Жан Маркаль - Ренн-ле-Шато и тайна проклятого золота
Мы побывали и на многострадальном кладбище, миновав портик, заставивший меня улыбнуться: это была имитация одного из портиков, какие украшают монастыри Финистера. Мы постояли у могилы аббата, смутно понимая, что этот человек привел в действие некий механизм, работа которого превзошла все его ожидания. Ведь его могила, насколько я знаю, была осквернена. Что в ней искали — сокровище или его тайну? Однако и сам аббат Соньер когда-то осквернил некую могилу, чему до сих пор не могут найти объяснения… Что все это могло означать?
Столь короткое посещение Ренн-ле-Шато, ставшее подлинным открытием, оставило меня в глубокой растерянности. Но все же это был упоительный визит. Красота спокойной деревушки, величественная простота замка, таинственные сады аббата Соньера, башня Магдала в лучах вечернего солнца, опускающегося в туман горных хребтов, — все это произвело на меня неизгладимое впечатление и оказало помощь в дальнейших исследованиях. Да, это восхитительный край, в котором я бы охотно поселился. Стоило ли множеству людей искать здесь сокровища, без устали копаясь в земле, стоило ли им ради этого поиска производить сложные вычисления? На мой взгляд, это бессмысленное занятие. Будь я жителем этой деревни, я не предпринимал бы ничего, что могло бы потревожить тишину и уединение этого изобильного края.
Но не только деревня Ренн-ле-Шато оставила во мне чувство полнейшего единения с этими местами, окутанными тайной. Это и сухое бесплодное плато с оврагами, давшими приют нескольким деревьям, и пик Бюгараш, виднеющийся на юго-востоке. О том, что в этой местности развит горный туризм, красноречиво говорит обсерватория, пост надзора, напоминающий дозорную башню некой древней крепости. Я знал, что этот регион служил убежищем обитателям Разе в далекие времена вестготов, тех самых знаменитых «варваров», бывших всего лишь «иностранцами», носителями иной, удивительной культуры. И наконец, это Ренн-ле-Бен, спрятанный в долине, которую мы сначала не заметили, тот самый другой Ренн, разительно отличавшийся от своего тезки, выжженной солнцем деревеньки, замершей на краю бездны.
Итак, наше восхитительное странствие по плато продолжалось: мы ехали в Ренн-ле-Бен по дороге, без устали делавшей свои бесконечные витки. Путь скорее напоминал череду ухабов и выбоин, нежели нормальную дорогу, но для моей машины, перевидавшей на своем веку многое и отведавшей немало дорожной пыли, это не имело значения. Не раз нам казалось, что мы сбились с пути, столь много тупиков поджидало нас на каждом перекрестке и в каждом поселке, попадавшемся по пути. В сентябрьском зное мы медленно спускались в долину, немало удивлявшую нас: это был совершенно иной мир, нежели тот, что встретил нас на вершине. Зеленый, тенистый, мирный дол был настоящим водным царством. Ренн-ле-Бен оказался краем термальных источников.[8] И первое, что бросилось мне в глаза, — это старая надпись на обветшалой гостинице, вызвавшая у меня безудержный хохот: «Здесь исцеляют катары». Чего же еще ожидать от Ренн-ле-Бен, расположенного в местности, столь часто именуемой «катарским краем»! Однако невыразимое очарование этого крохотного городка, утопающего в зелени, не оставило меня безучастным. Мне всегда нравились небольшие курорты, расположенные в округе, изобилующей горячими источниками. Но привлекало меня отнюдь не лечение целебными водами, нет: в таких городках сохранилась удивительная атмосфера «конца века», пропитанная декадентством, духовной средой поэтов-символистов начала XX столетия. Большим водным курортам я предпочитал маленькие, порой забытые всеми уголки, некогда славившиеся своими целительными источниками: Валь-ле-Бен в Ардеше, Нери-ле-Бен в Алье или Сент-Оноре-ле-Бен в Ньевре. К их числу принадлежит и Ренн-ле-Бен, выпавший из времени и пространства (порой его даже не обозначают на картах). Погруженный в дремотное оцепенение, городок замер в густом, напоенном травами воздухе, поступающем в долину с нагретого солнцем плато.
В Ренн-ле-Бен не меньше загадок, чем в Ренн-ле-Шато. «Бен-ле-Ренн», как порой его называют, появился в эпоху романизации Галлии: иными словами, римляне благоустроили это место, однако первые его обитатели появились еще во времена галлов. Не забудем и об игре слов: «Bains de Rennes» по звучанию напоминает «Bains de la Reine» («Ванна королевы»). Местные легенды утверждают, что в этих местах жила Бланка Кастильская, мать Людовика Святого, утаившая — или, наоборот, нашедшая, согласно многим версиям! — некое сокровище или секретные документы. Как видно, хранить всевозможные тайны и сокровища написано у Реннов на роду. Стоит прибавить, что природа этого региона не менее таинственна, чем затерянные в его Корбьерах деревеньки: дикая и в то же время утонченная, она как нельзя лучше подходит к этому краю мира, где в знойную пору, как говаривал Рабле, стоит запастись погребком, наполненным слегка забродившим винцом.
Однако что говорить о далеком прошлом! Мистическая аура Ренн-ле-Бен не померкла и в нынешнее время, отчасти из-за аббата Буде, местного кюре, бывшего священником почти в одно время с аббатом Соньером, служившим неподалеку от него. Аббат Буде — еще один незаурядный человек, чья роль в «деле Ренн-ле-Шато» была, пожалуй, еще более темной, чем роль его собрата, расположившегося «этажом выше», на плато. Анри Буде слыл писателем, историком, специалистом по истории первобытного общества и даже лингвистом. Последнее качество документально подтверждено: в бытность свою аббат опубликовал книгу «Истинный кельтский язык», в которой он попытался его реконструировать, взяв за основу английский язык — и заодно поведав о несуществующем кромлехе, окружающем, согласно автору, весь этот регион… Довольно необычный способ доказательства лингвистических теорий. Мне удалось ознакомиться с несколькими фрагментами «Истинного кельтского языка». Порой мне приходилось прерывать чтение: на меня нападал безумный смех. Думаю, во время первой публикации этого произведения (нераспроданного, но разосланного по библиотекам ученых обществ и местных эрудитов) лингвистические измышления аббата Буде никто не принимал всерьез. Интерес к его книге возник лишь тогда, когда начался новый виток «дела Ренн-ле-Шато»: в продаже вновь замелькал «Истинный кельтский язык», переизданный и снабженный предисловием, по буйству фантазии не уступающим самой книге. И все же… Обилие нелепых идей на страницах произведения, написанного человеком, который отнюдь не был глупцом, наталкивает на размышления. Что мог таить в себе этот «Истинный кельтский язык»?
Конечно, мы побывали в приходской церкви Ренн-ле-Бен. Это сумрачное здание, зажатое в стенах старого центра, настоящее святилище, предназначенное для молитв и размышлений, несмотря на курьезную картину, весьма радующую любителей тайн (или наводящую на них тоску). В храме царил полумрак. Мне показалось, что в его стенах, как в утробе матери, человек защищен от любого злого воздействия или умысла. Это тихая гавань, столь необходимая нам во время скитаний, утомляющих зрение и разум. Храм Ренн-ле-Бен нельзя назвать шедевром соборной архитектуры, но, к счастью, он дошел до нас в своей первозданной красоте: аббат Буде, занятый интеллектуальными изысканиями, не внес каких-либо изменений в его внутреннее или внешнее убранство.
Однако кладбище Ренн-ле-Бен вернуло меня с неба на землю. Покойники, как известно, — существа довольно мирные, но место их мирного сна почему-то никогда не давало покоя их живым собратьям, особенно если кладбище находилось в центре деревни. Нет, речь идет вовсе не о привидениях или духах: историями о фантастическом мире призраков изобилует любая фольклорная традиция. Я говорю о реальном факте: почему на кладбище Ренн-ле-Бен сохранились две могилы одного и того же человека? Объяснить эту аномалию пытались не единожды. Поскольку надпись на плите гласила, что вышеупомянутый господин «жил, творя добро», было высказано предположение, что он являлся членом какого-либо тайного общества, подобного розенкрейцеровскому. Но так ли это на самом деле? Что может скрываться за столь странной особенностью этого кладбища? Каждый волен найти этому свое объяснение.
Есть точки, в которых противоположные аспекты действительности перестают ощущаться таковыми — об этом писал еще Андре Бретон в «Манифесте сюрреализма». С подобным утверждением сложно согласиться, поскольку в нашем понимании на этом фундаментальном противоречии, на этой извечной битве Архангела света с Драконом тьмы зиждется само бытие. Думаю, первый визит в оба Ренна доказал мне, что в реальности есть множество явлений, отступающих от нормы, и что человеческий разум не способен отличать реально существующее от того, чего нет на самом деле. Кладбище Ренн-ле-Бен было тому прекрасным примером, но дальше этого размышления я не пошел.
