Иероним Уборевич - КОМАНДАРМ УБОРЕВИЧ. Воспоминания друзей и соратников.
Я вызвал вожаков красных партизан на Плесецкую. Уборевич долго беседовал с ними, набрасывал планы возможных совместных действий. Партизаны кивали давно не стриженными головами, разглаживали прокуренные бороды, просили: - Ты, человек хороший, ружьишек нам подбрось, патрончиков... Гранатков бы... А мы черта те сломим! Без пороху мы - что? Чучела огородные...
Начдив обещал им оружие, но при условии, что партизаны и дивизия будут действовать согласованно.
- Дык что? - соглашались они.- Вместе-то оно крепше...
Партизаны стали получать у нас винтовки, патроны, гранаты, взрывчатку, бикфордов шнур. Действия их активизировались, отряды быстро росли. За короткое время отряд Палкина-Дьякона на реке Шелексе уже насчитывал около 150 бойцов, отряд Ларионова-Агапитова в районе Онеги- около 200, а Мурзин и Григорьев собрали из жителей сел Церковнического, Средь-Мехреньги и других свыше 150 человек. Уборевич установил также связь с крупным партизанским отрядом рабочих-железнодорожников, насчитывавшим до 1200 человек. Возглавлял этот отряд сормовский слесарь Федор Артемьевич Луков, работавший до прихода интервентов в депо на станции Исакогорке. Белогвардейцы расстреляли его жену и детей и за голову неуловимого партизана назначили награду в 15 000 рублей золотом.
Ни лютые морозы, ни вьюги, ни туманы, ни весенние ливни не страшили партизан. Это были хорошие проводники, а в стрельбе- почти снайперы. Маскируясь, чаще всего сидя на деревьях, они не давали покоя интервентам. Они доставляли нам связанных по рукам «языков» и тем значительно облегчали действия нашей разведки. По заданиям Уборевича партизаны совершали рейды по вражеским 32 тылам на трактах сийского, обозерского и других направлений, ходили в атаки вместе с регулярными частями.
Хорошо помогли нам партизаны при взятии селения Тарасово, превращенного противником в сильно укрепленный пункт.
Наши цепи пошли в атаку и тут же откатились. Шквальный огонь, хлеставший из окопов и блокгаузов, не позволял приблизиться к селу. Не имели успеха и повторные атаки.
Тогда партизаны Мурзин и Пирогов предложили поставить на широкие салазки несколько трехдюймовых пушек и ночью подвезти их по просеке к наиболее слабым местам противника в тылу. На рассвете наши бойцы вместе с партизанами открыли огонь с той стороны, откуда враг меньше всего мог его ожидать. Цепи 155-го Петроградского полка пошли в решительную атаку. Важный опорный пункт врага на плесецко-селецком направлении был взят. Начдив, встретив угрюмого бородатого Мурзина и голубоглазого Пирогова, расцеловал их.
В марте мы наметили наступление на станцию Обозерскую. Эта задача была возложена на отряд, состоявший из трех полков и партизанского отряда О. Н. Памшна, под общим командованием П. А. Солодухина. Надо было дойти до деревни Большие Озерки и обойти Обозерскую справа. Единственный путь - Обозерско-Онежский тракт- сильно охранялся противником, простреливался артиллерией из Обозерской. Но неутомимый Палкин предложил провести наши части глухой таежной тропой. Пройдя 60 километров, красноармейцы и партизаны темной ночью напали на Большие Озерки, разгромили несколько блокгаузов, захватили несколько орудий и пулеметов, большие запасы продовольствия и пленных.
В числе пленных оказался капеллан одного из английских полков - Роджерс. По дороге в штаб дивизии он сильно волновался, напуганный россказнями о том, что большевики подвергают пленных мучительным пыткам.
Но случилось неожиданное. Уборевич мирно побеседовал с ним, рассказал о грязной роли иностранных войск на советской земле, угостил завтраком и, созвонившись со штабом армии, отпустил его на все четыре стороны. Роджерс никак не мог поверить в свое избавление.
- Вы хотите убить меня... при «попытке к бегству»?
- Да нет же, - улыбнулся Уборевич; - Мы слову не изменяем! Священник прослезился, затем, опустившись на колени, помолился и произнес: - Всегда буду молить бога за добрых большевиков! Как потом стало известно от наших разведчиков, генерал Айронсайд не долго продержал капеллана в Архангельске: как «распропагандированного» большевиками, его отправили в Англию.
У противника было несколько бронепоездов. Иероним Петрович иногда вздыхал: - У белых бронепоезда есть, а у нас... Обидно!
И вот начдив, артиллерист по специальности, пригласил к себе Федора Лукова, опытного слесаря-железнодорожника. Вдвоем они просидели всю ночь. Советовались. Уборевич что-то чертил, подсчитывал.
В Няндомских железнодорожных мастерских закипела работа. Туда пригнали несколько платформ, отремонтировали. На них установили по две трофейных дальнобойных пушки на вращающихся лафетах, пулеметы.
Платформы обшили со всех сторон толстым котельным железом- в два слоя, между которыми засыпали и утрамбовали песок.
Изготовленные таким образом бронеплощадки сыграли большую роль в последующих боях за железнодорожные станции.
Отсутствие знаков различия у командного состава, одетого в обычную красноармейскую форму, создавало большие неудобства в боевой обстановке. Бойцы, особенно новички, иной раз нарушали дисциплину, не слушались командиров, звавших в наступление. «Тебе надо, ты и иди... Ишь какой начальник выискался...» -ворчали они иногда. Потом, когда с нарушителя взыскивали перед строем, он бормотал, как бы очнувшись: - Да я же не знал, что вы начальник...
Уборевич своим распоряжением ввел временные знаки различил, о чем телеграммой сообщил в штаб армии: «Вологда. Реввоенсовету-б. 22.50 8 января 1919 г. Доношу, что мной вводятся как временная мера отличительны е знаки на левом рукаве для отделенных, взводных, ротных, батальонных и полковых командиров. Надеюсь, что Реввоенсовет- б утвердит, так как эта мера вызывается необходимостью. Подробности с нарочным. Начдив-18 Уборевич» / ЦГАСА, Ф 1265, оп. 1, д. 154, л. 37./.
Это нововведение не получило тогда одобрения Реввоенсовета армии, по-видимому потому, что не отвечало принципу демократизации армии. Но введение в дальнейшем знаков различия для командного состава показала, насколько прав был Уборевич.
Я никогда не слышал, чтобы Иероним Петрович жаловался на здоровье. И вдруг врачи предписали ему постельный режим и строгую диету. Оказалось, он с ранних лет страдал острым катаром кишечного тракта. А молчал. Он лежал на станции Плесецкой в купе классного вагона, служившего жильем для командного состава.
Как-то ему принесли обед, приготовленный по распоряжению врача из трофейных продуктов. Но, как ни просил врач, больной отказался от этого обеда. Дело в том, что Уборевич установил строгий порядок учета и распределения трофейных продуктов поровну между командирами и красноармейцами. Если трофейных продуктов не было, все командиры питались из общего котла чечевичной кашей, похлебкой с сухой воблой, получали три четверти фунта хлеба на день.
- Нечего меня уговаривать, -ответил начдив врачу. - Давайте из котла.
Наши купе были рядом, и я часто навещал больного начдива. Он жадно читал сводки, до мельчайших подробностей расспрашивал о положении на каждом участке, даже в самом маленьком отряде.
Однажды я застал Иеронима Петровича за чтением армейской газеты. На откидном столике тускло мерцала сальная свеча. Мы разговорились.
Вдруг в купе вошел красноармеец - небольшого роста, рыжеватый - и замялся у двери.
- Тебе чего, товарищ? - спросил я.
- Да вот, слыхать, начдив заболел. Принес ему галеты... Или вот шоколад... Англичанский!
- Ты ешь сам, дружище, - ответил Иероним Петрович. - Спасибо, у меня все есть.
Красноармеец вынул из кармана сверточек в грязной бумаге:
- Тогда вот табачку... «Вырви глаз», из деревни прислали...
- Вот от этого не откажусь! -взял подарок Уборевич и в знак благодарности пожал руку бойца.
Тот, довольный, ушел.
В летнее время бои все чаще заканчивались в нашу пользу. Некоторое значение имело и то, что солдатам вражеских войск начинала надоедать бесплодная война и их все больше тянуло «домой». Эти настроения не остались секретом для нас.
Уборевич целыми ночами просиживал с добровольцами, вызывавшимися идти в тыл противника, кропотливо инструктируя их.
Из таких посланцев больше всех запомнился мне коренастый, с выцветшими бровями, побывавший в немецком плену унтер-офицер Щетинин. За несколько месяцев до Онежской операции Щетинин перешел линию фронта. Попав к белым, он стал клясть большевиков и упросил зачислить его в белую армию. Там его приняли с распростертыми объятиями. Осмотревшись, Щетинин стал осторожно беседовать с мобилизованными крестьянами, рассказывать им о политике Советской власти по отношению к бедняку и середняку, о никчемной, позорной борьбе русских против русских за толстый карман иностранцев. В 5-м белогвардейском полку, куда он попал, нашлись единомышленники, возникла подпольная организация. Вскоре в нее вступил бывший прапорщик (фамилию его, к сожалению, не могу припомнить), насильно мобилизованный белогвардейцами.
