История Первой мировой войны - Оськин Максим Викторович
Закладывание промышленного потенциала при императоре Александре III во многом блокировалось недостатком рабочих рук и искусственной привязкой крестьянства к земле. С конца 1906 года, когда в ход пошли реформы П. А. Столыпина, деревня стала поставлять городу рабочие руки в значительном количестве, а расширение торговых связей между городом и деревней только укрепляло оборонный потенциал страны. «Мягкая» индустриализация (в отличие от «жесткой» сталинской) с каждым годом набирала обороты, одновременно выводя Россию в разряд первоклассных промышленных держав и сохраняя крестьянское традиционное общество как необходимую составляющую категорию монархического принципа правления.
Тем не менее для того, чтобы получить в руки существенные результаты реформирования и суметь ими воспользоваться, требовалось время. И время немалое: как известно, сам П. А. Столыпин требовал не менее двадцати лет мира. Это – минимум. Поэтому «рассчитанные на десятилетия, столыпинские реформы не давали мгновенного, непосредственного эффекта в плане сиюминутного улучшения жизни большей части населения. Оставаясь государственно мыслящим и ответственным политиком, Столыпин, в отличие от лидеров леворадикальных партий, не был демагогом, сознавая эфемерность, а главное – аморальность беспочвенных, объективно не обеспеченных обещаний» [15]. В распоряжении России оказалось только всего-навсего семь с половиной предвоенных лет, часть из которых ушла на восстановление того положения вещей, что существовало до русско-японской войны 1904-1905 годов и Первой русской революции 1905-1907 годов. Следовательно, в любом союзе с тем или иным европейским блоком (Антанта или Тройственный союз) Российская империя оказывалась в подчиненном положении. Причина тому – отсталость экономического развития нашей державы на данный момент времени.
Но удивительно не это. Удивительно, что, оказавшись в подобном цейтноте, русская государственная власть не только рьяно бросилась в один из военно-политических блоков (Антанта), но и проповедовала наступательную войну, также, наряду с прочими странами подталкивая события к своей развязке – Большой европейской войне, которая на деле вылилась в мировую войну. Иначе говоря, наиболее разумным поведением российского руководства после 1907 года стал бы отказ от своего жесткого позиционирования в военно-политическом отношении и тем более отказ от проведения такой активной внешней политики в Европе, что непрестанно сталкивала Россию с другими великими державами.
Однако же на деле, чем более преодолевались последствия японской войны и революции в политической и экономической сферах, тем более активной и наступательной становилась русская внешняя политика. Чуть накопленный экономический «жирок» уже побуждал российских «ястребов» бряцать оружием, выступая затравщиком войны, но ускользая в кусты при неблагоприятном ее ходе. Такая позиция как нельзя более соответствовала интересам союзников и противников – Франции, Великобритании и Германии, – заинтересованных в участии России в предстоявшей войне. Правда, чем дальше, тем больше зависимость от французских займов подчиняла себе суверенитет русской внешней политики, подламывая его в пользу активности России в Европе, против Германии. Восточный союзник Франции имел, «конечно, право на собственные стратегические интересы», но кредитовался «под обязательство действовать, прежде всего, в поддержку французов» [16].
Точно так же была спровоцирована немцами активная позиция Австро-Венгрии, где вместо широкомасштабных внутренних реформ, нацеленных на разрешение национальных проблем и трансформации империи в федерацию, власти перенесли центр тяжести на внешнюю политику. И Российская, и Австро-Венгерская монархии в силу своего экономического развития играли неравноправную роль в собственном военном союзе. В то же время позиционирование именно этих стран стало наиболее запрограммированным и оттого в значительной степени подверженным внешнему давлению со стороны более мощного партнера.
Отечественный исследователь правильно считает, что жесткие союзнические отношения с любым из сложившихся военно-политических блоков были неприемлемы для Российской империи в начале двадцатого столетия. «Наилучшим вариантом политики и военной стратегии для России было бы сохранение того положения, в котором она находилась до присоединения к Антанте, т.е. нейтралитета, но при этом нейтралитета, обеспеченного достаточно мощными сухопутными и военно-морскими силами, способными вести, прежде всего, эффективные оборонительные сражения…» [17] Возможен ли был такой нейтралитет? Вполне вероятно, что да. Но при этом уже далеко не все зависело от самих русских. Ни союзники, ни противники не желали русского оборонительного нейтралитета и потому заняли откровенно грубую позицию в отношении России: французы активно втягивали Российскую империю в свои проблемы с немцами из-за Эльзас-Лотарингии, а немцы желали бескомпромиссно и единолично господствовать в Европе, определив Франции участь второстепенной державы и намереваясь оттеснить Россию в Азию.
Итак, в свою очередь немцы после смерти русофильствующего старого императора Вильгельма I, воевавшего вместе с русскими еще против Наполеона, перестали дорожить тесным и верным союзом с Россией. В немалой степени это определялось нежеланием русского вмешательства в германские дела, столь ярко проявившегося в эпоху императора Николая I, считавшего малые германские государства чуть ли не своей «вотчиной». Канцлер единой Германии граф О. фон Бисмарк сделал все возможное, чтобы обеспечить независимость своей родины от любого иностранного вмешательства, в том числе и русского. И с объективной точки зрения это вполне понятно: поодиночке германские государства не могли и думать о каком-либо соперничестве с могущественной Российской империей. Зато единая Германия уже резко превосходила Россию по параметрам своего экономического развития, что становилось залогом и военной мощи, и положения на международной арене.
Однако Бисмарк всегда помнил, что Россия не является жизненным врагом Германии, а потому никогда не доводил дела до открытой ссоры между двумя странами, не говоря уже о вероятном военном столкновении. Напротив, русско-германский союз был не по зубам любой коалиции прочих европейских держав. Но после отставки Бисмарка положение вещей переменилось самым радикальным образом. Отказавшись продлить «договор перестраховки» (договор 1887 года о ненападении между Россией, Германией и Австро-Венгрией, долженствовавший периодически продлеваться, как итог бисмарковского «союза трех императоров») в 1890 году, молодой кайзер Вильгельм II окончательно дал понять, что военно-политический союз Германии и Австро-Венгрии отныне будет жестко направлен и против России. Такое положение означало, что в борьбе за влияние на Балканах австрийцы всегда будут иметь преимущество, так как за их спиной стоял германский экономический гигант. Естественным следствием этого отказа и стала франко-русская конвенция 1892 года.
Интересы России и Австро-Венгрии на Балканском полуострове пересекались самым решительным образом. Экономическая отсталость двуединой монархии и отсутствие у нее колоний неизбежно делали единственным объектом экспансии Балканы. Россия же не могла оставить на произвол судьбы православные народы полуострова. Отсюда и трения, скатывавшиеся на грань военного конфликта. Тень германской мощи за спиной двуединой монархии означала, что в балканских делах отныне Австро-Венгрия имеет сильнейшего союзника. Итоги Берлинского конгресса 1878 года, подведшего черту под результатами русско-турецкой войны 1877-1878 годов, показали единство немецких держав в этом вопросе: не участвовавшая в войне Австро-Венгрия при поддержке Германии и Великобритании получила право на оккупацию Боснии и Герцеговины.
В 1878 году в России стало ясно, что «дружба дружбой, а табачок – врозь». 1890 год подтвердил наихудшие опасения. Поэтому новому императору, испытывавшему давление со стороны всей Европы и отказавшемуся от ведения войн, пришлось задуматься над перспективой дальнейшей направленности русской внешней политики. Русский император Александр III, отлично сознававший, что нужно искать новых союзников, был вынужден пойти в давно приготовленные объятия Франции, жаждавшей военного реванша против Германии после национального унижения 1871 года. Так что «с заключением союза России с Францией окончательно определилась геостратегическая ситуация на Европейском континенте» [18].
