Стефан Цвейг - Корона и эшафот
И все-таки можно, пожалуй, считать: если бы не угроза Екатеринбургу со стороны подходивших к нему белочешских частей и частей армии Временного сибирского правительства, Романовы могли бы избежать страшной участи, постигшей их в ночь с 16 на 17 июля. Главком Восточного фронта Вацетис и находившиеся на этом фронте Кобозев, Мехоношин и Данишевский в середине июля сообщали Ленину, Свердлову и Троцкому: «Реввоенсовет считает своим долгом поставить в известность, что под Симбирском и Екатеринбургом положение критическое. Наши войска бегут, не сражаясь». Тяжелая обстановка сложилась не только под Екатеринбургом и вообще на Урале. Белочехи и части «народной армии» Комуча подходили уже к Казани. Ее падение фактически открывало им путь на Москву. Ощущение возможного падения Советской власти росло. «Как раз в июле 1918 года, — говорил В. И. Ленин, — тучи, казалось бы, самые грозные, и беды, казалось бы, совершенно непоправимые скопились вокруг Советской республики». Такая обстановка могла только крайне обострить ожесточение…
Имеются свидетельства о том, что исполком Уралоблсовета и местная партийная организация ввиду сложившегося положения не раз обсуждали вопрос о Романовых с Москвой. Так, например, известно, что в конце июня — начале июля в Москве находился военный комиссар Урала Ф. Голощекин, но мы все-таки точно не знаем, какие переговоры он там вел. Есть, правда, свидетельства в воспоминаниях уральского чекиста М. Медведева (Кудрина), в соответствии с которыми Голощекин не получил в Москве официальной санкции на расстрел Романовых. Но есть и противоречивые свидетельства. Например, Л. Троцкий в упоминавшихся дневниках 1935 года записал, что, когда в августе он приехал в Москву с Восточного фронта, Свердлов сообщил ему о расстреле Романовых и на вопрос: «Кто решал?» — ответил: «Мы здесь решали. Ильич считал, что нельзя оставлять нам им живого знамени, особенно в наших трудных условиях». Конечно, это серьезное свидетельство, однако ценность его, на наш взгляд, несколько снижается другой записью, сделанной Л. Троцким несколько позднее. В тридцатых годах в Париже вышла книга бывшего советского дипломата Беседовского (перебежавшего на Запад) «На путях термидора». Касаясь расстрела Романовых, он, по вполне понятным для него причинам, утверждал, что к этому делу были причастны Свердлов и… Сталин. О характере своих литературных трудов сам Беседовский отзывался пренебрежительно, говорил, что просто «издевается над читателем». Несмотря на легковесность «откровений» Беседовского, Троцкий обратил внимание на его версию и сделал такую запись: «По словам Беседовского, цареубийство было делом рук Сталина…» Это, конечно, может породить некоторое сомнение в точности дневниковых воспоминаний Троцкого, относящихся к казни Романовых: в них все же чувствуется некий налет политической тенденциозности.
Можно, по-видимому, считать, что вопрос о Романовых действительно обсуждался в Москве (скорее всего и в приезд Голощекина), но в таком случае наиболее вероятной позицией «центра» могло было быть предоставление всей ответственности за решение этого вопроса самим уральцам. Ведь в апреле они решительно настояли на переводе Романовых в Екатеринбург: они лучше знали обстановку, они и должны были решать. Надо, вероятно, согласиться с одним из крупнейших эмигрантских историков, С. П. Мельгуновым, который в фундаментальной книге «Судьба императора Николая II после отречения» (вышла в 1951 году в Париже) писал: «Все другие толкования пока приходится признать еще мало обоснованными с фактической стороны». С еще большей уверенностью Мельгунов относит это к убийству брата бывшего царя — Михаила, в июне 1918 года похищенного в Перми группой анархически настроенных мотовилихинских рабочих во главе с Г. Мясниковым.
Опасаясь, что Романовы окажутся в руках антисоветских и антибольшевистских войск, подходивших к — Екатеринбургу, и станут политическим фактором, консолидирующим контрреволюционный лагерь, Уралоблсовет принял самое крайнее решение. Есть свидетельства (например, И. Радзинского), что доктору Боткину и слугам предлагали уйти из дома Ипатьева, но они якобы отказались. Накануне расстрела увели лишь поваренка Седнева.
Могли ли действительно Романовы стать знаменем контрреволюционного лагеря? Трудно однозначно ответить на этот вопрос. Белое движение исповедовало принцип «непредрешения» будущего государственного строя. Но это скорее был тактический лозунг, рассчитанный на консолидацию различных антибольшевистских сил в ходе борьбы с Советской властью. В случае же победы над ней правые, монархические элементы контрреволюции скорее всего взяли бы верх, и тогда отрекшийся царь мог сыграть определенную роль в восстановлении принципа легитимной монархии. Но это яснее сегодня, чем тогда.
Другой вопрос: могли ли Романовы быть вывезенными из Екатеринбурга (он был сдан 25 июля)? Возможно, что и могли. Имеются данные, что эвакуация Екатеринбурга в целом прошла организованно: из города в полном порядке ушло около 900 вагонов с различными грузами. Но драматизм перевозки Романовых из Тобольска в Екатеринбург (миссия Яковлева) в несравненно более спокойных условиях (апрель 1918 г.), по-видимому, был хорошо памятен. Мысль о том, что Николай может оказаться в руках противника, конечно, страшила уральцев.
До сих пор точно неизвестно, кто персонально составил команду, расстрелявшую бывшего царя и его семью. Я. Юровский, указав, что в команде было двенадцать человек, из которых двое затем «отказались», не оставил в своей записке ни одной фамилии; даже себя он именует в ней словом «комендант». В других воспоминаниях участников событий упоминается шесть-семь фамилий: кроме Юровского и Никулина — Михаил Медведев, Павел Медведев, Петр Ермаков, Иван Кабанов и другие. Некоторые зарубежные авторы склонны подчеркивать преимущественно «нерусский элемент» в «расстрельной команде»: называются немецкие, еврейские и мадьярские фамилии. Следователь Н. Соколов ответственным («интеллектуально» и «физически») за смерть царя считал 164 человека (от председателя ВЦИКа до исполкомовских шоферов), проскрипционный список которых был передан в белые войска для сведения: задержанные по этому списку должны были быть живыми доставлены в распоряжение следователя…[43]
18 июля Президиум ВЦИК[44] на своем заседании признал постановление Уралоблсовета о расстреле Николая Романова правильным. Официального сообщения о расстреле его семьи не последовало. Позднее в печати появились сообщения о том, что жена и дети Николая были якобы убиты бандитами на станции Горноблагодатской при приближении к ней белых. Но это был чистый вымысел. Расстреляны были все, и, как писал один из современников, это было сделано «с чисто пролетарской решительностью. Ответственность за этот акт революционной целесообразности несет революционный русский пролетариат и крестьянство в лице Президиума ВЦИК, признавшего на заседании 18 июля 1918 г. постановление Уралоблсовета правильным».
Некоторые антибольшевистские газеты высказывали надежду, что расстрел царя «всколыхнет народную совесть, пробудит ее от оцепенения, от гипноза». Но ничего подобного не произошло. Известие о расстреле бывшего царя, по свидетельствам многих современников (иностранных и русских), прошло почти незамеченным. Россия все глубже погружалась в кромешную пучину гражданской войны, человеческие жертвы становились привычными…
Существует поговорка: судьба никогда не дает мат королю, не сказавши ему прежде шах. Судьба не раз объявляла Николаю II шах, предупреждая о грозе народной революции.
Тринадцатилетним мальчиком стоял он возле умирающего деда — императора Александра II, которому бомба народовольца Гриневецкого раздробила ноги. Не с этого ли времени в душе его одновременно поселился ужас, страх перед революцией и ненависть к ней? У него недоставало силы характера отца — Александра III, — чтобы бесповоротно встать на путь жестокой реакции. Да и разгромить «Народную волю» было несравненно проще, чем сокрушить массовое революционное движение. Но у него не хватало решимости и желания пойти по пути реформ, по пути перемен. Пытаясь отстоять «самодержавный принцип», он маневрировал: то шел на небольшие уступки, то отказывался от них. Удивительным образом натура последнего царя соответствовала сущности режима, все более становившегося анахронизмом: избегать изменений, сохранять статус-кво. В результате режим загнивал, отравляя миазмами гниения страну. В марте 1920 года В. И. Ленин, вспоминая политику меньшевиков и эсеров в 1917 году и обращаясь к ним, говорил: «Нашелся ли бы на свете хоть один дурак, который пошел бы на революцию, если бы вы действительно начали социальную реформу?» (Ленин В. И. ПСС, т. 40, с. 179). Это же в полной мере можно отнести и к правительству, к политике Николая II. Отвергая и тормозя социальные реформы, он вызвал социальную революцию, которая не могла не нести в себе всего того, что накопилось в российской жизни за многие десятилетия ее попрания и унижения. Прислушаемся еще раз к Н. Бердяеву. «Эта революция, — писал он, — произошла со мной, хотя я относился к ней очень критически и негодовал против ее злых проявлений. Мне глубоко антипатична точка зрения многих эмигрантов, согласно которой большевистская революция сделана какими-то злодейскими силами, чуть ли не кучкой преступников…»
