Марион Мелвиль - История ордена тамплиеров (La Vie des Templiers)
Для канцлера переговоры в Пуатье являлись полуудачей в деле Бонифация VIII, поскольку Папа согласился начать расследование в Авиньоне только следующей зимой, и почти полным успехом в деле тамплиеров. Плезиан заставил Климента принять перечень собранных Ногаре обвинений, бремя много более тяжкое, чем все, что до сих пор было сформулировано против ордена Храма; отныне папским уполномоченным поручалось руководить расследованием во всех христианских странах, где орден владел командорствами.
Из-за задержки, в которой обоюдно ответственны и король, и Папа, епархиальные комиссии начали заседать только в следующем, 1309, году. Почти год томились тамплиеры в застенках, многие умерли в темницах, лишенные отпущения грехов и церковных обрядов; другие, по собственным словам Климента, «поддались отчаянию и отказались от своих мнений». И если иные, чтобы получать огонь, свечу, более обильную пищу долгой и суровой зимой, подчинились требованиям тюремщиков, можно ли этому удивляться?
Другая булла, обнародованная 30 декабря 1308 г., во время пребывания Климента в Тулузе, предавала отлучению всех, «какого бы положения они ни были <…>, не исключая епископского преосвященства», кто помогал тамплиерам советом или поддержкой. Это было весьма ясное обращение к епископам, в чьих руках оказалась бы участь рыцарей Храма. Для Климента орден Храма стал раненым животным, которое не хочет умирать и которое следует добить.
Тот же набат для тех, кто хотел его услышать, недавно отзвучал в виде процесса Гишара, епископа Труа, начавшегося в августе 1308 г.[551] Гишар, родом из скромной семьи в окрестностях Труа, сделал карьеру в Церкви и стал поверенным и доверенным человеком вдовствующей королевы Наваррской Бланки д'Артуа и ее дочери Жанны Шампанской, супруги Филиппа Красивого; благодаря ей Гишар был назначен епископом Труа в 1298 г. Два года спустя его обвинили два доносчика — один из них был шпионом Нoгаре — в соучастии в темном деле о растратах доходов вдовствующей королевы; смерть последней в 1302 г. спасла Гишара от преследований, и он вернул королеве Франции сорок тысяч ливров в возмещение ущерба. Но Жанна Шампанская никогда не простила епископа, и когда она в апреле 1305 г. скоропостижно скончалась, возможно, он плохо скрыл, сколь малое сожаление он испытывает по этому поводу. Это был человек гордый и вспыльчивый, с трудом переносивший немилость.
Папа объявил Гишара невиновным в возведенных на него обвинениях, что, казалось, закрыло дело. Но в августе 1308 г., в момент, когда Климент доверил судьбу тамплиеров епископату, епископ Труа был обвинен в более тяжком преступлении — в том, что явился причиной смерти королевы, наведя на нее порчу. Главным обвинителем стал обитавший в лесу близ Труа отшельник, который утверждал, что Гишар однажды вечером пришел в его пустыньку, сопровождаемый монахом братии св. Иакова, своим «наставником в магии», и вместе они изготовили восковую куклу, которую окрестили Жанной, потом разломали ее, прокалывая булавками тело — что должно было повлечь смерть королевы Франции, ибо епископ не скрывал личности своей жертвы. Он облегчил свою совесть три года спустя после смерти Жанны Шампанской перед бальи Санса. Поскольку было признано, что светский суд не может судить духовное лицо, бальи велел архиепископу Сансскому задержать епископа и сам выступил зачинщиком (истцом) в деле. Предположительно Гийом де Ногаре непосредственно не вмешивался в процесс Гишара, но в материалах имя его писца появляется неоднократно, как и имя его осведомителя, флорентийца Ноффо Деи, сыгравшего в этом деле ту же роль, что и Эскиус из Флуарака в деле ордена Храма.
Когда 7 октября в присутствии архиепископа Сансского и двух других епископов — все ставленники короля — начался процесс, Гишар так энергично защищался, что Курия отложила дело; после перерыва обвинители представили два списка новых обвинений, из которых один подлежал ведению Гийома де Ногаре.
Воображение королевских писцов поработало, — пишет Абель Риго, историк Гишара, — второе обвинение было, возможно, более тяжким и серьезным, чем первое <…> и теперь оно давило на епископа чудовищным грузом, странным образом вобрав в себя самые разные жалобы. Это была бесформенная груда, в которой, однако, чувствуется порядок, наведенный умелой рукой — творение изворотливого ума, пера и души тех легистов, которые теми же методами, в том же стиле одновременно преследовали рыцарей ордена Храма и память Бонифация VIII.
Обвинение представило более двухсот свидетелей, многие из которых говорили о том, что знали только по слухам, дабы доказать «публичную диффамацию»{92} — существенный фактор во всех процессах, запущенных Ногаре. Как и все прочие, последний, после показного начала, увяз в ней, и в марте или апреле 1311 г. — дата обозначает конец влияния Гийома де Ногаре на короля — все документы и, возможно, само обвинение были переданы в Курию, где Гишар закончил свои дни в 1317 г. Что касается доносчика Ноффо Деи, то он был повешен в Париже в 1313 г. после смерти своего покровителя — канцлера. Согласно «Большим Французским хроникам», он сознался у подножия виселицы, что обвинил епископа Труа ложно.[552]
ГЛАВА XXV Кто захочет защищать орден Храма?
Согласно намерениям Климента V, папские уполномоченные, производившие следствие по процессу ордена Храма, должны были вести расследование, заседая в Провансе, Сансе, Реймсе, Руане, Type, Лионе, Бордо, Бурже, Нарбонне и Оше. Для этого были назначены архиепископ Нарбонны, епископы Байе, Манда и Лиможа с шестью другими духовными лицами. Эта разъездная комиссия, которая могла бы оказаться действенной, королю не понравилась; последний повелел, чтобы большую часть тамплиеров содержали либо в Париже, либо в провинциях Санса или Тура и потребовал, чтобы расследование велось в Париже. Климент, думавший теперь только о деле Бонифация VIII, оставил решение за уполномоченными, которые склонились перед волей короля и начали работу в Париже 8 августа 1309 г. с составления циркулярного письма, в котором перечислялись все братья ордена Храма, пожелавшие ответить за свой орден, представ, начиная с 12 ноября, перед комиссией в большом зале резиденции архиепископа Парижского.[553]
Ни одному члену комиссии нельзя было приписать личную симпатию к тамплиерам; наиболее известный из них. Жиль Эйслен, архиепископ Нарбоннский, со времени дела епископа Памье переметнулся в лагерь короля. Но, как специалисты по каноническому праву и как люди Церкви, они обладали своего рода профессиональным корпоративным сознанием. Дело ордена Храма, по крайней мере, заканчивалось там, где оно должно было бы начаться — перед апостолическим{93} следствием. Святой престол приказал начать расследование, и оно было произведено. Уполномоченные, или, по крайней мере, большая часть их, занимались своим делом с настойчивостью, которую нельзя недооценивать, но истину старались установить больше из уважения к самой процедуре, нежели заботясь о правосудии.
12 ноября комиссия собралась, и члены ее терпеливо прождали пять дней, но никто не был доставлен. По истечении этого времени велели призвать архиепископа Парижского, который явился сказать, что побывал в темницах, где содержались магистр, генеральный смотритель и прочие братья, и что Моле и некоторые другие выразили желание защищать свой орден. На следующий день привезли Гуго де Перо, который только попросил, чтобы не растратили имущество ордена; он отказался говорить о чем-либо ином, и его снова увезли.
26 ноября сержанты короля привели магистра ордена Храма, главного свидетеля, от которого зависело — будет ли продолжено расследование. Но Моле, как и Перо, ответил на вопрос обиняком; по его словам, он намерен изложить правду о своем ордене через свидетельства королей, прелатов и светских князей. Уполномоченные советовали ему «обратить внимание на то, что он уже признался в своей вине и вине вышеназванного ордена». Затем, чтобы дать ему время поразмыслить, они велели читать по-латыни и переводить на французский апостолические послания, назначающие следствие. Во время этого чтения, «и особенно когда прочитали, в чем названный магистр, как предполагалось, исповедался преподобным отцам, присланным Великим понтификом», Жак де Моле выказал великое удивление и заговорил о наказании, которого заслуживали подобные извращения, — на это уполномоченные возразили, «что церковь судила тех, кого она считала еретиками, и передавала осужденных светскому суду».
Историки, изучавшие материалы процесса, вопрошали себя, какова была истинная причина оцепенения Жака де Моле. Изменили или вычеркнули три кардинала некоторые части его исповеди в Шиноне? Или он думал, что исповедь, закончившаяся папским отпущением грехов, сохранена в тайне? К несчастью, Моле не осмелился продолжить до конца свою мысль, и его протест остался заведомо неясным, тогда как угроза, заключенная в ответе уполномоченных, была слишком определенной. Вероятно, присутствие Гийома де Плезиана, пришедшего якобы случайно, крайне способствовало замешательству магистра. Однако именно к Плезиану обратился Жак де Моле, чтобы испросить совета; после одного разговора наедине Плезиан публично заявил, что «любит магистра, потому что они оба — рыцари, и что он хочет помешать подвергнуть его опасности», а Моле, покоренный этим, ответил, «что хорошо видит, что рисковал совершенно запутаться вместо того, чтобы хорошенько рассудить» и попросил отсрочку на восемь дней, что и было ему предоставлено.[554]
