Сергей Карпущенко - Рыцарь с железным клювом
И вот на самом деле где-то в дальнем конце анфилады, с того конца, куда полчаса назад ушел Дима, послышались уверенные шаги и разговор, веселый и беззаботный, приближающихся мужчин. Они громыхали закрываемыми дверьми, гремели ключами, и по мере их приближения стук Володиного сердца становился все громче, так что мальчику скоро показалось, что один лишь этот стук заставит милиционеров заподозрить присутствие постороннего.
- Ну все, Ольга Петровна, можете идти, - с добродушной грубинкой предложил один из подошедших, наверное, смотрительнице. - Ваша миссия, как говорится, окончена.
- Ой, Лешенька, спасибо! - заохала старушка, будто "Лешенька" облагодетельствовал её повышенной пенсией. - Вы всегда вовремя, что нельзя сказать, к примеру, о вашем сменщике, этом Автюхове... Неприятный, скажем прямо, тип.
- Он просто маленечко с приветом, по секрету вам скажу, - доверительно сообщил Ольге Петровне другой "страж".
На это старушка снова вздохнула и заметила:
- А чего ж его среди вас-то держат, работа такая...
Но "Лешенька" рассмеялся и сказал:
- Сейчас, Ольга Петровна, всех берут. Ну кто, скажите, в милицию служить пойдет? Под пулю да под нож... Вот и берут всяких...
- Ну, про вас такое не скажешь, - недоверчиво произнесла старушка, и это замечание вызвало громкий смех "Лешеньки":
- А мы - исключение!
Пока велся этот длинный разговор, буквально в двух шагах от притаившегося в укрытии мальчика, Володя казался сам себе пригвожденным к кресту, настолько у него болели руки и ноги, затекшие в напряжении. Он ненавидел всех милиционеров на свете, всех смотрительниц и старух вообще за их ужасную болтливость. Но вот загремели ключи, запиравшие раззолоченную, инкрустированную дверь зала, топот трех пар ног, прошедших мимо камина, показал мальчику, что в камин никто заглядывать не станет, а уж когда стали закрывать и вторую дверь зала, Володя испытал такое сильное блаженство, какое не испытывал, должно быть, сам святой Иероним в период своих ночных молитв.
Но мальчик провисел ещё минут десять, пока голоса и шум не стихли совсем и не наступила тишина, нарушаемая лишь звуками, просачивавшимися с улицы сквозь двойную раму. С трудом Володя высвободил свои затекшие ноги, упавшие на пол камина безжизненными деревяшками. Потом мальчик вынул одну за другой обе руки, не ощущавшие ничего: ни боли, ни покоя. Главное то, что страшно устали не только руки и ноги. Напряжение, перенесенное Володей, сказалось прежде всего на его настроении. Он так волновался, сидя в камине, что теперь ему было все абсолютно безразлично: и то, что за его работу отвалят отличный куш, что вернется мама, что скоро он станет тем, кого называют вором...
Но по мере того, как к его рукам и ногам возвращалась их прежняя способность и исчезала боль, в порядок приходил и рассудок мальчика. Одна за другой являлись приятные его самолюбию мысли о том, что он в общем довольно ловкий малый, потому что чуть было не засыпался на контроле, но вывернулся находчиво и благополучно; что счастье сопутствовало ему и при залезании в камин, и тогда, когда пришли милиционеры - не искали! Короче, там, на дне камина, Володе было довольно-таки уютно и в душевном отношении комфортно, настолько, что его даже полоснула мысль: "А вдруг я на самом деле сверхчеловек и мне все нипочем и наплевать на всякие законы? Может, прав Дима и мы с ним одного поля ягоды?"
Скоро Володе надоело сидеть в камине и он вылез из своего убежища, и странно было ему ощущать себя в этом прекрасном зале, построенном для царственной особы (какой, Володя не знал), а теперь покинутом всеми и как бы отданном сейчас в его полное распоряжение вместе со всеми этими великими произведениями искусства. И сердце мальчика тревожно забилось от сладкого чувства вседозволенности или даже могущества.
"Да, я все могу! Все могу! - думал он, и его горло сжималось, точно хотелось плакать. - Разве кто-нибудь ещё был здесь ночью?! Нет! А я могу делать здесь сейчас все, что хочу! Эрмитаж теперь мой, ну, пусть не весь, а, по крайней мере, этот прекрасный зал! Посмотрим вначале, что здесь висит..."
И Володя стал ходить от картины к картине, на которых были изображены святые и даже сам Христос. Скорбные лица, просветленные лица, лица тех, кто страдал, не вызывали теперь у мальчика ответного чувства. Он даже смотрел на них насмешливо и немного презрительно: "И стоило ли страдать, суетиться, нести всякую чушь в своих проповедях? - думал он. - Чего стоит вся эта возня, если я пришел сюда сегодня и завтра уйду отсюда не с пустыми руками? Ну и пусть я вор, но только вором меня назовут те, у которых силенок не хватит сделать то, что я сделал, - болтуны и слабаки. А я - пришел и забрал! И начхать мне на всех!"
В зале было сумрачно, почти совсем темно. Плотный шелк французских портьер, волнистыми складками драпировавших оба окна, неохотно пропускал в зал свет зажженных на набережной фонарей, и Володя сразу достал фонарик. Его тонкий луч наверняка был никому не заметен, и скоро мальчик чувствовал себя в этом зале, как дома. Осмотрев картины, он посидел на покрытом бархатом кресле, достал из куртки один из двух бутербродов и съел половину. Скоро ему стало скучно, и Володя решил прорепетировать основную часть своей "программы" - замену настоящего "Иеронима" на копию.
Бережно достал из потайного кармана куртки поддельного Боттичелли, из брюк - тонкие резиновые перчатки, о которых позаботился сам, потому что Дима советовал лишь в конце операции стереть с подрамника и рамы отпечатки пальцев носовым платком. Со скрипом натянув перчатки на руки, Володя подошел к картине и, подсвечивая фонарем, осторожно приподнял её, отстраняя от стены, но не снимая её с крюка.
В самом деле здесь была сигнализация, и датчик - точь-в-точь такой, с каким он тренировался дома, - действительно крепился на подрамнике всего лишь с помощью изоляционной ленты. "Козлы криворукие! - ругнулся Володя с усмешкой. - Свое добро хранить не могут, так и получайте..." И Володе вдруг сильно захотелось приступить к делу тотчас, не откладывая ни на минуту, пока он столь тверд в намерении, спокоен и уверен в силах.
Чтобы куртка не стесняла его движений, которые должны были быть предельно точны, Володя снял её, предварительно достав инструменты. Затем, подсвечивая фонариком, снова очень осторожно приподнял картину и двумя пальцами принялся отделять от подрамника кусок липкой ленты, что крепила датчик. "Если половинки датчика сейчас разъединятся, - думал Володя, но отчего-то думал очень хладнокровно, - то в милиции раздастся сигнал сирены, и через пять минут здесь будут люди. Поэтому снять его нужно очень осторожно..."
И вот уже датчик висел на двух проводах, и можно было смело снимать картину с крюка, что Володя без промедления сделал. Поставив картину лицом к стене, мальчик тут же один за другим стал поворачивать шпингалеты-вертушки, прижимавшие подрамник с полотном к раме, - все шло безо всякого затруднения, на удивление легко, безукоризненно просто!
На самом деле, как об этом предупреждал "наставник", вынуть подрамник из рамы поначалу Володе не удалось, но достаточно было чуть-чуть надавить на него ручкой отвертки в двух местах по углам, как полотно с подрамником буквально выпало на руки Володи, и он тут же отставил его в сторонку, подальше от копии, чтобы случайно не перепутать. "А то вставлю его назад, вот смеху будет!" - поиронизировал над самим собой Володя, берясь за поддельного "Иеронима".
Копия встала на уготовленное для шедевра место в раме, точно она заказывалась именно для подделки, - легко, но не болталась в углублении рамы, и мальчику осталось лишь повернуть шпингалеты. Потом, повесив картину на крюк, он так же осторожно, как и раньше, поставил на место датчик, приклеив его липкой лентой к подрамнику.
"Все! - с облегчением и с торжеством одновременно подумал Володя, с любовью вглядываясь в сухие черты старика на картине, которого он уже любил. - Я сделал работу уже на две трети. Осталось лишь вынести картину, но это пустяки! Можно считать, что полтора миллиона у меня в кармане. Просто они мне достались. Хорошая работа!" И Володя медленно стащил со вспотевших рук резиновые перчатки.
Теперь можно было и отдохнуть. Володя, потушив фонарь, уселся на бархатное кресло и стал думать. Его фантазии стремительно уносились на облаках, имевших раскраску государственных банковских билетов, в сказочные страны, в которых он ни разу не бывал, даже в своих мечтах. "Конечно, размышлял Володя, - отцу я отдам только миллион. Но как мне объяснить, откуда я взял деньги? А очень просто: нашел на улице бумажник с десятью тысячами долларов, а в банке обменял на наши деньги. Можно, конечно, доллары отдать, но что такое десять тысяч в сравнении с полутора миллионами? Совершенно не звучит! Ну так вот, на свои полмиллиона я куплю шикарнейший прикид, электронику, видео, пожалуй, - двойка "Панасоник", - и мотоцикл, ну и так, по мелочи..." И у Володи даже дух захватило о представлении себя в качестве хозяина таких богатств. "А может, и не буду я все это покупать, а вложу все деньги в акции какой-нибудь нефтяной компании и буду жить лишь на их проценты. Школу, конечно, брошу. Зачем мне школа? Займусь бизнесом, - чем раньше им заняться, тем для дела лучше. К двадцати годам, пожалуй, сколочу кругленькое состояние, предприятие свое открою. Конечно, я стану депутатом - не всякой же рвани несчастной быть "слугой народа"? Может, потом попаду в правительство. Образование необходимо? Да что я, не куплю диплом? Обязательно куплю. Да, я удачлив! Я все могу! На всех мне наплевать!"
