Нина Молева - Дворянские гнезда
Слишком сложно и неуместно – утверждали критики. Исследования наших дней покажут – права была только М. Д. Львова-Синецкая. Как актриса, она догадывалась, как добрая знакомая – могла просто знать. Любимицу московской публики обвинили в ходульности и неспособности передавать живую страсть. Вот только Пушкину она виделась иной. Это было совсем особое и непохожее на поэта отношение к женщине – без намека на флирт, без иронических замечаний, без обсуждений с приятелями. А ведь они знали друг друга давно, познакомились у Олениных сразу по выходе Пушкина из лицея, больше того – вместе играли в любительской постановке «Воздушных замков» Хмельницкого: первая и едва ли не единственная попытка поэта выйти на сцену.
В любой стране о ней были бы написаны книги. Ее имя знал бы каждый выученик театральной школы, не говоря об историках и любителях театра. В любой, но не в России. Авторы последней по времени выхода истории Малого театра безразлично констатируют, что ничего не знают ни о происхождении актрисы, ни о прошедшей на глазах всей Москвы жизни. Семья, родные, обстоятельства биографии – все покрыто мраком неизвестности.
А между тем тридцать пять лет, из года в год, в самый разгар сезона, обычно в январе, Москва переполняла Большой театр ради бенефиса актрисы, ради ее поразительной игры и не менее интересного репертуара, который она умела подбирать, как никто другой. Трудно найти, по утверждению современников, литературную новинку, которой бы М. Д. Львова-Синецкая не знала и не пыталась использовать на сцене. Здесь «Укрощение строптивой» и «Кориолан» Шекспира, «Клавиго» Гете, «Собор Парижской Богоматери» Гюго, драмы Скриба наряду с «Басурманом» И. Лажечникова, «Безумной» по поэме И. Козлова, лермонтовским «Маскарадом», «Тарасом Буль-бой» Гоголя, романтическими драмами Е. Ростопчиной – и все это составляло репертуар московской казенной сцены. Только М. Щепкин сумел так же долго удерживать внимание и любовь московской публики.
Варламов близко узнает Марию Дмитриевну во время выхода «Горя от ума». Но едва ли не большее впечатление на него производит относящаяся к первым месяцам его жизни в Москве ранняя смерть Николая Цыганова. Первый русский бард, о котором успели забыть. Актер московской казенной сцены, поэт, несомненно оказавший большое влияние на Кольцова, Цыганов сам исполнял свои стихи под гитарный аккомпанемент. Говорили, ему подсказала такой прием Львова-Синецкая. Цыганова почти всегда можно застать в гостиной Марии Дмитриевны в Соловьином доме. Он не пытается бороться со своей безнадежной любовью к артистке, и не она ли сводит Николая Григорьевича тридцати трех лет в могилу. Варламов стоит у его гроба и разделяет чувство покойного: образ прекрасной и недоступной Марии Дмитриевны заполняет всю его жизнь… Не видеть ее, не говорить с ней, не бывать у нее каждый день становится для Варламова невозможным.
Между тем в Марии Дмитриевны нет и тени легкомыслия. Она не кокетлива, и, может быть, именно потому, что не ищет поклонников, приобретает их множество. Она по-прежнему увлечена театром, способна часами говорить о ролях и пьесах. «С ней каждый раз познаешь все новые глубины человеческой души», – признается так же безнадежно влюбленный в Марию Дмитриевну великий трагик Павел Мочалов. Это ей, своей неизменной партнерше по сцене, посвящает он скорбные строки: «Ах нет, друзья, я не приду в беседу вашу». 27 ноября 1831 года в первом спектакле «Горя от ума» он выйдет на сцену вместе с Львовой-Синецкой – блистательный Чацкий, удивительная Софья.
Судьба так рано ушедшего из жизни Цыганова не оставила равнодушным никого из его товарищей актеров. Михаил Семенович Щепкин забирает в свою семью осиротевшую мать Николая Григорьевича. Марья Дмитриевна помогает старушке деньгами, хлопочет о пенсии и подсказывает Варламову мысль сочинить музыку к стихам Цыганова. Она же помогает их издать. В январе 1833 года в «Молве» появляется сообщение: «…Песни сии отдельно от музыки имеют свое достоинство, но вместе с прекрасными голосами г. Варламова составляют весьма приятный подарок на Новый год и для литературы и для любителей музыки… Воспоминание о человеке с дарованиями, так рано кончившим жизнь свою, есть достойная ему дань». Варламов и раньше пробовал свои силы в сочинении музыки, но это было действительно его рождением как композитора. Известного. Любимого. И влюбленного – лучший из романсов сборника «Красный сарафан» был посвящен М. Д. Львовой-Синецкой.
В истории русской музыки, по всей вероятности, невозможно найти пример такого успеха и популярности. В считанные дни «Красный сарафан» облетает всю Россию. Романс пели в великосветских гостиных и в деревнях, в провинциальном захолустье и на столичной сцене. Гоголь заставляет напевать «Красный сарафан» Хлестакова, а Полина Виардо будет непременно исполнять полюбившуюся мелодию на своих концертах.
Современник вспоминал: «Мы были свидетелями, как Виардо обрадовалась, встретив случайно в одном доме господина Варламова; она тотчас же села за фортепьяно и пропела его „Сарафан“. По словам Александры Осиповны Смирновой-Россет, Пушкин-жених просил Н. Н. Гончарову не петь ему „Красного сарафана“, иначе он с горя уйдет в святогорские монахи. Смешливый В. Соллогуб писал: „У нас барышень вдоволь. Все они по природному внушению поют варламовские романсы… Кончился стол. – Олимпиада, спой что-нибудь. – Маман, я охрипши. – Ничего, мой друг, мы люди не строгие. – Сережа кланяется, подает стул, и Олимпиада просит свою маменьку самым жалобным голосом не шить ей красного сарафана. – Шармант вуа! Браво! – говорит Сережа. – Прекрасная метода…“
И даже спустя сто лет Джон Голсуорси в своем романе «Конец главы» обратится все к тому же околдовавшему всю Европу романсу.
«– Ты обедал, Рональд?» – Ферз не ответил. Он смотрел в противоположную сторону со странной и жуткой усмешкой. – «Играйте», – шепнула Динни. Диана заиграла «Красный сарафан». Она вновь и вновь повторяла эту простую и красивую мелодию, словно гипнотизируя ею безмолвную фигуру мужа. Ферз не шелохнулся. Усмешка сбежала с его губ, глаза закрылись. У него был вид человека, который заснул так же внезапно, как загнанная лошадь валится между оглоблями перегруженной телеги. – «Закройте инструмент, – шепотом бросила Динни. – Идемте ко мне».
Кроме «Красного сарафана» в первом сборнике Варламова были романсы «Ох, болит да щемит», «Что это за сердце», «Молодая молодка в деревне жила», «Смолкни, пташка-канарейка», «Ах ты, время, времечко», «Что ты рано, травушка». Один варламовский романс следовал за другим, а все вместе они приносят – не без деятельного покровительства Марии Дмитриевны – решительный поворот в судьбе Александра Егоровича. Уже в 1834 году он получает место «композитора музыки» при оркестре московских казенных театров. Это было полным и неоспоримым признанием. Одновременно Варламов начинает издавать музыкальный журнал «Эолова арфа», где наряду с собственными произведениями печатает сочинения М. И. Глинки, А. Н. Верстовского и многих других композиторов.
Восемьдесят пять первых и лучших романсов рождаются за десять лет жизни в Соловьином доме, рядом с Марией Дмитриевной. «Белеет парус одинокий», «Горные вершины» на слова Лермонтова, «Скажи, зачем явилась ты», «Что отуманилась, зоренька ясная», «Зачем сидишь до полуночи» – каждое сочинение было событием, и почти каждое в первый раз исполнялось в гостиной Львовой-Синецкой или в ее уютном загородном доме в Марьиной деревне.
Как писал один из музыкальных критиков о пении А. Е. Варламова, «чтоб передать свою песнь на бумаге так, как она была пропета, стоило бы великих трудов и едва ли достало всех условных музыкальных знаков». С этим полностью соглашался великий Ференц Лист, приезжавший с концертами в Москву в начале 40-х годов. Варламов знакомил его с русской музыкой и – что самое удивительное – с цыганской, с московскими цыганскими хорами. В последний день своего пребывания в Москве Лист пришел в Соловьиный дом к Варламову на прощальный обед, попросил Александра Егоровича сесть в последний раз за фортепьяно да так заслушался, что пропустил свой дилижанс и остававшуюся до следующего дилижанса неделю провел безвыходно в варламовской квартире, не отпуская хозяина от инструмента.
Новая жизнь, широкая известность, но личного счастья не было. В 1840 году удается благополучно завершить дело о разводе – Варламов остается с четырьмя детьми на руках. Матери их судьба никогда не была интересна, и она не думает брать на себя заботу о них. Но эти семейные сложности не имеют отношения к Марии Дмитриевне – она все так же далека, как восхитительный лунный свет, по выражению Павла Мочалова, на который нельзя не смотреть, но к которому невозможно прикоснуться. Вместе с друзьями актриса советует композитору еще раз попробовать наладить спокойную семейную жизнь, которой его обделила судьба. Находится и невеста – скромная, влюбленная в варламовскую музыку семнадцатилетняя Мария Сатина. Может быть, слишком скромная и наверняка слишком молодая.
