Василий Смирнов - Крымское ханство XIII—XV вв.
Теперь остается еще коснуться этимологического значения титула калга. То объяснение, какое дается ему позднейшими комментаторами, Халим-Гераем, Джевдетом и Казембеком, производящими его от глагола — «оставаться», кажется чересчур уже незамысловатым и случайным сравнительно с нарочитой важностью самого сана. Только с большой натяжкой слово можно толковать в смысле выражения «пусть он останется» в применении к той роли, какую играл калга в Крымском ханстве, то и дело участвовавший в походах и набегах и бывавший в отлучке за пределами Крыма, в то время как хан оставался дома. Если такой простой именно был смысл слова калга, как толкуют вышеупомянутые комментаторы, то нельзя не удивляться тому, что ни Сейид-Мухаммед-Риза, ни составитель «Краткой Истории», вообще большие охотники до всевозможных словотолкований, не остановились на его изъяснении ввиду некоторой странности употребления и легкости истолкования этого слова. Кроме того, любопытный факт представляет то, что титул калга не всегда имел такую форму. Еще г. Казембек в предисловии к печатному изданию «Семи планет» в одном месте, давая объяснение слову калга, заметил, что «Дегинь в своей Histoire generaie des Huns ошибочно пишет Kaglegai»[950]. Мы теперь можем утвердительно заявить, что форма Kaglegai для имени калга, встречающаяся у Дегиня и принятая г. Казембеком за простую ошибку, вовсе не есть ошибка, а только вариант, усмотренный Дегинем в тех восточных памятниках, которыми он пользовался для своей истории гуннов. Эта форма — каглыгай, или кагалгай, или кагылгай — встречается не у одного Дегиня, айв самих турецко-татарских исторических сочинениях и в подлинных татарских грамотах. Турецкий историк Фундуклулу иначе не пишет про крымского калгу, как (см. текст оригинала)[951]. В грамотах Крымских ханов также первое лицо после хана постоянно называется, или (см. текст оригинала)[952]. Достойно внимания, что эта форма чаще всего является в наиболее старых документах и, главным образом, в грамотах, писанных от имени самих тех лиц, которые носили титул калги: например, Девлет-Герай-султан титулует себя (см. текст оригинала)[953], вперемежку с формой (см. текст оригинала)[954]; точно так же Мухаммед Герай-султан величает себя (см. текст оригинала)[955]; Ислам-Герай-султан тоже пишется в своей грамоте (см. текст оригинала)[956]; Фетх-Герай-султан тоже (см. текст оригинала)[957], и т.д. В позднейших же грамотах начинает преобладать и потом окончательно устанавливается другая, краткая форма: так, например, в довольно большой грамоте хана Ислам-Герая III от 1056 = 1646 года не однократно уже прописано крупными буквами (см. текст оригинала)[958].
Откуда же взялось слово, и какое можно дать ему толкование, соответствующее тому значению, в каком оно употреблялось, как сановный титул? Мы не знаем хорошенько, как оно выговаривалось писавшими его, но в этом своем начертании его ближе всего производить от глагола — «быть вбиту, вколочену, утверждену», страдат. формы от (см. текст оригинала). Следовательно, должно быть переведено: «пусть будет вколочен, утвержден». Но с этим значением оно еще менее подходяще, нежели слово — «пусть останется». В таком случае лучше уже считать обе формы и тожественными, допустив тут свойственную татарскому языку вставку гортанного звука в средине слов, как, например, мы это видим в слове — «лук», «свинец, пуля», Судак и Суджук.
Такая двоякая форма одного и того же термина и колебание в употреблении той и другой дает нам, в связи с некоторыми историческими обстоятельствами возникновения самого термина, повод предполагать в слове калга не чистую тюркскую природу, а иноязычное происхождение. Нельзя отрицать того, что Менглы-Герай явился в своем роде новатором, взявшись образовать из Крымского удела совершенно особое ханство под властью своего дома, окончательно порвав всякие связи с прежним главным татарским центром. Для этого ему нужно было локализовать самый государственный строй основанного им ханства, придав местный колорит тем учреждениям, которые остались в нем по традиции от прежних времен процветания Золотой Орды. Колорит этот сообщался влиянием другого центра, к которому теперь поневоле пришлось тяготеть Крыму, а именно влиянием Оттоманской Порты: ее порядки должны были на первых порах стать образцом для вновь организовавшегося ханства. Нам думается, что и титул калга занесен Менглы-Гераем оттуда же и есть не что иное, как калифэ — «преемник, виварий» и т.п. Этот термин, более известный нам как титул главы всех правоверных мусульман, издавна пользовался таким обширным применением в чиновной иерархии Оттоманской Порты, что и там параллельно образовалась из него другая, вульгарная форма калфа, которая и по выговору, и по начертанию совершенно обособилась от своего первообраза, употребляющегося в своем чистом виде только для обозначения тех исторических лиц, которых называют калифами, а также и для титула турецкого султана, как духовного владыки всех верующих. Турецкое калфа означает «ближайшего подручника, преемника, заместителя, кандидата», как раз то самое, что заключается и в понятии татарского видоизменения этого слова — калга. Фонетическая возможность такого преобразования заключается в несвойственности звука ф тюркским языкам, вследствие которой крымские татары до сих пор заменяют его обыкновенно звуком п и б и говорят, например, Кэпэ вместо Кэфэ, бариштат вместо форштадт, и т.п. Иногда же ф заменяется у них в чужих словах гортанным х: например вместо фундамент говорят хундамен, вместо полфунта говорят пулхунт, и т.п. Занесенное на крымскую почву и включенное Менглы-Гераем в число официальных терминов турецкое калфа сразу же могло быть татаризовано и, по закону гомопимии, вогнано в чисто татарскую форму, мало-мальски подходящую по своему значению к этому чужеязычному и несколько тяжелому для выговора слову.
Менглы-Герай-хан в вопросе о престолонаследии, по случайному стечению обстоятельств, сошелся с своим современником и сюзереном, турецким султаном Баязидом II (1481—1512), который также под конец своего царствования был озабочен обеспечением престола за старшим любимым сыном своим Ахмедом против властолюбивых покушений младшего, Селима, который, однако же, в конце концов добился-таки своего и сел на трон, свергнув отца, прежде чем этот успел передать его Ахмеду. Подобным образом и нововведение Менглы-Герая не привилось как следует: после его смерти народная традиция опять вступила в свои права, и калга стал в народном, ходячем представлении не тем, чем он должен был быть по замыслу Менглы-Герая, создавшего этот сан и титул.
В связи с заботами султана Баязида о передаче власти своему сыну Ахмеду находилось, между прочим, одно административное мероприятие Оттоманской Порты, коснувшееся и Крыма. Отношение к нему Менглы-Герая обрисовывает нам личность последнего и обнаруживает политику его, которой он держался в качестве вассала Порты. Чтобы очистить для Ахмеда путь к трону и устранить соперничество других его братьев, Баязид разослал их в разные, более или менее отдаленные от столицы, провинции в качестве своих наместников-правителей. На долю одного из них, а именно Мухаммеда, пришлось отправиться в Крым. Это отправление могло быть еще мотивировано тем, что присутствие султанского сына в новоприсоединенной области должно было сильнее способствовать бесповоротному слиянию ее с Оттоманской Державой.
В турецких источниках нет точного указания на время, когда состоялось назначение шахзадэ губернатором кафского виляйета. В наших же памятниках первое известие о его прибытии в Крым сообщает Менглы-Герай в своих ярлыках к великому князю московскому. В ярлыке от 5 октября 1495 г. Менглы-Герай пишет: «К салтану Баязиту грамоту писал еси, к нам прислал еси. Мы ту грамоту к салтану послали… И мы к салтану своего человека послали, отвестья просили, от салтана к нам отвестья бывали: сына к вам ныне своего посылаю, а то дело (о котором хлопотали великий князь Иван Васильевич и Менглы-Герай) сыну моему Махметю приказано, с тобою поговоря, как ты просишь, так бы тебе доспел. Ныне салтанов сын пришол, и говорили есмя»[959]. В другом ярлыке около того же времени сообщается: «Приехал турского сын к нам, приказывал: дяди моего царева брата Ивана человек его пришол здоровие его полное сказати… А наперед того Костянтин (Малечкин, русский посол) ездил к кафинскому князю и корешовался с ним[960], и нынеча тебя посылаю, поеди. И турского сын, твое брата моего здоровье полное слышевши, обрадовался»[961]. С той поры великий князь пересылался особо с султаном и с сыном его. В 1496 году великий князь наказывал Ивану Звенцу, на случай если бы Менглы-Герай стал пенять на неприсылку ему красного кречета: «И князю Ивану молвити: одны, господине, ныне прилучилися у великого князя два кречята красные, и он их послал к турецкому султану да к сыну его, занже, господине, от государя моего впервые к ним поминки». В том же году, читаем в Делах Крымских: «послал князь велики к турьскому салтану Баазыту да к сыну к его в Кафу посла своего Михаила Андреевича Плещеева»[963]. После этого обмен посольств и грамот между Москвою, Крымом и Стамбулом учащается. Документальные памятники этих сношений дают нам более подробные сведения о положении султанского сына в качестве правителя кафского виляйета, а также об отношениях его и самого султана к Крымскому хану, равно как выясняются воззрения этого последнего на тогдашнюю международную политику.
