Константин Федин - Первые радости (Трилогия - 1)
- Видите ли, ваше превосходительство, - сказал Пастухов с обаятельной непринужденностью давнишнего знакомого, - я никогда не думал, что могу вас заинтересовать в этом своем качестве.
- Но позвольте, позвольте! Неужели вы полагаете, что мы уж так никогда не берем книги в руки, не заглядываем в театр, не интересуемся... как бы сказать, явлениями...
- Нет, нет, - поторопился Пастухов, - я только полагаю, что ваш интерес к некоторым мнимым, подозреваемым моим качествам мешал вам увидеть во мне что-нибудь другое.
- Подозреваемым? Но мы всегда подозревали в вас именно талант!
- Однако высокое учреждение, которое вы возглавляете, не допускало меня убедить вас в этом, да?
- Вас ко мне не допускали? Ах, да, да, да! - обрадованно спохватился и будто сразу все припомнил прокурор. - Вы говорите об этой истории?! Ну, вы заставляете меня открыть все наши карты! Извольте! Мы вас нарочно никуда не выпускали, прежде чем вы не порадуете нас своим блистательным публичным выступлением!
Пастухов скользнул ладонью по лицу, смывая выражение обаятельного лукавства, и, захохотав, предстал перерожденной веселой душой общества, почти рубахой-парнем.
- Подумайте, подумайте! - восклицала прокурорша, перебивая разговор мужа с Пастуховым. - Вашему другу достался графин без пробки!
Мефодий с Цветухиным нерешительно ждали, как повернет дело Пастухов, когда довольно улыбающийся, уверенный в каждом движении Александр Владимирович вытащил из фрака пробку и потряс ею перед лицом превосходительной четы.
- Я спрятал пробку, - на актеров нельзя положиться, они мечтатели и страшные растери. А пробка мне нужна, - проверить один в высшей степени научный опыт.
- Как, вы занимаетесь и наукой? - сказала прокурорша.
- Вы любите горох, ваше превосходительство? - спросил Пастухов.
- Горох? - удивился ужасно шокированный прокурор, впрочем - с вежливой миной и любопытством.
- Французы едят гороховой суп с похмелья. Как целебное средство. Не слыхали? Очень советую. И вот, когда будете варить, для ускорения положите в горох хрустальную пробку. Это мне сказал большой гурман, и я теперь сам проверю.
- Боже мой, как интересно! - смеясь со всеми, говорила прокурорша, пораженная необычайной шуткой: при ней никто никогда не говорил, что прокурор может быть с похмелья.
Продолжая крутить пробку в пальцах, Пастухов немного пододвинулся к прокурору и сказал почти доверительно:
- Значит, теперь, ваше превосходительство, когда осуществлен коварный план и меня додержали до нынешнего вечера, я могу надеяться, что во мне больше нет нужды у вас в городе?
- Как - нет нужды! Да мы вас только что узнали! - в приступе неудержимого радушия запротестовал прокурор и едва не обнял Пастухова. Как раз сейчас появилась настоящая потребность вас удержать! Мы вас ни за что не отпустим, пока вы не пожалуете - почитать у нас в узком кругу!
- Абсолютно в узком, интимном кругу, - поддакивала прокурорша, - и вы сейчас же, сейчас нам обещаете!
Казалось, все было отлично - все любезнейше улыбались, и расшаркивались, и кланялись, - но Пастухов не выпускал из рук пробку и решил двигаться к цели, презрев приличия.
- Все же, ваше превосходительство, если говорить не о журавле в небе, а о том воробье, который зажат в кулак...
- Но какой же такой воробей? - поднимал брови прокурор.
- Ах, что - воробей! - говорил Пастухов. - Я чувствую себя тараканом в спичечной коробке!
- Воробей! Таракан! После такого фурора! Однако вы избалованы! И позвольте... если вы опять насчет...
- Да, ваше превосходительство, я опять насчет, - продолжал Пастухов.
- Ах, опять насчет вашей неприятности? Но, господи боже, завтра я дам распоряжение, и... пожалуйста, пожалуйста, поднимайтесь в поднебесье журавлем или там ясным соколом и летите, куда вам угодно!.. Голубчик Ознобишин, прошу вас, скажите завтра, чтобы мне дали ето дело... ну, это недоразумение с господином Пастуховым.
- И с Цветухиным, - вставил Пастухов.
- И с господином Цветухиным. Пожалуйста. И потом - минуточка, - что это вон там за лысина, вон у лотереи, это - не подполковник? Попросите его, голубчик, чтобы подошел...
- Вот! - вздохнул с великим освобождением Пастухов. - Вот теперь готов я не только читать на эстраде, но - если угодно - нарядиться испанкой и танцевать с кастаньетами!
- А мы вас и заставим, и заставим! - посмеивался прокурор, откланиваясь и следуя за своей дамой.
Пастухов стоял, будто задымленный победой в славной кампании, - ноздри его шевелились, губы были жестко приоткрыты, словно он держал во рту невидимую добычу. Оба друга созерцали его с благоговением.
- Прав я? - жадно спросил Мефодий.
- Ты пророк! - великодушно пожаловал Пастухов и торжественно воткнул пробку в горлышко графина. - Суп сварен. Она мне больше не нужна.
Он взял друзей под руки:
- Левое плечо вперед! В буфет, марш!..
Маршировать было, конечно, немыслимо, - надо было пробираться, протискиваться сквозь гудящие рои публики. В буфет тянулись все, кто выиграл в лотерее, чтобы "спрыснуть" выигрыш, и кто проиграл - выпить с горя, и кто совсем не играл, а предпочитал тратить деньги, не омрачая удовольствия превратностями судьбы.
Виктор Семенович Шубников принадлежал к людям, действовавшим наверняка. Окруженный закадычными товарищами, он провел за столиком все время, пока в зале читали артисты, и не собирался менять место. Ему только хотелось взглянуть на Лизу, - какова она в новой роли, рядом с дамами общества. И, выбравшись из буфета, он постоял в отдалении от лотереи, укрываясь между людьми и наблюдая за женой. Да, он мог сказать себе, что решительно счастлив: платье Лизы было богаче всех, украшения на ней несравнены по блеску, прическа ее - много выше других, - может быть, самая высокая на балу. Около ее колеса толпилось больше всего публики, она улыбалась очаровательнее всех, она двигалась легче и плавнее других дам, от прикосновения ее рук вещи будто дрожали, - нет, она недаром носила фамилию Шубникова!
Витенька подошел к ней с расплывшимся лицом.
- Я вижу, ты скоро расторгуешься?
- Сидение в магазине пошло впрок, - весело ответила она. - Ты выпил?
- В кругу друзей, в кругу друзей! Мы ждем тебя.
- Не могу. Видишь, что творится, - сказала она и так же весело, мимоходом, прибавила: - Ты ничего не имеешь против? Меня пригласил Цветухин танцевать.
Ему даже понравилась эта неожиданность, - прекраснодушие растворило все его чувства, успех жены казался ему собственным успехом.
- Если ты меня будешь спрашивать, я всегда тебе разрешу!
Она не отозвалась, а только еще живее захлопотала, сличая выигравшие билетики с ярлыками вещей: хлопот было и правда чрезвычайно много.
Витенька возвратился в буфет с ощущением зачарованного поклонника. По пути он гадал у цыганки. Попугай вытянул ему из ящичка полезное правило жизни, гармонировавшее с его убеждениями: "Добивайся настойчиво, и вскоре достигнешь своего. Помни, что тебе завидуют".
Он увидел Цветухина с Пастуховым, которые искали свободное место. Проходя, он раскланялся с Егором Павловичем и предложил разделить компанию за своим столом.
- Вы, поди, тогда у Очкина подумали, что я нелюдим. Но, знаете, было неважное настроение! А нынче симпатичный вечер, не правда ли? Моя жена говорит, - вы с ней танцуете?
- Вальс она обещала, наверно, вам? - спросил Цветухин.
- Я переуступаю! - от всей щедроты сердца объявил Витюша.
Он хотел поздороваться с Пастуховым и был изумлен, что тот его просто не приметил, как будто Виктор Семенович своей персоной входил в состав электрического освещения, не больше. Это было настолько разительно, что Егор Павлович опешил не меньше Витюши и попытался замять обидную неловкость и даже дернул друга за рукав, но из всех стараний ничего не получилось, Витюша отошел ни с чем.
Александр Владимирович с необычайной даже для него пристальностью глядел в угол, где поблескивал затылок и вспыхивали очки Полотенцева. Подполковник разговаривал с прокурором. Пастухов следил за тончайшими изменениями лица его превосходительства, за оттенками и вариациями его жестов, словно читая издалека все помыслы прокурора, и вряд ли он узнал бы больше из этой недолгой значительной беседы, если бы слушал ее, стоя рядом.
- Господь с вами, - говорил прокурор с поощрительной усмешечкой, - вы до смерти истомили наших служителей муз! Смотрите, какие дарования, а? Гордость и слава, а?
- Конечно, выше превосходительство, - соглашался подполковник, - но мне продолжает казаться, они служат не только музам, но отчасти некоторому ложному направлению.
- Казаться? - переговаривал прокурор. - Этого маловато, согласитесь. Дела-то ведь, как вы мне докладывали, никакого? Нет, нет, давайте-ка отпустим их души на покаяние!
- В том и беда, ваше превосходительство, что они не склонны принести покаяние.
- Ну а если, однако, не в чем, а?
- У каждого есть что-нибудь такое, в чем не мешает покаяться.
