Люсьен Поластрон - Книги в огне. История бесконечного уничтожения библиотек
Автор «Пирамид» и «Эпистолы судеб» Гамаль Гитани «купается» в цензуре: по его собственным словам, он, с одной стороны, открыто борется с ней в своем литературном журнале, а с другой, отвечает за нее как назначенный главный редактор. Не слишком ревностный мусульманин, Гамаль Гитани повесил у себя в кабинете яркое олеографическое изображение Хусейна, сына Али, дважды нарушив запрет. Он с безмятежным спокойствием разоблачает обскурантизм, проникший во все сферы жизни страны: власть коррумпирована на всех уровнях, начиная с самого верха (2 миллиарда долларов американской ренты ежегодно достаются Египту, чтобы он держался в стороне от региональных усобиц), она щедро подкармливает средства массовой информации (издатель, очень быстро став богатым, ради сохранения теплого местечка не задумываясь «придержит» развитие собственной газеты) и манипулирует простыми людьми, насаждая повсеместную «духовную цензуру». В хвалебной статье о новой Александрийской библиотеке, создание которой стало «назидательным образцом успеха», Гитани утверждает, что она способна помочь стране положительным примером открытости ко всем идеям и учениям. Несколько обезоруживающий оптимизм Гитани идет еще дальше: он утверждает, что Интернет контролировать никому не под силу и Сеть за десять лет уничтожит цензуру.
Нужно ли видеть в этом какой-то знак? Квартал по соседству с Александрийской библиотекой называется Рушди[103].
Новая Александрийская библиотека избавилась от гнета управленцев, руководствовавшихся сталинскими методами работы. Теперь здесь царит дух Возрождения, так удастся ли ей выполнить свое предназначение, несмотря на тяжелые вериги на ногах? В силу целого ряда обстоятельств, библиотека стоимостью в двести миллионов евро не обременена книгами и читателями, что вполне естественно для такого молодого учреждения. Возможно ли было построить библиотеку за меньшие деньги ради того, чтобы сразу приобрести собрание полезных книг? Пример Национальной библиотеки Франции доказывает, что недостаточно четко проработанный культурный проект неизбежно превращается в систему, для которой рационально лишь движение вперед. Супруга главы египетского государства, от которой целиком и полностью зависит Александрийская библиотека, считает более разумным тратить денежные гранты на издание книг для детей и создание десяти тысяч небольших библиотек в деревнях, где уровень неграмотности достигает пятидесяти процентов. Для воссоздания легендарного Мусейона необходимо не только заставить полки книгами, вместо того чтобы устраивать концерты и выставки, но и определить, какие ученые должны здесь работать. Большинству сегодняшних (да и завтрашних) исследователей нет нужды ходить в библиотеку: у них есть компьютеры.
Конечно, многие филологи с превеликим удовольствием провели бы месяц-другой в этом изысканном месте с великолепной акустикой[104] и безупречным светом за изучением трудов по египтологии, папирологии, истории средиземноморских цивилизаций, истории философии и истории вероучений, в том числе — ислама[105]. Множество документов тихо ждут своего часа в пыли мечетей и монастырей по соседству с бесценными рукописями эпохи всех династий. Нужно только, чтобы нашелся Иосиф II и забрал их. В муниципальной библиотеке насчитывается 400 000 печатных изданий, из которых — 55490 томов на французском, английском, греческом и итальянском языках: все эти книги в космополитический период жизни города были частью научных собраний. До 1950 г. переплеты были кожаными, позже на смену пришел молескин. Хранящееся здесь знаменитое «Описание Египта» находится далеко не в лучшем состоянии, как и множество других изданий: большая часть государственных субсидий достается новорожденному мастодонту, а сотрудники муниципальной библиотеки вынуждены держать окна залов и хранилищ постоянно открытыми из-за отсутствия кондиционеров. 5000 манускриптов уже обрели пристанище в новой библиотеке и содержатся там при должном атмосферном и температурном режиме. Теперь нужно переместить оставшееся, в том числе весьма значительную подборку иностранных газет XIX и XX вв. Не стоит забывать, что старая муниципальная библиотека располагалась в резиденции еврейского барона Элая де Меначе.
Этот город «близ Египта» когда-то был средоточием знания: нет места лучше, чтобы переосмыслить историю и попытаться понять, куда движется человечество. Остается желать одного — чтобы Александрийская библиотека преодолела все трудности и однажды снова стала маяком для всех библиотек мира. А для этого пусть под ее сводами прозвучит диалог из «Письма Аристея»[106], написанного во II в. до н. э.:
«— Я слышал, что книги иудеев тоже достойны стать частью вашего собрания, — сказал директор библиотеки.
— И что же вам мешает их туда поместить? — ответил глава государства».
Приложения
Великие писатели единодушны: delenda est bibliotheca!
Знание, которое я приобрел,
Всего лишь сухой трут.
Приди, огонь,
Пожри весь этот хлам.
Фридрих Георг ЮнгерБиблиокластический настрой возник на заре письменности, и высказывали его сами сочинители. Платон, Сенека и Луций не скрывали недоверия к собирателям, Эразм, Корнелий Агриппа, Рабле и Монтень тоже не одобряли пагубной страсти. Лабрюйер насмешничает над выскочками, любителями богатых переплетов, один из которых устроил ему посещение «кожевенного цеха, которое он называет свой библиотекой».
С точки зрения философской многие литераторы были готовы аплодировать александрийскому пожару: забытые — такие, как Луи Леруа, написавший в 1575 г. трактат «О непостоянстве, или О переменчивости вещей», выдающиеся, вроде наших «просветителей», и Томас Браун, высказавший в своем «Эссе о повторяющихся ошибках» («Pseudoldoxia Epidemica», 1646 г.) множество прелестных и весьма разнообразных идей: «Царство истины не знает границ, оно простирается до самого ада, и демоны вынуждены поклоняться ему».
По степени искренности и убежденности они делятся на поджигателей и иерофантов, жрецов. Первые, и в их числе Сервантес, свято верят, что героем можно стать, только не читая книг, вторые хитрят и играют с огнем.
Поджигатели
Не заводите ни духовника, ни цирюльника, ни племянницы, ни экономки, а иначе проститесь с независимостью. Если же, не приведи Господь, в вашем доме нашлось место для всех для них, тщательно скрывайте место, где держите свои книги. Великий роман «Дон Кихот» увидел свет четыре столетия назад, но и сегодня сердце обливается кровью, когда читаешь главу VI, где вышеперечисленные персонажи устраивают подобие судилища, вероломно воспользовавшись заслуженным отдыхом идальго. «Священник попросил у племянницы ключи от комнаты, где хранились книги — виновники всего несчастья. В сопровождении экономки все направились в эту комнату. Там лежало на полках около сотни толстых и еще много маленьких томов в отличных переплетах»[107]. Мастер Николас передает священнику каждый том, и тот комментирует, прикидывает и решает, племянница восклицает, что нужно сжечь все книги, а экономка швыряет их в окно. Пройдоха-священник не забывает о своих интересах, прибирая к рукам лучшие творения. «Отдайте-ка ее мне, кум, она радует мое сердце больше саржевой флорентийской сутаны». «В эту ночь экономка сожгла все выброшенные во двор книги, а также и те, что оставались в доме». Причем последние — не известно даже и сколько — без суда и следствия, поскольку «часто, очень часто доброе страдает из-за злого». На следующий день дверь в библиотеку заложили кирпичом и тщательно замуровали. А Дон Кихоту злые женщины сказали, что ночью прилетел волшебник на драконе и все унес — и комнату, и книги. Странствующему рыцарю оставалось одно — отправиться в странствие.
«Все книги убили меня, но одна позволит жить. Я был Призраком при жизни и обрел плоть в смерти».
Александр Арну (1884–1973)
«Песнь о смерти Дон Кихота»
XVIII в. «воспламенил» Жан-Жак Руссо в «Рассуждении о науках и искусствах», порадовавшись огню, сгубившему легендарную Александрийскую библиотеку, ибо «печатание книг привело к ужасным беспорядкам в Европе, и зло с каждым днем только усугубляется». Друг Руссо Дени Дидро идет по его стопам, оправдывая «китайских императоров». Великий мечтатель Луи-Себастьен Мерсье, лучше других ощутивший утопичность идеи, ринулся в пробитую культурную брешь. Сказочник, автор шестидесяти пьес для театра, сегодня Мерсье больше всего известен своими «Сценами парижской жизни» (1781 г.), где он выносит приговор королевскому собранию книг, ибо «разум здесь теряется среди множества никчемных книг, которые занимают столько места, что путают память Библиотекаря и тот не может расставить их по порядку. Каталог составляется вот уже скоро тридцать пять лет и лишь усиливает хаос». А вот еще цитата: «Устрица в раковине, мирно покоящаяся на своем камне, разумнее этого Доктора, который насочинял шесть тысяч страниц вздора и бахвалится тем, что объял всемирную науку… Хочется «принять» противоядие — почитать Монтеня — и бежать со всех ног». Десятью годами раньше Мерсье — ему тогда не было и тридцати — описал в книге «2440 год» скромный царский архив как «маленький кабинет, в котором было лишь несколько книг, показавшихся мне не очень толстыми». «Дело в том, — объясняют герою библиотекари будущего, — что мы собрали в долине все книги, которые сочли легкомысленными, или бесполезными, или опасными… получилась новая Вавилонская башня… из пятисот или шестисот тысяч словарей, ста тысяч томов книг по юриспруденции, ста тысяч стихотворных сборников, полутора миллионов путевых заметок и миллиарда романов. Мы предали огню всю эту ужасную массу, принеся искупительную жертву во имя истины, здравого смысла и безупречного вкуса». XXV в. удовольствуется исключительно «нужными» авторами — Гомером, Платоном, Вергилием, Плинием, Саллюстием, Шекспиром, Торквато Тассо и, конечно, Монтенем. Ну и Руссо, очищенным от поэтичных благоглупостей.
