Лев Прозоров - «Иду на вы!» Подвиги Святослава
Еще чего не хватало – проливать лишний раз ромейскую кровь или губить наемников, за которых дорого плачено из имперской казны и кармана подданных Второго Рима! Ради этого, что ли, Никифор Фока терял любовь своего народа, облагал его зверскими налогами, выгадывал каждую копеечку? Нет уж, пока только это возможно – пусть варвары бьют варваров!
Вместо этого император отпустил с посольством на родину Бориса и Романа Петровичей, сыновей покойного царя болгар. Пусть у мятежников будет знамя, а у врага – соперники в праве на болгарский престол.
Трудно сказать, что чувствовали в это время молодые сыновья Петра. Они, конечно, были христианами, выросли в сугубо христианской семье и полжизни провели в столице православия, Константинополе. Но вряд ли они были большими сторонниками Византии. О, я не подразумеваю, что братья-заложники были полными подобиями своего Великого деда. Но узник редко любит тюрьму, даже отделанную золотом и пурпуром, и подавно никогда не любит тюремщиков. В роскошных дворцах Города Царей царевичи чувствовали себя пленниками, да ими и были. О Святославе они могли слышать очень немногое. Скорее всего они считали и его, и Никифора в равной степени врагами своей несчастной страны. Отделаться от византийцев пока невозможно – что ж, попробуем отбить хоть одного врага.
Заговор, между тем, был сработан на совесть. Спецслужбы императора Фоки смело можно было поздравить. Никто не успел предупредить воеводу Волка о готовящемся мятеже, никто из других городов не пришел на помощь. Можно предположить, что кое-где гарнизоны русов и их сторонники были захвачены врасплох и попросту вырезаны. Да и население пребывало в некоторой растерянности – Петр мертв, новый «църъ българомъ» ушел куда-то на север, и неведомо, вернется ли еще, а воевода Волк явно не царь и не болгарин. Зато на стороне мятежников – царевичи, дети Петра, Борис и Роман. Вскорости Волк со своим войском молодых повольников был осажден в Переяславце. Пищи не хватало – никто не готовился к осаде, а в городе, кроме жителей, пребывало многочисленное русское войско. Приступ за приступом отбивало воинство воеводы Волка, но припасы таяли. Кроме того, некий доброжелатель известил воеводу, что в городе зреет заговор с целью открыть ворота войску царевичей…
Никифор Фока мог потирать руки. Наконец-то все идет по его планам! Радостные вести шли и с восточного фронта. Там, в Сирии, войсками Второго Рима командовал патриций Петр, придворный евнух. Современники отмечали, что человек этот, невзирая на телесную ущербность, проявлял и мужество бойца, и мудрость полководца. Можно добавить – и безжалостную свирепость завоевателя. Когда отряд Михаила Вурцы влез на стены Антиохии и, перерезав стражу, открыл ворота византийскому войску, победители подожгли город с четырех сторон, обратили в рабство всех жителей, а уцелевшее имущество Петр поделил между солдатами, лучшую долю, естественно, присвоив себе.
Надо, впрочем, сказать, что, по византийским меркам, Петр вел себя еще довольно человечно. За четыре столетия до него другой решительный и умный полководец императора Юстиниана, Нарзес, тоже придворный евнух и армянин по происхождению, воюя в Италии, захватил шесть тысяч пленных. Поскольку у Нарзеса не было провианта на такое количество рабов, а охрана огромного полона парализовала бы его войско, евнух, не мудрствуя лукаво, приказал наемникам попросту перерезать пленных. Шесть тысяч безоружных людей, европейцев и христиан.
Кроме успехов в Сирии, Никифора Фоку радовали и другие события. Удалось выкупить у египетских арабов взятого в плен в Сицилии византийского командира, патриция Никиту. Любопытно, что выкупом послужил… меч. Один-единственный меч, захваченный Фокой в одном из боев в Палестине. Но современники отнюдь не сочли выкуп малым, напротив, живший тогда в качестве посла кайзера Оттона при дворе Фоки лангобардский епископ Лиутпранд ехидно заметил, что Никиту выкупили за сумму, много большую, чем он того стоил. О том, как воспринял этот выкуп правитель Египта, стоит рассказать особо.
Меч принадлежал Мухаммеду. Тому самому пророку Мухаммеду, основателю ислама.
Скажем еще раз – Никифор Фока был хорошим командиром. Он действительно заботился о своих солдатах и офицерах.
Потрясенный эмир Аль-Муиз, в чьих руках оказался клинок посланца Аллаха, повелел освободить из египетских зинданов не только Никиту, но и всех, взятых в плен вместе с ним. И более того – всех пленных ромеев, сколько их ни было в его государстве. Никакие деньги, никакие сокровища казны Восточного Рима не помогли бы добиться такого; никакие сокровища не стоили бы в глазах эмира этой полосы отточенного железа. Весть разлетелась по всему мусульманскому миру, и толпы паломников устремились в Египет, надеясь увидеть если не саму святыню, то хотя бы дворец, ставший ее вместилищем.
А навстречу им по дорогам Египта брели, цепляясь друг за друга, щуря отвыкшие от дневного света глаза, брели десятки и сотни живых скелетов, еле прикрытых лохмотьями, со следами кандалов на руках и ногах. Начинали свой долгий, трудный и опасный путь на родину освобожденные щедростью своего государя и благочестием эмира византийцы.
Когда первые корабли с возвращавшимися домой пленниками показались в гавани Царя городов, по всем церквям Константинополя зазвонили колокола. Император устроил праздник в честь освобождения из сарацинского плена своих подданных. И на сей раз ликование подданных было вполне искренним и не омрачилось безобразными инцидентами вроде кошмарного происшествия на ипподроме.
Кроме того, завершались мероприятия по подготовке к обороне Константинополя, теперь уже казавшиеся, наверно, самому Фоке излишней перестраховкой. Хотя Никифор всегда был очень осторожным человеком и полагал, что от северных язычников можно ожидать всего.
Наконец, подходила к концу постройка крепостных стен вокруг императорского дворца.
Помнится, у Дюма, в «Королеве Марго», несчастный король Карл все повторял зловещую песенку: «тот, кто крепко строил замок, в нем не будет жить». Не знаю, была ли эта песенка в ходу в Царе городов, но к цесарю Никифору она имела самое непосредственное отношение.
В день празднования взятия патрицием Петром Антиохии – был праздник с жутковатым на наш слух названием «День сонма бесплотных сил» – к Никифору Фоке подошел некий неизвестный монах, сунул в руки императора записку и скрылся. В записке было сказано: «Провидение открыло мне, червю, что ты, государь, переселишься из этой жизни на третий месяц по прошествии сентября». Сама формулировка может показаться странной, но надо помнить, что православная церковь празднует Новый год в сентябре. В сентябре, кстати, празднуют свой Новый год, Рош – Хашана, и иудеи. Так что в письме, собственно, говорилось, что произойдет сие прискорбное событие на третий месяц византийского года. Поскольку День сонма бесплотных сил отмечался 8 ноября (почти Хеллоуин!), предупреждение сильно запоздало.
Монаха, естественно, искали, и искали очень тщательно. Однако его и след простыл; не помогли даже хорошо развитые в Византии навыки сыска. Поэтому я склонен предполагать, что предупредивший императора монах не был святым провидцем. Такой возможности, разумеется, нельзя вовсе отрицать, но предсказатели такого рода – монах Авель, Серафим Саровский, святой старец Григорий Ефимович Распутин – все же редко ограничиваются единичным анонимным пророчеством, чтобы потом бесследно раствориться в толпе. В чудеса я верю. Как говаривал патер Браун, давненько не появлявшийся на наших страницах, «я верю и в тигров-людоедов, но они не мерещатся мне на каждом шагу» («Чудо «Полумесяца»). Поэтому я и позволю себе предположить, что человек, предупредивший Никифора, не был святым провидцем. Собственно, он, по-моему, вообще мог не быть монахом. Какая бы еще одежда подошла лучше монашеской сутаны для того, чтобы беспрепятственно подойти вплотную к благочестивому государю, оставаясь неузнанным? Затем несколько шагов в праздничную толпу, пара мгновений на развязывание пояса, на стаскивание сутаны – и император, оторвавший изумленные глаза от пергамента, может сколько угодно звать стражу, приказывать «немедленно отыскать этого монаха» и тщетно шарить глазами вокруг. Его взгляд и не задержится на лице передавшего записку. Можно смело предположить – прекрасно знакомом лице. Оттого загадочный «отшельник» и выполнил свое дело в полнейшем молчании, что боялся – император узнает голос.
А сейчас он вернулся к свите, встретился глазами с встревоженным, требовательным взглядом владыки, наверное, поклонился, разводя руками, наверное, сказал что-нибудь вроде: «Никаких следов, государь». Больше он ничего сделать не мог, кто бы он ни был – заговорщик ли, решивший подстраховаться на случай провала; или заговорщик же, внезапно почувствовавший угрызения совести; или, наконец, просто случайно узнавший о заговоре человек, скорее всего небольших чинов. Впрочем, в заговоре были задействованы лица, становиться поперек дороги которым было небезопасно и высшим чинам.
