Революция и семья Романовых - Иоффе Генрих Зиновьевич

Но мы несколько уклонились в сторону. Выяснив намерения Милюкова, Гаазе далее перешел к вопросу об условиях возможного соглашения. Больше всего, как мы уже знаем, немцев волновала судьба Брестского договора, точнее, огромных территориальных приобретений, которые они по нему получили. «Нам будет трудно отказаться от того, что составляет цену принесенных нами жертв», – заявил Гаазе, «тонким» дипломатическим языком прикрыв цинизм совершенного милитаристского грабежа.

Милюков, как и все контрреволюционеры, ярый противник Бреста, проявил необходимое «понимание». Не входя в подробности, в принципе он соглашался на необходимое «исправление» границ в пользу Германии (особенно в Прибалтике), соглашался на превращение Украины в государство «типа Баварии» и т. п. Но главную «компенсацию» немцам он видел в предоставлении им «экономических выгод» в «восстановленной» ими России, что практически отдавало ее во власть германского капитала.

Затем возник вопрос о политическом характере возможного соглашения. «Для похода на Москву, – заявил Гаазе, – надо идти объединенными. Можете ли вы, кадеты, идти вместе с монархистами?» Ответ Милюкова, по существу, был положительным, хотя он старался подчеркнуть, что есть монархисты – сторонники абсолютной (самодержавной) монархии и монархисты-конституционалисты, к которым он, Милюков, и принадлежит. Он говорил, что вопрос о том, кто из них возьмет верх, решит будущее: «если впоследствии ход истории нас ототрет от главного курса – это дело истории», но пока без нас (т. е. кадетов) «обойтись нельзя», ибо «мы главные staatbildene Elemente».

Убедившись в монархической направленности замыслов Милюкова, Гаазе перевел обсуждение в конкретную плоскость вопроса о возможных кандидатах на престол. «Кого Вы имеете в виду? – задал он вопрос Милюкову. – Одни говорят об Алексее (сыне Николая Романова. – Г.И.), а другие о Михаиле Александровиче». Милюков прямо высказался в пользу последнего. По его словам, при Алексее, во-первых, «к престолу приблизились бы личности, которые и прежде вызывали Deutschenhaas», т. е. ненависть к немцам, а во-вторых, его выдвижение потребовало бы регента, кандидатура которого вызвала бы новые споры. Что же касается великого князя Михаила Александровича, то он, «как человек слабый», оказался бы под влиянием тех, «кто будет около него», т. е. в данном случае германофилов. Когда Гаазе посетовал на то, что оба кандидата находятся «в руках большевиков» или могут попасть к антантовским союзникам, Милюков продемонстрировал «великолепный» цинизм. По его выражению, все это уже «вопрос техники». «В крайнем случае, – небрежно сказал он, – возьмите Дмитрия Павловича (великий князь, один из убийц Г. Распутина. – Г.И.) и жените его на Ольге (старшей дочери Николая. – Г.И.)».

Беседа была закончена. «Я передам это в высшее место», – сказал на прощание Гаазе, подчеркнув особое значение состоявшейся встречи…

Из тех же записей Милюкова мы узнаем о причинах, по которым его киевские переговоры не получили какого-либо практического выхода. В начале июня в Киев из Москвы приехал некий «лейтенант Масленников» с письмами. Из его рассказов, а также из писем, врученных Милюкову, выяснилась картина раскола «Правого центра», который, по-видимому, и поручил Милюкову вступить в контакты с немцами. Сделанные Милюковым по этому поводу записи содержат в себе весьма ценные сведения. Это (т. е. раскол в «Правом центре». – Г.И.), записал Милюков, «устроили союзники (англичане), показав Степанову (один из кадетских лидеров. – Г.И.) документы о сношениях Гурко и Кривошеина, а также обоих Трубецких… с германцами. После выхода (кадетов из «Правого центра». – Г.И.) стали откровеннее, стали говорить о предстоящей после 25 июня высадке японцев, о том, что движение чехословаков – их дело. Составился новый «левый центр» («Национальный». – Г.И.) от Степанова до Савинкова, у которого 5 тысяч офицеров. Теперь они (т. е. союзники. – Г.И.) дают деньги».

Опытному политику Милюкову нетрудно было понять, что эта информация, попав в штаб Добровольческой армии, значительно усилит ее антантофильскую ориентацию и, следовательно, ослабит его, Милюкова, позицию на переговорах с немцами. Тем не менее, он все же попытался обратить эту информацию в свою пользу, оказав нажим на немцев. 14(27) июня в ходе встречи с германским послом Муммом и еще одним немцем, «говорящим по-русски», он обратил внимание на то, что «успехи чехословаков и высадка японцев» могут серьезно осложнить положение, что «еще раз доказывает, что надо спешить с походом на Москву, который должен с германской помощью быть сделан Добровольческой армией». Разговор коснулся бывшего царя. Мумм сказал, что у германской стороны о нем нет никаких сведений, а Милюков, как и в разговоре с «майором Гаазе», вновь высказался в пользу великого князя Михаила Александровича.

А 21 июня (4 июля) Милюкова постигло новое разочарование. Добровольческий офицер привез письмо от генерала Алексеева. Прочитав его, Милюков записал: «На моем плане приходится поставить временно крест… Добровольческая армия не меняет ориентацию». Вечером того же дня В. В. Шульгин показал Милюкову письмо от второго «добровольческого вождя» – генерала Деникина. Из него следовало, что командование Добровольческой армии и те политические (главным образом кадетские) элементы, которые при нем «состояли», отвергают не только германофильство, но не намерены открыто поднимать и монархическое знамя.

Хотя, писал Деникин, в армии и 80 % монархистов, «вывесить лозунг монархии, значит потерять союзников или расколоть». «Непредрешенчество» представлялось военному и политическому руководству Добровольческой армии более верной тактикой, и оно решило даже отклонить претензии находившегося в Крыму бывшего верховного главнокомандующего, великого князя Николая Николаевича на возглавление «белого движения» [652]. Это ни в коем случае не означало отказа от монархизма в принципе. Когда В. В. Шульгин бомбардировал командование Добровольческой армии посланиями, требовавшими, чтобы оно открыто подняло монархический флаг, генерал Алексеев в июне 1918 г. отвечал ему: «Относительно нашего лозунга – Учредительное собрание – необходимо иметь в виду, что выставили мы его лишь в силу необходимости… Наши симпатии должны быть для Вас ясны, но проявить их здесь открыто было бы ошибкой, т. к. населением это было бы встречено враждебно». И далее Алексеев заверял Шульгина, что, как только Добровольческая армия приобретет достаточно обширную «подвластную ей территорию», вопрос «о новом лозунге будет вскоре поставлен в повестку дня» [653]. Кроме того, добровольческий штаб имел и свой стратегический план, не совпадавший с расчетами Милюкова. Как писал Деникин Шульгину, предполагалось сначала «очистить юг», а уже потом «с хлебом идти на Москву и Волгу».

И все-таки Милюков продолжал судорожно держаться за свой план. Во второй беседе с «майором Гаазе», состоявшейся 27 июня (10 июля), Милюков самонадеянно утверждал, что, несмотря на некоторые неблагоприятные сведения (выход кадетов из «Правого центра», отказ Добровольческой армии от германофильской ориентации, «движение чехов» на Востоке, проходившее под эгидой союзников), он уверен, что кадетская партия пойдет за ним, если только ему будет обеспечена «твердая опора» со стороны Германии. Более того, он делал вид, что не терял надежды на то, что Добровольческая армия еще может «склониться» к немцам, если ее не «раздражать» арестами добровольческих агентов на Украине и запрещениями переброски офицеров на Дон. Даже если Добровольческая армия уйдет на Восток, говорил Милюков, она и там «может пригодиться»: ведь где-то там великий князь Михаил Александрович… Но все это было теперь не более чем политической бравадой и политическим блефом. В письмах к руководителю московского «Национального центра» кадету Н. Н. Щепкину Милюков вынужден был признать, что его план «утилизации» Добровольческой армии как внутренней силы, которая с помощью немцев «освободит Москву», нужно «признать разрушенным и устаревшим». По всем данным, осознали это и немцы. Милюков был им теперь не нужен, и посол Мумм стал энергично настаивать на его высылке. Последнее, что он сделал, находясь в Киеве, – в начале августа составил «записку» для «Правого центра», о которой мы уже упоминали и в которой он в обработанном виде изложил свои переговоры с Гаазе и Муммом. В ней Милюков все еще продолжал оставаться на своей киевской позиции, но, пожалуй, без прежней энергии. Его программа – создание монархического коалиционного правительства, только без «сторонников самодержавия» и «сторонников ориентации левого центра», правительства, «по необходимости благожелательного относительно германцев» [654]. Что касается кандидата на престол, то Милюков предлагал «отыскать великого князя Михаила Александровича, местопребывание которого должно быть известно его близким в Москве» [655]. Фактически, таким образом, Милюков пытался возродить свой план начала марта 1917 г., когда в квартире на Миллионной он убеждал Михаила Александровича принять власть, «переданную» ему отрекшимся Николаем II… Вскоре Милюков покинул Киев, уехал в Чернигов, затем в местечко Пересаж, где, по его словам, занялся своей книгой по истории русской революции, музицировал и отдыхал. Он еще несколько раз приезжал в Киев, участвовал в заседании комитета кадетской партии, в совещаниях бывших членов Государственных дум и Государственного совета, встречался с приехавшим из Москвы А. И. Кривошеиным, с которым немцы теперь пытались так же заигрывать, как ранее с Милюковым. Но Кривошеин уже колебался в своем германофильстве и, не найдя общего языка ни с местными монархистами, ни с немцами, вскоре уехал в Крым…