его послания от 4 ноября: "Я читал здесь в ведомостях, что было в Петербурге великое празднество на случай мира, заключенного со Швециею, и всегда с удовольствием слушаю, что радуются для одно [sic] примирения. Я ето больше люблю, нежели радования, которых иногда делают для одной победы, в которой по большой части побеждающий теряет столько же, сколько и побежденный. Я слышал также, что помирились с турками, что весьма желательно"[894].
В начале ноября, после трех месяцев отсутствия вестей из России относительно будущей судьбы юного Строганова, до Риома дошли первые отголоски реакции русских властей на действия Ромма и его ученика. Эти тревожные новости поступили из Страсбурга от Демишеля, который остался там жить после возвращения из Петербурга. 27 октября он сообщил Ромму, что встретил знакомого гувернера, получившего накануне из России письмо от друга, где говорилось следующее: "Один француз, имя которого я забыл и который путешествовал с молодым графом Строгановым, был здесь всеми уважаем, но теперь его весьма порицают за поступок, предпринять каковой он заставил своего ученика, а именно — подписать вместе с другими русскими обращение к Национальному собранию, дабы получить место на трибунах в день праздника национальной федерации. Говорят даже, что, если слухи подтвердятся, молодой граф не сможет вернуться в Россию: сей шаг вызвал крайнее недовольство Двора"[895].
Это предостережение Демишеля побудило Павла Строганова ответить ему пространным письмом со своего рода программным изложением собственных политических взглядов. Указанный документ был полностью опубликован великим князем Николаем Михайловичем[896], что избавляет нас от необходимости подробного пересказа. Отмечу лишь, что послание обильно насыщено риторикой, характерной для революционной эпохи, в чем, несомненно, сказалось влияние той среды, в которой юноша вращался на протяжении предыдущих полутора лет. Тут и гневные тирады против "деспотизма", и прославление "народа, поднявшего знамя свободы". И всё же ключевой для характеристики его воззрений в целом является, по моему мнению, следующая фраза: "В письме, которое я с частной оказией отправил отцу и где соответственно мог ему открыться, я сообщил, как я восхищаюсь Революцией, но в то же время дал ему знать, что полагаю подобную революцию непригодной для России" (выделено мною — А.Ч.).
12 ноября в Страсбург прибыл Новосильцев, о чем Демишель двумя днями позже известил Ромма, как и о предрешенном отъезде Павла Строганова в Россию[897]. Получив эту весть, Ромм и его ученик направились в Париж навстречу Новосильцеву. Расставание стало нелегким испытанием и для учителя, и для ученика. Хотя их отношения складывались порой весьма непросто, всё же за те 12 лет, что воспитатель и его подопечный провели бок о бок, они крепко привязались друг к другу. Однако Павел не мог допустить и мысли о том, чтобы, оставшись, нарушить свой сыновний и гражданский долг. В начале декабря, уже на пути в Россию, он написал отцу из Страсбурга: "Я получил ваше письмо, и не без печали в нем читал, что мне надобно разстаться с господином Ромом после двенадцатигодового сожития, но сие повеление сколь ни тягостно для меня, вы не должны сумневаться о моем повиновении и будте уверены, что все пожертвую, когда надобно будет исполнить ваши повеления"[898]. И Ромм, надо отдать ему должное, поддерживал воспитанника в этой решимости. В первых числах декабря Новосильцев и младший Строганов покинули Париж. Пока путешественники добирались до границы, Павел и оставшийся в Париже Ромм ещё продолжали обмениваться письмами[899]. Однако их дороги уже разошлись навсегда…
Отколе Телемак к нам юный вновь явился.
Прекрасен столько же и взором и душой?
Я зрю уже, что ток слез радостных пролился
Из нежных отческих Улиссовых очей!
Се юный Строганов, полсвета обозревший,
В дом ныне отческий к восторгу всех пришел;
Граф юный, трудности путей своих презревший,
