Наум Синдаловский - И смех, и слезы, и любовь… Евреи и Петербург: триста лет общей истории
Действительно, к вере д`Акоста относился весьма странным, если не сказать вольнодумным для той эпохи образом. Вот еще один из исторических анекдотов. Д`Акоста в церкви ставит две свечи: одну перед образом святого апостола Михаила, а другую перед демоном, которого архангел попирает своими ногами. К нему тут же обращается священник: «Сударь, что вы сделали? Вы же поставили свечку дьяволу». – «Ведь мы же не знаем, куда попадем, – невозмутимо ответил шут, – так что не мешает иметь друзей везде: и в раю, и в аду».
По свидетельству современников, д`Акоста отличался философским складом ума и редким жизнелюбием. Даже на смертном одре он не забывал, что был царским шутом. Вот еще один из дошедших до нас исторических анекдотов. Несмотря на свою скупость, д`Акоста был много должен и, лежа на смертном одре, сказал духовнику: «Прошу Бога продлить мою жизнь хоть на то время, пока выплачу долги». Духовник, принимая это за правду, отвечал: «Желание зело похвальное. Надеюсь, что Господь его услышит и авось исполнит». – «Ежели б Господь и впрямь явил такую милость, – шепнул д`Акоста одному из находившихся тут же своих друзей, – то я бы никогда не умер».
И еще один анекдот о смерти, приписываемый д`Акосте. Д`Акоста пускается в морское путешествие, и один из провожающих его спрашивает: «Как ты не страшишься садиться на корабль, ведь твой отец, дед и прадед погибли на море?!» – «А твои предки каким образом умерли?» – осведомился д`Акоста. «Преставились блаженною кончиною на своих постелях.» – «Так как же ты, друг мой, не боишься каждую ночь ложиться в постель?»
Д`Акоста намного пережил Петра I, дожил до глубокой старости и был придворным шутом при Анне Иоанновне.
От Екатерины I до Александра III
После смерти Петра I на протяжении практически всего XVIII столетия евреев в Петербурге, да и во всей России, если не считать отдельных далеко нехарактерных случаев, не было. Даже те, что были, согласно указу Екатерины I, который она, едва взойдя на престол, подписала, вынуждены были покинуть пределы империи. То же самое сделала ее дочь императрица Елизавета Петровна. Второго декабря 1742 года она указала: «Как то уже неоднократно предписывалось предками Нашими в разных годах, а напоследок, блаженныя и вечнодостойныя памяти, вселюбезнейшия Матери Нашей Государыни Императрицы Екатерины Алексеевны [евреям] во всей Нашей Империи… жить запрещено… какого бы звания и достоинства ни были… разве кто из них захочет быть в Христианской вере Греческого исповедания, таковых крестя в Нашей Империи, жить им позволить».
И если Петр II и Анна Иоанновна в своих указах все же разрешали евреям кратковременный въезд на ярмарки для торговли, то Елизавета Петровна даже для этих случаев не делала исключения. На одном из докладов Сената о возможности допустить евреев к торговле она написала резолюцию: «От врагов Христовых не желаю интересной прибыли». Впрочем, евреи не унывали. Склонные к юмору, они шутили, что отсутствие евреев в Петербурге предначертано Провидением, «так как в летние месяцы здесь нет ночи и, следовательно, невозможно определять время утренней и вечерней молитвы». Которая, добавим, до сих пор начинается с заходом солнца.
Отношение Екатерины II к евреям было сложным и далеко не однозначным. С одной стороны, она хорошо понимала острую необходимость развития таких областей экономики, как торговля и финансы, в которых евреи могли бы быть исключительно полезны для государства. С другой, ей не хотелось ссориться с церковью, для которой евреи были «христоубийцами» и врагами «истинной веры». Императрице православного государства приходилось считаться как с обычными предубеждениями, так и с откровенной религиозной нетерпимостью, долгими веками насаждавшимися на Руси. Этим объясняются ее осторожные формулировки в документах о заселении, например, Новороссийского края, или о массовом появлении евреев в Прибалтике. В указах на этот счет она частенько заменяла слово «евреи» на «иноземцы», «люди известной нации» и другие подобные эвфемизмы. А в письмах губернаторам этих территорий откровенно просила «держать все это в секрете».
К новой, открытой политике по отношению к евреям царское правительство вынуждено была перейти после трех, 1792, 1793 и 1795 годов, разделов Польши между Пруссией, Австрией и Россией. В результате этих разделов к Российской империи отошли Белоруссия и Правобережная Украина, с населением, в значительной степени состоявшим из евреев, численностью около миллиона человек. Если к этому добавить полмиллиона евреев, ставших русскими подданными после того, как в 1815 году в состав России было включено царство Польское, то в начале XIX века Россия оказалось страной с самым многочисленным в мире еврейским населением. Не исключено, что в значительной степени в силу именно этого обстоятельства за евреями было закреплено право проживать на прежних местах, в то время как въезд во «внутренние губернии» страны был для них запрещен. Возникла так называемая «черта оседлости». Понятно, что многих, особенно купцов, ремесленников и торговцев, это не устраивало. В Петербург отправилась первая делегация еврейских общин с ходатайством о смягчении законодательств, направленных против евреев.
Одним из самых активных просителей, прибывших в Петербург, был херсонский купец 1-й гильдии корабельный подрядчик Абрам Израилевич Перетц. В Петербурге начала XIX века он слыл одним из владельцев дома № 15 по Невскому проспекту. В столице его хорошо знали. Газеты писали, что это был «человек был ученый, знал разные иностранные языки, одевался и жил по гражданским обычаям». Наряду с судостроением, предприимчивый купец занимался торговлей солью. В этом деле он преуспел и вскоре стал едва ли не единственным крупным поставщиком соли к царскому двору. В петербургский городской фольклор Перетц вошел широко известным в свое время каламбуром, обыгрывавшим его экзотическую фамилию: «Где соль, там и Перетц».
Перетц имел обширные связи в высших кругах русского общества. Он был женат на дочери известного ученого и мецената, управляющего светлейшего князя Г. А. Потемкина, раввина Иошуи Цейтлина. Но особенно сблизился Перетц с крупнейшим общественным и государственным деятелем времени Александра I Михаилом Михайловичем Сперанским – одним из главных инициаторов и проводников общественных и политических реформ императора в первые годы его царствования, которые Пушкин охарактеризовал как «Дней Александровых прекрасное начало». Перетца даже называли «еврейским помощником Сперанского». И когда в 1802 году по инициативе Александра I в Петербурге был образован Комитет для составления законодательства о евреях, одним из немногих евреев, получивших приглашение участвовать в заседаниях комитета, был Абрам Израилевич Перетц.
Вместе с делегатами от еврейских общин вновь приобретенных западных земель в столицу прибыли их семьи и еврейская прислуга. Так в Петербурге возникла первая еврейская община, которая собиралась в доме Перетца на углу Невского и Большой Морской. Тогда же, в 1802 году, первые петербургские евреи приобрели участок под еврейское кладбище. Он находился в лютеранской части старинного Волкова кладбища. Была заведена первая общинная книга. С этого момента можно считать, что в Санкт-Петербурге «де-факто» появились первые евреи. К 1826 году их количество достигло 248 человек. В Петербурге начали прорастать ростки еврейского городского фольклора: «Что был раньше Петербург? Пустыня. Вот теперь Бердичев». Надо сказать, что в сознании евреев Бердичев имел особое значение. Этот город в Житомирской области Украины долгое время считался самым еврейским городом в мире. Например, в 1897 году евреи составляли 80 % его населения. В еврейском фольклоре репутация Бердичева была настолько высокой, что его статус сравнивался исключительно со статусом столичных городов.
Между тем 1826 год стал для петербургских евреев одним из самых драматических. Одним из первых распоряжений Николая I при восшествии на престол был указ о высылке из столицы всех евреев, кроме 29 человек, обслуживающих Министерство двора. Это были акушерки, зубные врачи и некоторые торговцы.
Но постепенно все возвращалось на круги своя. Вскоре в Петербург потянулись и другие предприимчивые представители еврейского народа. Так, в 1848 году в Северную столицу приехал немецкий книготорговец Маврикий Осипович Вольф.
Вольф родился в 1825 году в Варшаве в семье известного врача, который пользовался уважением в образованном польском обществе и был автором целого ряда медицинских монографий. Его дед был евреем-выкрестом и служил лейб-медиком у австрийского императора Иосифа II.
Маврикий Осипович Вольф
Страсть к книгам у Вольфа проявилась рано. Известно, что уже в гимназии товарищи по классу называли его «книговедом». В книжной торговле Маврикий Осипович оказался с пятнадцати лет. Работал в книжных магазинах Польши, Германии, Франции. По прибытии в Петербург, поступил в книжный магазин Я. А. Исакова заведующим французским отделом, а вскоре занялся изданием и распространением польских книг. В 1853 году он оставляет службу у Исакова и открывает собственную «универсальную книжную торговлю» и одновременно выступает как издатель русских книг.
