Роберт Бартлетт - Становление Европы: Экспансия, колонизация, изменения в сфере культуры. 950 — 1350 гг.
Другим вариантом было предоставить судебные привилегии ответчику. Например, для мусульман Хатибы даже более благоприятным, нежели просто автономия в делах правосудия, стало предоставленное им Хайме I Арагонским право, сформулированное следующим образом: «Ежели христианин возбудит тяжбу против сарацина, то он получит от вашего сальмедина (“сагиб аль-мадина”, то есть магистрата) полное исполнение правосудия в соответствии с законом сарацинов»{720}. В Праге среди особых привилегий немецкого населения было правило, по которому дела, где ответчиком выступает немец, должны были рассматриваться немецким судом{721}. Соблюдать этот канонический принцип римского права предписывала и хартия нового города Кракова, основанного в 1257 году немецкими бюргерами:
«Поскольку справедливо, что истец должен обращаться в суд ответчика (actor forum rei sequi debeat), мы повелеваем, что в случае, если гражданин означенного города обращается в епархию Кракова с иском против поляка, то дело должно рассматриваться польским судьей; и на против, если поляк вносит иск против горожанина, то слушать дело и выносить по нему решение надлежит [городским] поверенным»{722}.
На самом деле, не так существенно, означала ли та или иная система юстиции действие параллельных законов и судебных процедур или же определенные положения просто фиксировались в интересах конкретной этнической группы, как то, чьи показания в суде принимались в качестве свидетельств. Разные этнические группы подчас жили в атмосфере хронического взаимного недоверия. Красноречивым в этом плане является положение документа герцога Собеслава, касающегося привилегий немецких поселенцев в Праге: немцы должны были нести ответственность за фальшивые монеты, найденные в их сундуках, но не в случае обнаружения таких денег в любом другом месте дома или двора, «поскольку злые и коварные люди могут подбрасывать такие вещи во дворы и дома»{723}. Подобные опасения оказаться подставленным достигали высшей точки при слушании дела в суде, и именно в этом контексте следует рассматривать предоставляемые феодалами гарантии, а в ряде случаев традиционную практику, отказа от судебного преследования или осуждения лиц, обвинение против которых строится исключительно на свидетельских показаниях представителей другой этнической группы. Ниже в качестве примера приводится фрагмент из «Саксонского Зерцала», краткого кодекса саксонских законов, составленного в 1220 году:
«Когда какой-либо суд вершится всей властью королевского банна (Bann), то слуги закона и судьи… должны выносить справедливое решение независимо от того, будь то немец или венд, серф или свободный человек… Если же суд вершится не властью банна, то любому человеку позволено выносить решение, а также давать показания против другого, если только он сам не совершил ничего противозаконного, кроме как венду судить саксонца или саксонцу — венда. Однако, если венд или саксонец пойман с поличным на месте преступления и на глазах у всех приведен в суд, то саксонец может свидетельствовать против венда или венд против саксонца, и любой из них должен подчиняться суду другого, если его поймали таким образом»{724}.
Здесь мы имеем дело с разграничением двух типов судов — вершимого и не вершимого властью королевского банна (то есть высшей юрисдикцией), и разграничение это, по-видимому, проходило как раз по границе между графствами давно заселенной части Германии и восточными марками. Подразумевается, что в последних практиковалось судопроизводство с четко разделенной по национальному признаку схемой: саксонцы не имели права судить или выступать свидетелями по делам против славян, и наоборот, за исключением случаев поимки с поличным (подобная сцена изображена на ил. 9). Мусульмане Кастилии и Арагона также были единственными, кто допускались свидетельствовать в суде по делам своих соплеменников: «если мавр подозревается в воровстве или блуде, либо еще в чем-либо противоправном, то свидетельствовать против него могут только заслуживающие доверия мавры; христиан в такой суд не допускают»{725}. Вполне логично усмотреть в этих положениях своего рода гарантии от ложных обвинений на национальной почве, которые вписываются в единую систему судопроизводства.
Все эти правила необходимо рассматривать в историческом контексте. Они существовали параллельно с огромным количеством ограничений в правах, которые применялись в отношении местного населения во вновь колонизованных областях. Ибо если коренное население образовывало достаточно влиятельную группу и было в состоянии отстоять свою независимость в делах юстиции, то более слабые общины становились жертвами дискриминации, возведенной в ранг политики. Процедурные вопросы, такие, как судопроизводство в смешанных делах, надлежащая форма судебной присяги или доказательства, вопрос приемлемого свидетельства или языка судебного иска, решались не по принципу справедливости, а исходя из реального соотношения сил между этническими группами.
Классическим образчиком такого этнического неравенства служит шкала вергельдов. Вергельдом назывался штраф, который убийца или его родственники выплачивали семье убитого. Он мог быть различен в зависимости от социального статуса, а на границах Европы — и от национальной принадлежности. Например, в соответствии с кодексом законов «Юра Прутенорум» (Iura Prutenorum), в отношении местного прусского населения Помезании действовала следующая градация наказаний: если «прусс убьет свободного немца»{726}, компенсация назначалась по скользящей шкале и составляла от 8 марок в случае неимущего немца, 12 марок в случае мелкого держателя земли и 30 марок — в случае полноправного владельца земельного надела. Вергельды, налагавшиеся в отношении местных представителей прусской национальности, составляли 60 марок в случае убийства королевских особ (reges), 30 марок — знати (nobiles) и 16 марок — простых людей (communis populus). Таким образом, немецкие колонисты, имевшие землю и иную собственность в городе, приравнивались к местной знати. В эстонском Ревеле (нынешний Таллинн) штраф за причинение ранения эстонцу составлял около трети от компенсации, выплачиваемой в случае аналогичного телесного повреждения, нанесенного немецкому поселенцу{727}. Еще более явное неравенство, вовсе выходящее за рамки какой-либо системы компенсаций, имело место в уложении города Сепульведы, в котором предусматривался штраф в 100 мараведи и ссылка в наказание христианину, убившему мусульманина, и конфискацию имущества и смертную казнь мусульманину — убийце христианина{728}. Иногда неравенство прав по национальному признаку нивелировалось соображениями имущественного и социального статуса, как было, например, в прибалтийском городе Виз-маре, где местный совет настоял на том, чтобы люди «любого языка», признаваемые гражданами города, могли давать показания «в соответствии с качеством их товара»{729} — наглядный пример критерия, сформированного на основе положения в местном обществе и материального благосостояния в противоположность дискриминационным правилам выступления свидетелем в судебном заседании, применявшимся зачастую в отношении сорбов. Социальная и национальная дискриминация тесно переплетались. Тем не менее практика судопроизводства, основанная на этническом принципе, как в зеркале отражает соотношение сил между разными национальными группами общества.
ЯЗЫКИ СУДОПРОИЗВОДСТВА
Разные этнические группы различались своим языком, и потому судопроизводство в пограничных областях Европы, естественно, осуществлялось на двух или нескольких языках. Здесь отводилась особенно важная роль переводчикам. Из источников известен персонаж с весьма красноречивым именем — Ришар ле Латимер (то есть «переводчик»), который владел землей недалеко от Дублина «в уплату за услуги переводчика в суде графства Дублина». А свод законов Пруссии XIV века содержит упоминание об участии в судебных слушаниях толкена (Tolcken), то есть переводчика{730}. Когда рассматривались смешанные дела, то одним из первых решался вопрос о выборе языка заседания. Если славянин выступал против немца или валлиец против англичанина, то решить, на каком языке вести дело, можно было только исходя из установленных норм. Право давать показания на родном языке, конечно, было ключевым вопросом. Наличие этого права у той или иной этнической группы отражало ее влияние в обществе, а в равной степени и укрепляло его. Когда Фердинанд III Кастильский даровал баскам своего королевства право выступать перед местным судьей королевского суда на родном языке, он тем самым отдавал им дань уважения и признавал их в качестве влиятельной этнической общности{731}. И наоборот, наступлением на позиции ирландского языка следует считать принятое магистратами города Уотерфорда в XV веке распоряжение, чтобы ни один житель города «не выступал истцом или ответчиком в суде на ирландском языке, а во всех случаях в суд должен быть приведен человек, который мог бы по-английски изложить требования такого истца или ответчика»{732}.
