Генрик Сенкевич - Нет пророка в своем отечестве
- Что там еще? Что он там нашел? - закричали все хором.
Благородное лицо судебного исполнителя пылало гневом, на мгновение он даже лишился дара речи. Наконец, он стукнул кулаком по столу.
- Предатель! Клеветник! Иуда Искариот! - кричал он во всю глотку, так что стекла в окнах задрожали.
- Кто клеветник? Кто Иуда Искариот?
- Вильк! Вильк! Вильк! Читайте, читайте!
Все опрометью кинулись к газете. Людвик начал читать.
В статье было написано следующее:
"В этом номере газеты мы поместили известие о читальне, основанной в N.; вот что нам еще пишут оттуда по этому поводу:
"Любовь к чтению распространяется у нас неимоверно медленно. Городское общество по сей день предпочитает карты, вино, сплетни - словом, что угодно, только не книги. Мужчины целые дни просиживают в трактирах, дамы же (волнение среди дам!) предпочитают проводить время перед зеркалом, спасая подержанные прелести с помощью также подержанных косметических снадобий ("ложь! гнусная ложь!!") либо сплетничая друг на дружку. Любимое занятие барышень - просиживать целыми днями у окна ("ах!") и высматривать напомаженных кавалеров ("фи! фи!"), бросающих нежные взоры на их напудренные лица ("подлость!"). Едва ли найдется несколько исключений - людей, стремящихся к более достойным развлечениям, чем подобная трата времени, столь же легкомысленная, сколь заслуживающая порицания (крики, суматоха, шум)".
Если и ты, о читатель, имеешь представление о том, что происходит теперь во французском парламенте, ты все же едва ли вообразишь, что творилось на вечере у казначея. Unanimitate* было решено отомстить: сжечь читальню или выбросить ее на улицу. Людвик, Антош и т.д. и т.п. - словом, все, кто чувствовал и себя задетым статьей и считал поступок Вилька непристойным, решили пролить его кровь "с помощью холодного или огнестрельного оружия".
______________
* Единодушно (лат.).
Вильк, однако, не только не испугался угроз, которые, правда, так и остались без последствий, а взял да и написал еще одну статейку о местной публике. Эту статейку читали на многолюдном собрании у графа Штумницкого, который имел привычку принимать шляхту, положив ноги на стол. Здесь крику было меньше, потому что граф страдал болезнью спинного мозга и не выносил шума. Но и здесь постановили избавиться от Вилька любой ценой. Делегатом от шляхты был Стрончек, который обещал устроить Вильку такую каверзу ("довольно уж нам терпеть, господа!"), что "либо он уберется из этих мест, либо... Но тише, тише, господа!"
Тогда-то сгустились тучи над нашим героем, а он тем временем спокойно пахал землю в Мжинеке, учил батраков и барышень Хлодно и был влюблен в Люци. Приятно, когда ты влюблен, усесться поудобней в кресле и, заложив руки под голову, помечтать о предмете любви! Но Вильк этого не умел. Он работал. Поля в Мжинеке с весны роскошно зазеленели, яблони зацвели, дороги и тропинки превратились в аллеи, обсаженные плодовыми и тутовыми деревьями, поднялись новые строения, все здесь -говорило о дружбе и достатке. Честное сердце Вилька радовалось этому зрелищу, но беспокойный ум его создавал все новые планы. Планы эти были двоякого рода: одни касались всего общества, другие лично Вилька. К первым относились новые предприятия, усовершенствования, читальни; о вторых Вильк писал приятелю:
"Я должен, но до сих пор не смею сказать Люци, что я ее люблю, хотя почти уверен во взаимности. Когда услышу формальное признание с ее стороны, я тотчас выступлю открыто, потому что мне, наконец, больно и стыдно тайны, которой окружены наши отношения. Будь что будет! Только дети или негодяи действуют скрытно, но в условиях, в каких я живу, иначе и не могло быть сначала. Представляю себе, сколько будет еще неприятностей с господами Хлодно и Гошинскими; однако, если Люци согласна, это не заставит меня отступить ни на шаг. Говорю тебе: все зависит от Люци, а поэтому... У меня есть - надежда. Теперь я вижу впереди алтарь, затем - свой, ныне безмолвный дом, оживленный ее щебетанием; а еще далее - кипучий труд, все более широкое поле деятельности, честное влияние на внешний мир, душевное спокойствие... прогресс! Боже, дай мне сил!"
Уроки английского продолжались со всей пунктуальностью. Насколько удавалось, Вильк излагал при этом Люци свои теории о жизни и долге. Однажды, когда у госпожи Хлодно была мигрень, а Вильк говорил более страстно, чем обычно, Люци спросила его внезапно:
- Мама говорит, что я восторженная. Dites-moi...* Правда, вы не любите, когда разговаривают по-французски, но все же: Dites-moi, est-ce que c'est vrai que je suis tellement exaltee?**
______________
* Скажите мне (франц.).
** Скажите, правда ли, что я такая восторженная? (франц.).
- Если называть восторженностью любовь ко всему доброму, - правда.
- Вы, наверно, mon Dieu*, очень добрый?
______________
* Мой боже (франц.).
Вильк слегка покраснел, и сердце у него забилось так сильно, что даже одежда на его груди заколебалась.
- Почему вы так говорите? - спросил он глухо.
Локоны Люци очутились настолько близко от лица Вилька, что он почувствовал аромат ее волос. Медленно, очень медленно она подняла на него глаза и сказала:
- Говорю так, потому что... Как будет по-английски "любовь", господин Вильк?.. Вы как-то удивительно произносите это слово...
Муслиновое платье Люци по такой же удивительной случайности обвило его ноги.
- О, я и впрямь восторженная!.. Не правда ли?
- Что с вами сегодня?! - спросил Вильк дрожащим голосом.
- Что со мной?.. Не знаю... Какая-то слабость! - прошептала она. Любили ли вы когда-нибудь, господин Вильк?.. Какая слабость у меня!.. Боже, что со мной творится?
Внезапным движением она уронила голову на грудь Вилька.
Наверное, и ему трудно было бы рассказать, что с ним тогда творилось.
Когда, наконец, он опомнился и хотел заговорить с Люци о случившемся, ее уже не было в комнате.
Зато был здесь господин Хлодно, который, попыхивая огромным янтарным мундштуком, спокойно положил руку на плечо Вилька и, как обычно, il le regarda tout-a-fait comme un vrai loup*.
______________
* Посмотрел на него и впрямь как на настоящего волка (франц.).
- Hy-c, как там идут уроки? Comment cela va-t-il?* - спросил он.
______________
* Как дела? (франц.).
- А! Очень хорошо.
- Может, уже хватит с них науки?
- Еще нужно два-три урока.
- Прекрасно. Я буду вам весьма признателен за эти занятия.
Вильк криво усмехнулся.
- Вы слишком любезны, - сказал он.
- Нет, нет! Совсем не слишком... Но, a propos*: имею к вам дельце. Это вы писали ту статейку в газете?
______________
* Кстати (франц.).
- Да, я писал.
- О, как это нехорошо!
- Вы находите?
- И граф Штумницкий того же мнения. Как нехорошо восстанавливать против себя таких людей!
- Мнение графа Штумницкого мне безразлично.
- Даже мнение графа Штумницкого? Впрочем, все общество крайне возмущено. Вы без надобности раздражаете людей, господин Вильк. Зачем было писать эту статью?
Вильк гордо поднял голову.
- Я за нее отвечаю, - промолвил он.
- Да ведь не в этом дело. Но позвольте высказать вам несколько мыслей. Я сам ценю литературу. В молодости я даже стишки пописывал и, parole d'honneur*, вовсе недурные. Но все дело в том, чем должна быть литература. Конечно, если бы она превозносила хорошие стороны нашего общества, если бы мы по доброму согласию прятали наши недостатки и показывали бы людям, кого надо считать украшением общества... такая литература приносила бы пользу и читателям и писателю. Между нами, поверьте мне, сударь, немало есть людей столь же благородного происхождения, сколь и прогрессивно мыслящих. Литература должна быть осторожной, не правда ли? Не говоря уже о том, что нехорошо показывать ошибки старших... Если бы ваши слова и были правдой, каждый спросит: откуда у вас право говорить правду?
______________
* Честное слово (франц.).
- Милостивый государь, мы с вами расходимся во мнениях.
- Граф Штумницкий был ужасно возмущен. "Я выписал, - говорил он, лошадей из Англии, купил карету в Вене, племенного барана у Мальцана, я популярен в народе, со всеми здороваюсь, выписываю французские иллюстрированные издания, - обо всем этом господин Вильк не удостоил даже упомянуть".
Вильк засмеялся.
- Вы смеетесь, а все общество возмущено вашей статьей. Все мы сторонники прогресса. У Гошинских, например, есть бульдог, с которым разговаривают по-немецки, а выписал он его из Вроцлава, потому что, по его словам, в Германии у всех такие собаки. И против этого вам нечего возразить!
- А! А! Разумеется, нечего.
- Вы кончили университет и при желании - конечно, при желании - могли бы стать для нас и нужным и полезным человеком. Вы правильно осуждаете чиновников, но о нас следовало бы говорить иначе. Вот если бы вы, к примеру, какой-нибудь другой статейкой сгладили неприятное впечатление, написали бы что-нибудь новенькое, возвышающее наших сограждан, а?
- Что же именно?
- Напишите хоть бы так: "Нам сообщают из N., что местные граждане своим благородством" и так далее. Или так: "Несомненно, что благодаря прекрасной обработке земли и разумному ведению хозяйства урожаи в тех местах превосходны" и так далее. Да вы сами сумеете! Недурно бы еще упомянуть, что местные граждане хозяйничают так хорошо потому, что со времен деда-прадеда живут на той же земле, хорошо ее знают. Что скажете на это?
