Сергей Григорьев - Сомбреро
- Ваше здоровье! - важно промолвил Фалалей, подняв кружку. - Спасибо! Очень благодарен! Рашен сайлор! Рашен чип! Ура!
Короткая речь Фалалея всем, видимо, понравилась. Опрокинув кружки, испанцы заговорили между собой. Командир, обняв Фалалея, повел широко рукой и сказал ему что-то. Мальчик догадался, что ему предлагают здесь остаться или, может быть, спрашивают, понравилось ли ему тут.
- Но! - решительно ответил Фалалей. - У вас тут, конечно, очень хорошо. А у моего деда, в Липецком уезде... знаешь?.. Не слыхал?.. Тоже есть пчельник. Ну где вам! Как липы зацветут - дух захватывает! Пчела у вас будет пожалуй, покрупнее. Ну, а мед! Где вам! Рашен сайлор! Рашен чип! Но! Окончательно скажу: но!
Командир молча кивнул головой.
Когда дед кончил работу, испанцы начали собираться в обратный путь.
Бочонков и ящиков Фалалей не заметил; должно быть, их спрятали до поры где-нибудь в темном погребе развалин.
Обувшись, Фалалей нашарил в кармане брюк мыльную на ощупь, стертую серебряную монету и протянул деду.
Тот покачал головой, нахмурился, не взял.
- Не хочешь? Ну спасибо... А я думал, ты бедный. А мой бы дед взял. Спасибо, дедушка! Покуда до свиданья!
Старик улыбнулся, пошел в свою хижину, принес сумку Фалалея и достал оттуда флейту.
- Сыграть? Это можно. Чего бы тебе сыграть? Хочешь марш? Нет? Рашен? Можно рашен. Слушайте все!
Стоя, Фалалей начал играть. Пальцы плохо слушались. Печальная, унылая песня огласила окрестность. Сердце Фалалея сжала тоска. На глазах навернулись слезы... Губы ему не повиновались. Флейта вздохнула и смолкла.
- Во как у нас! - пробормотал Фалалей.
Испанцы захлопали в ладоши. Дед сорвал несколько больших виноградных листьев, завернул в них кусок белого сыру, меду, лепешку и все положил Фалалею в мешок, что-то приговаривая.
Караван налегке пустился в обратный путь и глубокой ночью вернулся к закрытой бухте, где дожидалась лодка.
Возвращение
"Проворный" готовился покинуть гибралтарский рейд. Не разыскав на фрегате Фалалея, командир заявил начальнику порта о пропаже с корабля мальчика-флейтщика, прося, если отыщется, доставить его на русскую поморскую шхуну, которая стояла на рейде с грузом трески для Италии.
Уже выкатывали якорь, когда к "Проворному" подошла лодка под красным парусом. Испанцы были опять в расшитых куртках и широкополых шляпах. Фалалей, стоя на борту лодки, махал шапкой и кричал отчаянно:
- Братцы! Братцы! Погодите!
Командир позволил лодке причалить к правому почетному трапу: он был, пожалуй, больше всех рад возвращению Фалалея.
На палубу фрегата поднялся командир испанцев, а за ним, понуро, Фалалей. Встречал их Сашенька Беляев. А за ним стоял, усмехаясь, боцман Чепурной и, нащупывая в кармане брюк новый линек, приговаривал:
- Теперь уж нет! Не для проформы! Теперь уж не для проформы! Я тебя! Я тебя!
Задержав руку Беляева в своей, испанец сказал по-английски:
- Не наказывайте мальчика. Это бравый парень. Он хотел сразиться за свободу!
Мичман ответил пылко:
- Благодарю вас, синьор! Это он успеет сделать дома.
Испанец снял шляпу и поклонился. Он спустился в лодку. Лодка отчалила. Матросы на "Проворном" побежали по вантам. Упали и распустились паруса. Якорь выдернули, как репку. Паруса наполнились ветром. Фрегат развернулся и, рассекая волны, двинулся. С борта грохнули пушки, салютуя британскому флагу. Крепость отвечала равным числом выстрелов.
"Проворный" вышел из бухты в открытое море.
Офицеры после спуска флага пригласили капитан-лейтенанта Козина в кают-компанию.
Обычай флота таков: никто из офицеров не имеет входа в каюту командира без приглашения, но и командир может войти в кают-компанию только будучи приглашенным.
Предстояло обсудить поступок Фалалея. Мичман Беляев успел допросить Фалалея и теперь рассказал в кают-компании, как все случилось.
Фалалей в тот день, когда купил себе сомбреро, не мог долго заснуть после наказания и прислушивался к тому, что делалось на корабле и за его бортом. Ему послышалось, что на второй палубе открывают левый бортовой люк. Натянув брюки, Фалалей прокрался туда и увидел, что люк и точно открыт, а за бортом стоит пришвартованная лодка. Фонаря не было. Кто-то из матросов "Проворного" тихо переговаривался с людьми в лодке на матросском языке.
- Чего это они, дяденька? - спросил Фалалей потихоньку.
- Молчи! Шляпу тебе привезли! - и сунул шляпу в руки Фалалея.
Фалалей обрадовался, вернулся в кубрик, повесил шляпу на коечный крюк и вдруг решил убежать. Захватил флейту и сумку, прокрался снова на вторую палубу и хотел попроситься, чтобы его взяли в лодку. Тут вахтенный сверху окрикнул лодку, подозревая что-то неладное. Она отчалила. Фалалей спрыгнул в лодку, и люк тихо за ним закрылся.
- "Зачем ты убежал? - спросил я Фалалея, - продолжал Беляев свой доклад. - Тебе обидно было за порку?" - "Обидно, само собой. Да, главное, хотелось еще раз в Испании побыть, а на берег после того меня больше бы не взяли..." Вот и все, Николай Алексеич. Мы позвали вас сюда просить, чтобы малютку не наказывали. Все дело кончилось пустяками.
- Что же это такое, господа?! - гневно воскликнул Козин. - Это, по-твоему, Сашенька, пустяки? Будем говорить как родные. Это пустяки? Люди открывают в ночную вахту люк. К кораблю подходит лодка. Зачем? Мичман Бодиско, я спрашиваю вас как вахтенного начальника: вы видели, что к борту подошла лодка?
- Видеть было нельзя: ночь - чернее чернил. Лодки все время юлили вокруг нас. Я несколько раз окрикивал и приказывал вахтенным смотреть зорче.
- Вы должны были слышать, если не видали.
- Не слышал, каюсь. Я был очень утомлен, Николай Алексеич...
- Да, да, господа! Вы тогда были очень, очень утомлены! Надо допросить флейтщика - быть может, он опознает тех из наших людей, кои тогда открыли люк.
- Малютка не сделает этого ни за что, если б даже он узнал тогда людей, - уверенно ответил Беляев.
- Надо осмотреть корабль. Возможно, что мы взяли на борт контрабанду. Фалалей-то видел - грузили что-нибудь на корабль из лодки?
- Только шляпу, Николай Алексеич.
Молодежь рассмеялась. Старший летами артиллерийский офицер сказал серьезно:
- Я уверен, что к нам ничего не грузили, но кое-что выгрузили. Бомбардир Одинцов доложил мне, что у нас не хватает двух бочонков пороха.
Козин вскочил с места:
- Что? Что вы, дорогой мой! Замолчите!
Артиллерист спокойно курил и ответил, разведя руками:
- Да, очень жаль, но это так.
- Они лазили ночью в крюйт-камеру?* И вы допустили это! Вы пойдете под суд, сударь мой!
_______________
* К р ю й т-к а м е р а - помещение на корабле для хранения
пороха и снарядов.
- Если под суд, то вместе с вами, капитан-лейтенант. Но будьте покойны: на крюйт-камере никто замков не ломал. Бочонки были приготовлены для снаряжения холостых картузов. Очень уж мы часто салютуем, Николай Алексеич!
- Какой порох: ружейный?
- Нет, пушечный, английский. Наших клейм, будьте покойны, на бочках нет.
- Зачем им пушечный порох?
- Они, может быть, надеются, что у них будет своя артиллерия.
- Фалалей видел на лодке бочонки?
- Да, два всего, - ответил Беляев.
- Еще что?
- Ящики. Надо думать - с ружьями.
- Ну, это не от нас!
- Наверное! Подарок лорда Чатама, вернее всего.
- Боже мой, боже мой!.. Господа, вы молоды. Я опытнее вас. Куда идете вы? Куда толкаете людей? Вы сами идете в пропасть и их толкаете туда... Господа! Что вы там делаете? Отвечайте, Бестужев! - вскричал Козин, прерывая свою проповедь.
- Делаю то, что обязан делать, - ответил лукаво улыбаясь, Бестужев, пишу заметки. Ведь я же назначен, по высочайшему повелению, историографом корабля. Я должен подробно описать наши подвиги, наш славный поход... К этому мне сейчас представился единственный случай...
- Что мне делать с вами, господа? Вы все шутите, смеетесь, а отвечаю я. И перед государем, и перед законом, и перед своею совестью. Что мне делать? Скажите!
- Предать забвению! Все предать забвению! - тихо сказал старший летами артиллерийский офицер.
- Предать забвению! - согласились с ним молодые офицеры.
Козин встал и повторил:
- Предать забвению!
Он молча поклонился и вышел из кают-компании.
"Проворный", подгоняемый попутным ветром, на всех парусах стремился к родным берегам.
Плавание океаном, проливами и Балтикой было спокойное, благополучное.
Наконец открылись плоские берега и дюны Эстляндии. Выглянули верхушки мачт торговых кораблей в Кронштадтской гавани. "Проворный" вошел на рейд. Раздались выстрелы салюта, подтянулись фестонами паруса, упали реи, матросы побежали по вантам, и паруса на всех трех мачтах исчезли в мгновение ока. Упал якорь. Фрегат, описав круг, остановился.
Флейтщик Фалалей 14 декабря 1825 года вышел вместе с ротой гвардейского экипажа на Сенатскую площадь и был убит картечью при залпе царской артиллерии по восставшим против Николая Первого войскам.
![Сергей Григорьев - Гибель Британии [журнальный вариант]](/uploads/posts/books/71901/71901.jpg)