С. Ekshut - Zakat imperii
Попросив Жуковского передать Пушкину свою благодарность, Паскевич, однако, не счел нужным лично написать поэту: так велика была его досада на упорное молчание пушкинской лиры в течение предшествующих нескольких лет, о чем сам Пушкин с иронией написал в черновом наброске к поэме «Домик в Коломне»:
Пока сердито требуют журналы,
Чтоб я воспел победы россиян
И написал скорее мадригалы
На бой или на бегство персиян..."
Князь Варшавский так и не понял, чем было продиктовано неуклонное нежелание поэта воспевать «поприще побед и торжеств русского воинства». Для Пушкина суть проблемы заключалась в том, что он более не хотел продолжать поэтическую традицию прошедшего века: расширение империи его уже не вдохновляло, а вот реальная угроза ее целостности беспокоила, порождая мучительные размышления о судьбах России.
Кто устоит в неравном споре:
Кичливый лях, иль верный росс?
Славянские ль ручьи сольются в русском море?
Оно ль иссякнет? вот вопрос48.
14 сентября 1831 года, прочитав только что вышедшую брошюру «На взятие Варшавы», князь Петр Андреевич Вяземский не мог скрыть негодования на своих близких друзей - Жуковского и Пушкина. «Шинельные стихи»49 -именно так он назвал эту брошюру на злобу дня, уподобив своих друзей-поэтов московским стихотворцам, которые ходили в шинели по домам Первопрестольной с поздравительными одами. «Зачем перекладывать в стихи то, что очень кстати в политической газете»50. Эту фразу он даже написал в письме Пушкину, которое по зрелом размышлении так и не отправил. Свое возмущение князь зафиксировал в записной книжке: «Как можно в наше время видеть поэзию в бомбах, в палисадах. ...Будь у нас гласность печати, никогда Жуковский не подумал бы, Пушкин не осмелился бы воспеть победы Паскевича: во-первых, потому, что этот род восторга анахронизм, что ничего нет поэтического в моем кучере, которого я за пьянство и воровство отдал в солдаты и который, попав в железный фрунтп, попал в махину, которая стоит или поддается вперед без воли, без мысли и без отчета, а что города берутся именно этими махинами, а не полководцем, которому стоит только расчесть, сколько он пожертвует этих махин, чтобы навязать на жену свою Екатерининскую ленту; во-вторых, потому, что курам на смех быть вне себя от изумления, видя, что льву удалось, наконец, наложить лапу на мышь. В поляках было геройство отбиваться от нас так долго, но мы должны были окончательно перемочь их: следовательно, нравственная победа все на их стороне»51. (Цитата нуждается в комментариях. Бомба — это ядро, начиненное порохом, палисад - сплошной частокол вокруг укрепленного места, а Екатерининская лента - женский орден Святой Екатерины 1-й степени.) Эта интимная запись Вяземского фактически стала манифестом той части русской интеллигенции, которая сознательно желала дистанцироваться от действий правительства. Под этими словами подписался бы всякий образованный человек, чье мировоззрение всё больше и больше расходилось с системой имперских ценностей, чей образ мыслей никак не совпадал с видами правительства. «У нас ничего общего с правительством быть не может. У меня нет более ни песен для его славы, ни слез для его несчастий»52. Эти слова князь Петр Андреевич, ветеран Отечественной войны 1812 года, принимавший участие в Бородинской битве и удостоенный за это ордена Святого Владимира 4-й степени с бантом, написал еще 18 марта 1828 года, в день четырнадцатой годовщины капитуляции Парижа! Поэт Вяземский дал четкое эстетическое объяснение причин, по которым, во-первых, русская поэзия перестала славословить войну, во-вторых, образованная публика отказала «шинельным стихам» в праве именоваться поэзией. Однако система этических и эстетических ценностей его великого друга была более сложной и не могла быть исчерпана этим объяснением.
Поэт Пушкин больше никогда не писал «шинельных стихов», но в 1836 году на страницах издаваемого им журнала «Современник» анонимно опубликовал «Родословную моего героя. (Отрывок из сатирической поэмы)». В этих стихах мудрый Пушкин, уже выпустивший в свет не имевшую коммерческого успеха двухтомную «Историю Пугачёвского бунта»53 и в качестве государственного историографа занятый сбором архивных и мемуарных материалов для написания «Истории Петра», искренне сожалел, что образованная публика стала чуждаться имперских ценностей:
Мне жаль, что нашей славы звуки
Уже нам чужды; что спроста
Из бар мы лезем в tiers-tat,
Что нам не в прок пошли науки,
И что спасибо нам за то
Не скажет, кажется, никто".
Минуло десять лет после капитуляции Варшавы. В 1841 году в апрельской книжке журнала «Отечественные записки» было напечатано программное стихотворение Михаила Юрьевича Лермонтова «Родина». Эстетические размышления Вяземского, независимо от того, был ли с ними знаком Лермонтов или нет, нашли гениальное поэтическое воплощение:
Люблю отчизну я, но странною любовью!
Не победит ее рассудок мой.
Ни слава, купленная кровью,
Ни полный гордого доверия покой,
Ни темной старины заветные преданья
Не шевелят во мне отрадного мечтанья55.
То, о чем Вяземский писал в своих заветных записках, будет провозглашено публично и станет символом веры образованных людей. «Слава, купленная кровью», перестанет питать русскую поэзию, «темной старины заветные преданья» время от времени будут использоваться для созидания поэтических мифов, а у русского интеллигента действия властей перестанут вызывать «отрадные мечтанья».
Прошло четыре десятилетия. За это время Российская империя пережила Венгерский поход, Крымскую войну, окончание пятидесятилетней войны на Кавказе, Русско-турецкую войну, не говоря уже об экспедициях в Средней Азии... Ни одно из этих событий не стало значимым фактом русской поэзии. Немногочисленные стихи на случай не нашли отклика у читающей публики и не стали выразителями современных настроений, какими в своё время были державинские оды.
В 1822 году Пушкин, который был современником и очевидцем начала Кавказской войны, в эпилоге поэмы «Кавказский пленник» пообещал своим будущим читателям воспеть новейшие победы русской армии на Кавказе:
И воспою тот славный час,
Когда, почуя бой кровавый,
На негодующий Кавказ
Подъялся наш орёл двуглавый...56
Поэт не только обещал восславить «грохот русских барабанов», но и поднимал на пьедестал русских военачальников, своих современников, с именами которых было связано начало покорения Кавказа: Цицианова, Котляревского, Ермолова. 23-летний Пушкин считал их героями, достойными прославления. Пушкинские стихи вызвали возмущение князя Вяземского. В письме Александру Ивановичу Тургеневу от 27 сентября 1822 года он написал: «Мне жаль, что Пушкин окровавил последние стихи своей повести. Что за герой Котляревский, Ермолов? Что тут хорошего, что он, как черная зараза, Губил, ничтожил племена?
От такой славы кровь стынет в жилах и волосы дыбом становятся. Если мы просвещали бы племена, то было бы что воспеть. Поэзия не союзница палачей; политике они могут быть нужны, и тогда суду истории решить, можно ли ее оправдывать или нет; но гимны поэта не должны быть никогда славословием резни. Мне досадно на Пушкина: такой восторг — настоящий анахронизм»57. Князь Петр Андреевич сделал очень точный этический разбор ситуации и верный эстетический прогноз, правильность которого доказало время. Если начало покорения Кавказа возбудило творческий подъём у самого Пушкина, то пленение имама Шамиля и окончание Кавказской войны не вызвало ни малейшего вдохновения у русских поэтов, не пленило шум внезапным восторгом. Русская поэзия перестала славословить резню.
На долю Семена Яковлевича Надсона выпал жребий написать своеобразный эпилог в антологии русской классической поэзии под условным названием «Слава, купленная кровью».
12 января 1881 года отряд генерал-адъютанта Михаила Дмитриевича Скобелева взял штурмом крепость Геок-Тепе в Туркмении и присоединил к Российской империи Ахалтекинский оазис. Военная операция, запланированная на два года, завершилась за девять месяцев и стоила империи 13 млн рублей. Император Александр II был обрадован этой вестью и щедро наградил победоносного военачальника: 37-летний Скобелев, многие сверстники которого ещё продолжали оставаться всего-навсего капитанами, был пожалован чином генерала от инфантерии и награждён высоким военным орденом Святого Георгия 2-й степени. По случаю победы во дворце был назначен большой выход с благодарственным молебном. Позднее «белый генерал» в одном из писем изложил свой стратегический принцип: «спокойствие в Азии находится в прямом отношении к массе вырезанных там людей. Чем сильнее удар, тем дольше неприятель останется спокойным. Мы убили 2 тысячи туркменов при Геок-Тепе; оставшиеся в живых долго не забудут этого урока: рубили саблями всё, что попадалось под руку»58. Когда весть о победе над текинцами облетела Петербург, «павлон», то есть юнкер Павловского военного училища, Семён Надсон написал стихотворение, посвященное генералу Скобелеву и первоначально называвшееся в рукописи «Лавр и терн».
