Роман Гуль - Тухачевский
Но что такое "честное слово"? Перед карьерой, побегом, свободой, жизнью? Ткачев, предтеча Ленина, считал честное слово понятием, предназначенным специально для того, чтобы нарушать его перед дураками.
Да и французский генерал Бонапарт, чью биографию так хорошо знал Тухачевский, говаривал Талейрану: "Подлость? Э-э, не все ли равно! Ведь, в сущности, нет ничего на свете ни благородно-го, ни подлого, у меня в характере есть все, что нужно, чтобы укреплять мою власть и обманывать всех, кому кажется, будто бы они знают меня. Говорю откровенно - я подл, в корне подл, je suis lache, essentiellement lacheе; даю вам слово, я не испытал бы никакого отвращения к тому, что свет называет "бесчестным поступком".
План был готов: бежит с прогулки куда глаза глядят, в леса, пробирается к швейцарской границе, а оттуда уж - в огненную, расплавленную Россию.
"Для компании" уговорил бежать полковника Черновецкого. Фервак только улыбался, не верил, "слишком восточный план". Но все уже было решено. С полковником Черновецким назначили день - субботу. Фервак дал штатский костюм, Тухачевский надел его под военное; документов никаких, ничего, кроме небольшого запаса провизии по карманам.
В душный день, когда на небе не было облачка, из окна крепости Фервак смотрел, как конвойные выводили на прогулку пленных и как медленно начала удаляться к крепостным воротам фигура бредившего историей парадоксального поручика. Кроме Фервака да Черновецко-го, шедшего рядом с Тухачевским, никто не знал, что под военным надето штатское и сопровож-дающий фельдфебель, может быть, через четверть часа разрядит обойму в спину бегущего из Баварии в Россию Тухачевского.
Партия пленных шла к лесу. Тухачевский волновался: какую дорогу возьмет сопровождающий фельдфебель? Но шло хорошо. С Черновецким переглянулись, стали держаться на расстоянии. Фельдфебель, покуривая трубку, полагаясь на "честное слово", шел, не обращая внимания на офицеров.
Но у леса две фигуры бросились в кусты. Фельдфебель растерялся: оставить всех, может быть, бросятся даже англичане? Сопровождающий ландштурмист кинулся в чащу за пленными, раздались разносимые эхом выстрелы. Выхватив револьвер, фельдфебель повернул пленных назад к крепости.
Через четверть часа из леса вылез и ландштурмист; а из ворот крепости уж неслась погоня, верховые по дорогам, пешие с собаками по лесам. Нашли шинель Тухачевского, в ней кусок хлеба. Дальше - сброшенная военная форма, в карманах ничего.
Наступила ночь, шел дождь; в комендатуре звонил по всем направлениям телефон; но погоня вернулась ни с чем.
Пленные долго не ложились; спорили о шансах побега и допустимости с точки зрения чести бежать, дав честное слово. Англичане считали это неслыханным неджентльменством; русские во мнениях раскололись; французы, не одобряя нарушения слова, одобряли отчаянность гвардейско-го скифа.
Через три дня в крепость привели пойманного изголодавшегося, избитого, мрачного полковника Черновецкого. Его спрашивали о Тухачевском, но он ничего не мог сказать - разбежались в разные стороны.
- Видел раз вечером какого-то человека, прятавшегося в зарослях у реки, может быть, и он, да подойти, окликнуть боялся...- говорил Черновецкий.
Думали-гадали пленные о судьбе Тухачевского: ушел иль не ушел? Через месяц почта принесла цюрихскую газету, где на последней странице стояла петитная заметка: "На швейцар-ской границе Тироля найден труп, очевидно, военнопленного, умершего от голода и холода, при умершем никаких бумаг не обнаружено".
Пленным стало ясно, как окончил жизнь странный гвардии поручик, любивший Бетховена, ненавидевший Европу и веривший в "свою звезду".
Погоревали в Ингольштадте. А через три года, сидя уже по домам, узнали, что любитель Бетховена жив, но он уж не гвардии поручик, а красный маршал, ведущий русскую красную армию ошеломляющим ударом на Европу, "чтоб перекроить ее карту".
4. Тухачевский в Петрограде
Из Швейцарии в Петроград, в столицу революции, Тухачевский въехал в момент полного развала. Это был конец 1917 года, драматичнейший этап революции перед созывом Учредительного собрания.
Железнодорожные впечатления уже показали гвардии поручику, в какой температуре лежит страна. С фронтов самотеком "резали винта с липой", развалом, разгулом ехали войска. Деревня зажгла помещичьи именья, дав русской равнине картину костра. "Крути, Гаврила!" Задыхаясь, плыли по России поезда, а на буферах, на крышах, в шинелях нараспашку, без поясов, с кумачовыми бантами, сидят, стреляют солдаты от счастья свободы; с немцем сами заключили мир повзводно и поротно.
На вокзале в Белоострове Тухачевский попробовал окликнуть фронтовиков:
- Зачем стреляете? Зря патроны тратите!
Но солдат с буфера, с лицом деревянно-выразительным потряс в сторону будущего красного маршала винтовкой, и если б знали фронтовики, что в горчичных обмотках и драной военной шинели, из-под которой виднелся штатский костюм, едет лейб-гвардии поручик, разорвали б самосудом так же, как разрывали многих.
Петроград отражал страну полностью. Это хаос одной из кровавейших революций, сначала считавшейся бескровной. В Смольном, в "Красной комнате" классных дам уже заседал Совнар-ком, из кабинета Ленина, комнаты № 75, в страну летели лозунги и декреты: перед матросами, солдатами, рабочими, бурно приветствуемый, на арене цирка "Модерн" выступал Владимир Ленин: одни аплодировали, другие хохотали, а случайно зашедшие дрожали, как от мороза.
Керенский уже свергнут. В Петрограде разбиты царские погреба, замертво опиваются французским вином те, чью "кровь пили триста лет". Напиться раз в жизни, как следует, это тоже хорошо! У правительства нет сил остановить даже эту "ренсковую" революцию. А любимый Тухачевским поэт Маяковский орет на концертах перед солдатами, предлагая "перемыть мир". Автомобиль Ленина, летящий из манежа, изрешечен винтовочными пулями. Говорят - покушение, но никто точно не знает. Петроград кипит так, что даже сам Ленин признает: "тут делается черт знает что!"
Никто не понимает, чего же хочет в 1917 году Россия? Она хочет всего! Вот чего! Страна кроваво отвалила от старого берега и пошла в ледоходе трехсотлетней мести, ненависти, бессилия, испуга и разнузданности авантюр.
В этот котел октябрьской революции, где сплелись пьяные погромы с беспочвием идеализма, лозунги классовой ненависти с попытками белых заговоров, куда съехались несметные авантюри-сты, желающие наганами и маузерами исправлять русскую историю, в этот Петроград из Швейцарии приехал и поручик Тухачевский.
С вокзала ехать Тухачевскому было некуда; он приехал к России; поехал прямо в Семеновские казармы, в полк. Свиданье с засыпанным дамскими цветами при объявлении войны родным полком было - странным. В полку почти нет офицеров. После попытки восстанья генерала Корнилова поголовно взяты под подозренье; одни "смылись" из Петрограда, другие не приходят в казармы. Власть у полкового солдатского комитета, но и она в сорокаградусной температуре петроградских страстей исчезает.
Все идет, как хочет революция.
И все же Петровская бригада, сыгравшая решающую роль в феврале, сейчас не с большеви-ками. Больше того - за Учредительное собрание и против большевиков. Здесь эсеры издают еще солдатскую газету "Серая шинель", в ней карикатуры на красногвардейцев, на Ленина, на "запломбированный вагон", "Серая шинель" читается с бурным успехом; Петровская бригада остановилась на феврале и в октябрь не идет.
Сломать контрреволюционность семеновцев, уже при Тухачевском, прибыл в казармы сам товарищ Абрам, прапорщик Крыленко, коммунистический верховный главнокомандующий. Теперь Крыленко у Сталина генерал-прокурор Республики, он знаменит, каждое его выступление в ревтрибуналах - кровь, его имя - одно из самых ненавистных, у него в Москве на Спиридо-новской особняк, охраняемый ГПУ и обнесенный высоко колючей проволокой. Известен факт, как, страстный охотник на волков и медведей, генерал-прокурор избил арапником неумелого мужика-обкладчика, упустившего зверя.
Но тогда были иные ветры и время; сам Крыленко бы, вероятно, не поверил в свою позднейшую страсть к медвежьим охотам. По приказу коммунистического главнокомандующего было созвано полковое собрание семеновцев. Медленно серой толпой шли, сходились солдаты. Хмурые. Собранья по приказу, хоть и не генерала, а будили злобу. В толпе перекидывались прибаутками, ядовитыми шутками: "Хочет застращать!" - "Командующий!"
Тухачевский сидел на окне с членами полкового комитета. Крыленко встал на дощатой, обвитой кумачом трибуне - крепкий, с голым, белым, бритым черепом, лицо, оставленное последней чертой мягкости, квадратный подбородок. Стоял, упершись, выжидая, когда наполнившийся зал утихнет.
- Не мешало бы этого парня пришибить!
