Сергей Соловьев - Полный курс русской истории: в одной книге
Новый царь был внешне непривлекательным, малорослым, старым, хотя и весьма ученым человеком. К тому же он был жаден, верил в доносы и колдовство. Патриархом при нем стал бывший казанский митрополит Гермоген, обличитель латинства царя Дмитрия, он был жесток, груб, строг, верил в доносы и не отличал правды ото лжи. В то же время патриарх истово защищал Шуйского как царя венчанного. Шуйский от этой защиты больше проигрывал, чем выигрывал: патриарха не слишком-то любили. Вступая на престол, Шуйский сделал одну большую ошибку, обещая держать совет с боярами и не наказывать за вину отцов, в глазах тогдашнего общества такое обещание было сродни признанию в полном бессилии. Во всяком случае, на Шуйского как на царя смотрели немногие, он для них оставался просто большим боярином. Но, тем не менее, свернуть Шуйского так же, как Дмитрия, никто не решался. Тогда был придуман новый самозванец, чудом воскресший царь Дмитрий, он же чудом спасшийся угличский царевич. Он появился практически сразу, как был убит первый Дмитрий. Главная причина, почему люди могли поверить в спасение царя, очень проста: они видели обезображенный труп, в котором было невозможно признать царя. Соловьев говорит:
«…одному французскому купцу показалось, что на трупе Лжедимитрия остались ясные знаки густой бороды, уже обритой, тогда как у живого царя не было бороды; тому же французу показалось, что волосы у трупа были длиннее, чем у живого царя накануне; комнатный слуга убитого Лжедимитрия, поляк Хвалибог, клялся, что труп, выставленный на Красной площади, нисколько не походил на его прежнего господина: лежал там, говорил он, какой-то малый, толстый, с бритым лбом, с косматою грудью, тогда как Димитрий был худощав, стригся с малыми по сторонам кудрями по обычаю студенческому, волос на груди у него не было по молодости лет. Маска, надетая на лицо Лжедимитрия, также была поводом к толкам, что тут скрывалась подстановка, и вот молва росла более и более».
К тому же, если даже москвичи не были уверены, что на всеобщее обозрение выставлен труп царя, то жители отдаленных областей были уверены, что царь снова спасся. Если спасся один раз, то почему бы и не во второй? Шуйский не знал, что делать. Он затребовал привезти из Углича тело покойного царевича, чтобы раз и на всегда доказать, что царевич мертв уже много лет.
В «Дневнике Марины Мнишек» об этом сказано так:
«Привезли в Москву мертвое тело, сделав вид, что это тело Дмитрия, которого Борис в двухлетнем возрасте приказал убить два десятка лет назад. А здесь был свежий труп. С великим обрядом проводили тело в церковь, в которой хоронят московских царей. Там надолго встали. Торжество, церемония, крестный ход со звонами возвещали о больших чудесах, творившихся около того тела. Наняли мужика, который притворился слепым, как мы узнали об этом, и когда его подвели к гробу, прозрел. Но другим – хромым, немощным – никому не помогало. Эти уловки и плутовство, которыми чернь ослепляли, продолжались до следующего дня».
Лжедмитрий Второй
Случился и еще один казус: князь Шаховской стащил во время смуты из дворца государственную печать, а Шуйский предал его опале за преданность
Дмитрию и сослал в Путивль – откуда начиналось, туда и пришло. Второй «Дмитрий» по фамилии Молчанов не преминул там появиться. Однако он не желал играть эту роль дальше и думал, кто бы мог стать новым «Дмитрием». Шуйский же вовсе пал духом, он не знал, что говорить народу и даже – как с ним говорить. Так что однажды, видя всеобщее волнение, он просто вышел к народу, снял с себя царскую шапку, отдал боярам вместе с царским посохом и сказал, что не просил, чтобы его избирали царем, и если избрали и больше не хотят, то могут и низложить. На это бояре промолчали. Так что он снова забрал шапку с посохом и потребовал казни виновных. Тут началось всеобщее оживление, тут же выдернули пятерых человек из толпы, высекли кнутом и куда-то сослали. Но Шуйский чувствовал, что такое проявление «преданности» ненадолго. В Путивле между тем объявился бывший холоп князя Телятевского Иван Болотников, который добирался через Польшу на родину, будучи проданным в галерное рабство. Болотников очень понравился Шаховскому, тот назначил Болотникова воеводой. Войска, над которым его поставили, практически не было, но Болотников быстро набрал под знамя «царевича Дмитрия» весь разбойный элемент, который в большом количестве бродил по южным окраинам. Скоро восстал весь юг. Правительственные войска, высланные для усмирения бунта, были наголову разбиты. Взбунтовались Тула, Венев и Кашира. Рязанское княжество подняли воевода Сунбулов и дворянин Ляпунов. Орел, Смоленск и Калуга встали за нового Дмитрия. Поднялись Астрахань, Пермь и Вятка.
Шуйский был в панике. Но на какое-то время судьба дала ему отсрочку: Ляпунов и Сунбулов, поняв, что за «войско» набрал Болотников, бежали в Москву. Кое-как с Болотниковым удалось справиться. Но юг все равно лихорадило. Чтобы спасти положение, Шуйский совместно с Гермогеном разослали новые «грамотки». Теперь в них говорилось, что царевича Дмитрия убили в Угличе изменники. Народ, конечно, верил многому, что говорилось от лица власти, но ведь совсем недавно Шуйский с патриархом объявляли, что царевич сам «накололся» на ножичек! Народ недоумевал. Тут снова, как при Борисе, страшного Болотникова в Москве решили извести ядом, только посланный для этой цели немец Фидлер, явившись в Калугу, этот яд отдал самому Болотникову. Мятежники тем временем засели в Туле. Шуйский решил сам вести войско на Тулу, осажденные писали отчаянные письма в Польшу, воеводе Мнишеку. Тут-то и появился человек, который назвал себя спасенным Дмитрием. Соловьев говорит, что доподлинно неизвестно, кто это был: то ли Веревкин, попов сын, то ли попович Дмитрий из Москвы, то ли вовсе сын князя Курбского, то ли какой-то дьяк, то ли учитель Иван, то ли жид, то ли сын стародубского служилого. Единственное, о чем писали достоверно, что наружностью он не похож на первого Дмитрия и очень хорошо знает священное писание. В Стародуб он пробрался из белорусского Пропойска. Из Стародуба этот новый Дмитрий послал в Путивль объявить, что царь Дмитрий жив и вернулся. В Путивле поверили и вернули посланника вместе со своими представителями в Стародуб. Неохотно «Дмитрий» сознался, что он царь. Радость была безграничная. Тула тем временем сдалась. Но только Шуйский этому обрадовался, «Дмитрий» взял Козельск, а затем и Ор ел. Весной он разбил царское войско под Волховом. Он взял Калугу, Можайск, Звенигород, все ближе и ближе подходя к Москве. В июне он и впрямь подошел к самой Москве – стан «Дмитрия» находился в Тушине. На помощь ему из Польши пришло войско Сапеги. Узнав, что Марина с отцом отпущена назад в Польшу, он велел догнать поляков и привезти Марину в стан. Осенью Марину привезли. «Рассказывают, что, подъезжая к Тушину, Марина была чрезвычайно весела, смеялась и пела. Но вот на осьмнадцатой миле от стана подъезжает к ее карете молодой польский шляхтич и говорит ей:
«Марина Юрьевна! Вы веселы и песенки распеваете; оно бы и следовало вам радоваться, если б вы нашли в Тушине настоящего своего мужа, но вы найдете совсем другого». Веселость Марины пропала от этих страшных слов, и плач сменил песни», – приводит Соловьев одно из свидетельств.
Но как бы то ни было, Марина признала «Дмитрия», признал его и Юрий Мнишек, правда, ему было обещано Северское княжество и 300 000 рублей. В Польше между тем даже сочинили наказ для «Дмитрия», как ему следует распорядиться землями и как ими управлять. Однако к осени Москва так и не была взята, и тушинцы возвели укрепленный городок. Так образовались два царя: Шуйский в Москве и «Дмитрий» в Тушине. Страна разделилась на тех, кто за Шуйского, и на тех, кто за «Дмитрия», которого в Москве называли не иначе чем тушинским вором. Впрочем, в Москве вовсе не было спокойно. Несколько раз царя Шуйского пытались низложить. Но оказалось, что «свести» с царства не проще, чем «посадить»: для этого народ требовал согласия всей земли. Таковая процедура была и вовсе внове, и никак не разработана. Попытка убить Шуйского тоже провалилась: его убийцы были схвачены. Шуйский же испробовал против тушинцев такой маневр: надеясь, что поляки уйдут из-под Москвы, он предложил взамен выдать всех пленных. Поляки отказались. На сторону Шуйского встали шведы, послав пятнадцатитысячное войско и сообщение такого характера:
«Вы так часто меняете великих князей, что литовские люди вам всем головы разобьют: они хотят искоренить греческую веру, перебить всех русаков и покорить себе всю Русскую землю. Как вам не стыдно, что вы слушаете всякий бред и берете себе в государи всякого негодяя, какого вам приведут литовцы!»
Но со шведами возникла другая проблема: им нужно было платить за службу. С деньгами у Шуйского было плохо. Тем временем с запада, из Польши, на Москву двинулось войско короля Сигизмунда. Свой поход Сигизмунд тоже объяснял… защитой греческой веры и тем, что «…по смерти последнего Рюриковича, царя Феодора, стали московскими государями люди не царского рода и не по божию изволению, но собственною волею, насилием, хитростию и обманом, вследствие чего восстали брат на брата, приятель на приятеля, что многие из больших, меньших и средних людей Московского государства и даже из самой Москвы, видя такую гибель, били челом ему, Сигизмунду, чтоб он, как царь христианский и наиближайший родич Московского государства, вспомнил свойство и братство с природными, старинными государями московскими, сжалился над гибнущим государством их».
