Сергей Степняк-Кравчинский - Андрей Кожухов
Он знал очень хорошо, что сделает все от него зависящее, чтобы покушение удалось. Удар деспотизму будет тем сильнее, если царь будет убит или по крайней мере ранен. Оно было важно для партии. Для революционеров покушение составляло самое главное, его же неизбежный арест и казнь уходили на задний план. Но в его собственном мозгу вопрос ставился совершенно иначе. Для него самым существенным было то, что он должен умереть. Покушение было делом второстепенным, о котором он будет думать, когда очутится на месте. А покамест он не мог заставить себя интересоваться им. Он думал о своем: он готовился умереть. Остальное как будто его не касалось.
Странная вещь случилась с ним на другой день после собрания, на котором он виделся с Таней. Вычищая и приготовляя револьвер, которым он собирался стрелять в царя, Андрей сломал пружину. Отдавать его в починку было некогда, тем более что подоспел какой-то праздник. Тогда один из товарищей предложил ему свой револьвер, аттестуя его необыкновенно метким, и Андрей согласился на обмен, доверившись на слово; он ни разу не попробовал своего нового оружия в тире или в поле. Прежде он никогда бы не сделал такой оплошности. Но теперь все его умственные и нравственные силы были так поглощены предстоявшею личною развязкою, что он слишком мало обращал внимания на все остальное.
С приближением рокового момента этот эгоизм самопожертвования становился всепоглощающим и все более и более повелительным. Отвращение к смерти так сильно коренится в каждом человеке, что лишь немногие могут преодолеть его даже в моменты самого сильного нравственного возбуждения; но никто не в силах жить долгое время в таком напряжении. Чтобы бороться хладнокровно против такого могучего инстинкта, чтобы подавлять его дни за днями в самых разнообразных настроениях и против всех искушений, необходимо, чтобы огонь энтузиазма поддерживался железною силою разума.
Андрей, трезвый по натуре и сравнительно не легко воспламенявшийся, инстинктивно избегал всего, что могло бы раздвоить или ослабить его энергию и помешало бы ему держать себя в руках. Он предвидел, чего ему будет стоить расставание с Таней, и одно время хотел даже дать ей знать, что вовсе не придет. Лучше было бы для обоих, если бы они избегли прощального свидания. Он не сомневался, что она поймет его и простит. Но в последнюю минуту он не выдержал. Он живо представил себе, как сам будет раскаиваться потом, когда уже не будет возможности увидать ее. Она просила его прийти! К чему же эти колебания? Да, он должен, он хочет увидеть еще раз ее лицо, услышать еще раз ее голос. Они оба знали очень хорошо, что неизбежного не миновать. Они не будут напрасно терзать друг друга. С своей стороны он решился перенести свидание как можно спокойнее.
Это решение, вероятно, было причиной некоторой сдержанности и неподвижного выражения лица, с каким он через три дня явился к Тане.
Было утро.
Особенность ее нового жилища состояла в том, что Андрей мог навещать ее либо утром, либо вечером, когда смеркнется. Он выбрал утро.
Таня бросилась к нему навстречу, но остановилась, пораженная и испуганным каменным выражением его лица, которого она прежде никогда не замечала. Но что до того! Она бросилась к нему на шею, ласкала его, заглядывала с любовью в его глаза, решившись рассеять нависшее над ним черное облако.
- Отчего ты не пришел вчера и третьего дня? - сказала она с нежностью. - Я ждала тебя. Ты бы мог хоть раз отложить предосторожность в сторону для меня... - не могла она удержаться от легкого упрека.
Но она поспешила ослабить его действие улыбкой. Слова эти вырвались невольно. Ей было так обидно, что Андрей, как ей казалось, небрежно отнесся к ее последней просьбе.
Андрей покачал головой и сказал, что не избыток осторожности помешал ему.
Он огорчился, что Таня таким мотивом объясняла его поведение. Но к чему доказывать, разъяснять? Зачем говорить ей о своей внутренней борьбе!
- Твое дело? - догадалась Таня.
Он молча кивнул головой.
Тут она поняла, что все близится к концу и что это уже, наверно, их последнее свидание. Она опустила голову. Но ее короткий вопрос был для Андрея толчком, от которого вагон сам катится по рельсам. Он заговорил о покушении.
- Все решено наконец, и все устроено как нельзя лучше, - сказал он. Успех обеспечен.
Он продолжал в том же роде, как будто это было самым приятным сюжетом для их беседы. Он пустился в описание мельчайших подробностей плана, объясняя ей, как он постарается прорваться сквозь цепь шпионов, окружающих царя со всех сторон во время его утренней прогулки вокруг дворца; как он будет держаться в стороне до последней минуты и к каким уловкам прибегнет, чтобы его не арестовали раньше появления царя.
Таня отодвинулась немного и смотрела на него широко раскрытыми глазами. Она не слушала его, она только наблюдала за ним с удивлением. Чем дальше Андрей распространялся, тем сильнее росло ее изумление. Зачем он рассказывает ей все это? Казалось, и ему самому это неинтересно, потому что говорил он сухо и монотонно. Лицо его хранило то же каменное выражение, которым она так была поражена, когда он вошел, только оно еще резче обозначилось. Она не узнавала своего Андрея. Этот человек был чужим для нее.
"Они его там подменили!" - внутренне говорила она себе, между тем как его рассказ неприятно резал ее слух. Ни слова любви, симпатии, ни ласкового взгляда! И это - в их последнее свидание, перед тем, как расстаться навсегда, после той любви, какою они жили!..
"Да, да, они его подменили! Это не мой Андрей... Мой был другим человеком..." - повторяла она, кусая засохшие губы и глотая слезы, чтобы окончательно не потерять самообладания.
Его рассказ и объяснения раздражали ее. Наконец она не выдержала.
- Да ну его, вашего царя, со всеми вашими хитростями и вашими часовыми! - воскликнула она в негодовании.
- Таня! - произнес он с огорчением.
В своем отчаянии она схватилась за голову. Ужасно было так обращаться с ним в такую минуту.
- Прости меня! - промолвила она и, схватив его руку, припала к ней головой. - Я сама не знаю, что говорю.
Она оставалась все в том же положении, склонясь над его стулом. Волосы упали ей на лицо, ее губы были раскрыты, она тяжело дышала.
Андрей думал, что она плачет, и сердце его разрывалось на части. Но как мог он ее утешить? Что мог он ей сказать, что не было бы бледно и мелко, что не вышло бы профанацией* ее великого горя? Он с нежностью гладил ее по голове и старался привести в порядок ее волосы.
______________
* Профанация - оскорбление того, что заслуживает уважения.
Когда она подняла голову, он увидел, что она не плакала. Глаза ее были сухи и горели лихорадочным огнем. Она пристально посмотрела на него и отвернула голову, ломая руки.
Она знала, что он сейчас уйдет и что, умри она тут же, на месте, от разрыва сердца или разбей себе голову об стену, все равно ничем его не удержишь; не удержишь его даже на оставшиеся три дня, которые он мог бы ей подарить! В камне оказалось бы больше сострадания, чем в нем. Он только почувствовал бы к ней презрение за ее слабость, если б она обмолвилась хоть одним словом об этом! Зачем же он и вовсе пришел?
Андрей встал.
- Прощай, моя дорогая! - прошептал он, протягивая к ней руки.
Она вздрогнула, как будто услышала нечто совершенно неожиданное.
- Нет, нет, погоди! - воскликнула она с испугом. - Погоди! - повторила она громче, умоляющим голосом.
Он притянул ее к себе и сжал ее в своих объятиях.
- Прощай! - повторил он. - Пора... Таня, моя голубка, моя родная, вырвалось из самых недр его души. - Как бы мы могли быть счастливы с тобою!
Она посмотрела ему в глаза и узнала наконец своего Андрея, любимого, которого она так обидела в своих мыслях! Она вернула его себе, чтобы еще мучительнее почувствовать, что сейчас же и бесповоротно его потеряет.
Она почти лишилась сознания от боли. Неужели это правда?.. Это невозможно... Любить, как они любили друг друга, и вдруг отпустить его прямо на смерть... Но жить без него она не может. Он - ее жизнь, он - свет ее души. Не ее вина, что он стал для нее всем на свете...
- Послушай, Андрей, - вскричала она, - ты мой! Ты сам мне это говорил, и я не пущу тебя. Не пущу! Слышишь?
Слова ее представлялись ее расстроенному уму вполне логичными, неопровержимыми.
Но тотчас вслед за тем пальцы, вцепившиеся в его руку, разжались. Она наклонила голову и опустилась в кресло, бледная, истомленная, с закрытыми глазами, и махнула ему рукой, чтоб он уходил.
Было на свете нечто более великое, для. которого они дали обет пожертвовать всем: жизнью, сердцем, помыслами, счастьем.
Она отдавала его и только просила, чтобы он ушел поскорее и чтобы она не видела, как он выйдет.
Но теперь ему было труднее расстаться с нею, чем если бы она ухватилась за него руками. Он упал к ее ногам, целовал ей руки, лицо, глаза в припадке дикого, страстного порыва.
