Пол Эврич - Русские анархисты. 1905-1917
Вопреки теориям Гегеля, Маркса и Дарвина, Кропоткин был убежден, что в основе исторических процессов лежит сотрудничество, а не конфликтность. Более того, он отвергал концепцию Гоббса о том, что естественное состояние человека – это война всех против всех. В каждый исторический период, заявлял он, появлялись самые разнообразные ассоциации взаимопомощи, достигавшие наибольшего развития в коммунах и гильдиях средневековой Европы[2]. Кропоткин считал, что рост централизации государства с XVI по XIX век был всего лишь отклонением от нормального развития западной цивилизации. Он был убежден, что, несмотря на появление государства, добровольные объединения продолжали играть ключевую роль в человеческих делах. И дух взаимопомощи «даже в нашем современном обществе, как всегда заявляя о праве на существование – основной лидер, который ведет к прогрессу». Основные тенденции современной истории нацелены на создание децентрализованных, не политических кооперативных сообществ, в которых человек может свободно развивать свои творческие способности, без вмешательства королей, священников или солдат. Повсюду таким искусственным государствам приходится слагать свои «святые обязанности» в пользу «естественных добровольных групп».
Знание Кропоткина истории человечества, вкупе с опытом, полученным из первых рук в Сибири и среди часовщиков кантона Юра, укрепили его глубокое убеждение, что человек будет предельно счастлив лишь в таких небольших коммунах, которые позволят пышно расцвести естественным инстинктам и взаимопомощи. Ближе к концу столетия Кропоткин обрисовал облик нового общества, в котором «промышленность сочеталась с сельским хозяйством, а умственная деятельность – с ручным трудом», как кратко сообщал он в подзаголовке одной из своих широко известных книг. Мужчины и женщины в таких сообществах, связанные естественными узами общих трудов, освободятся от искусственности централизованного государства и обширных промышленных комплексов. Нет, сам Кропоткин не испытывал никакого предубеждения против современной техники. «Я отлично понимаю, – писал он в своих мемуарах, – то удовольствие, которое может получить человек от мощи своей техники, от умственного характера своей работы, точности движений и от безукоризненности своих действий. Техника, расположенная в небольших мастерских, может спасти человека от тяжелой и монотонной работы капиталистического предприятия, и клеймо примитивности, которое когда-то легло на ручную работу, исчезнет навсегда. Члены такой коммуны будут работать от двадцати до сорока лет, четырех-пяти часов в день хватит для обеспечения комфортабельной жизни. Разделение труда, учитывающее неизбежное различие умственного и физического, может представить разнообразие достаточно интересных и приятных занятий, что приведет к органическому существованию общины, подобно такому, которое существовало в средневековом городе».
Рисуя такой безмятежный портрет будущего, Кропоткин выражал свою ностальгию по простой, но полной и насыщенной жизни, которая вела его к идеализации автономных социальных ячеек прошедших лет – сельских поместий и гильдий, общины и артели. Перед лицом постоянно растущей концентрации экономических и политических сил в Европе XIX столетия он смотрел и назад, в благословенный мир, еще не испорченный вторжением капитализма и современного государства, и вперед – в такой же мир, свободный от давления смирительной рубашки, которая душит все естественные человеческие стремления.
Для нового поколения анархистов из Белостока теории Бакунина и Кропоткина как нельзя лучше характеризовали высокоцентрализованное и репрессивное Российское государство. Унизительная бедность рабочих и крестьян, отчуждение студентов и интеллигенции от государства и общества, вездесущие учреждения, ведавшие насилием и террором, жестокие преследования религиозных и национальных меньшинств плюс к этому экономическая депрессия омрачали общественную атмосферу раздражением и отчаянием. В соответствии с учением Бакунина Россия, как относительно отсталая страна, должна была уже созреть для революции. В начале XX века Россия была на мощном подъеме, недавно начав всесторонний стремительный переход от преимущественно сельской к городской жизни, переход, который рвал все корневые связи традиций и стабильности.
Индустриализация выкинула на обочину немалую часть общества – люмпен-пролетариев и другие растерзанные элементы общества, лишенные возможности существования во враждебном и меняющемся мире. Легко можно предположить, что именно эти, отвергнутые, отщепенцы ответят на призывы анархистов к уничтожению существующего режима, после чего останется только поприветствовать наступление золотого века. И действительно, немалая часть из них вступила в первые кружки анархистов в 1903–1904 годах.
Тем не менее даже в эти беспокойные времена, когда дух нигилизма широко распространился по стране, в анархистском движении приняло участие сравнительно небольшое количество граждан империи. Объяснение частично кроется в том, что политическое сознание масс было пока еще на очень низком уровне; и в самом деле, в числе членов двух основных социалистических партий, которые возникли на рубеже столетий, было очень незначительное число крестьян и промышленных рабочих. Те немногие крестьяне, которые в самом деле интересовались политическими вопросами, как правило, вступали в партию социалистов-революционеров, чьи программы отвечали потребностям сельского населения. Что же до рабочего люда, то доктрины анархизма находили отклик большей частью среди бродячих ремесленников, которые, как и Кропоткин, мечтали о прошедших временах ручного труда, или же среди неорганизованных и безработных обитателей городских трущоб.
Тем не менее многие из этих двух групп нашли применение своей склонности к насилию в террористических крыльях эсеровской партии или Польской социалистической партии. Между ремесленниками и пролетариатом трущоб находился растущий класс фабричных рабочих с постоянной занятостью, которые уже начали обретать свое место в условиях промышленной экономики. Если их вообще интересовала какая-либо политическая партия, то для защиты своих интересов они больше тянулись к социал-демократам.
Еще одна причина неудачи анархизма в его намерении привлечь к себе широкие массы кроется в нежелании большинства русских людей, даже тех, кто обитал на самом дне общества, принять и ультрафанатизм Бакунина, и наивный романтизм Кропоткина в виде решения их неотступных трудностей. Социалистические партии России по контрасту со своими собратьями в Западной Европе с их сильными реформистскими тенденциями были настроены достаточно воинственно, чтобы принимать в свои ряды всех, даже самых страстных и идеалистически настроенных студентов и ремесленников м бездомных бродяг городского дна. И наконец, сама суть анархистского символа веры с его резкой враждебностью к какой-либо иерархической организации препятствовала росту движения. А вот социал-демократы не только позаимствовали многое из революционного духа анархизма, но и укрепили его эффективной организационной структурой.
В силу этих причин российский анархизм все двадцать пять лет своего существования продолжал оставаться рыхлым собранием независимых групп, не имеющим ни партийной программы, ни налаженного механизма координации своих действий. Тем не менее ход событий доказал, что анархизм, так точно отвечавший «максималистским» настроениям революционной России, в первое десятилетие нового века оказал на нее влияние, совершенно неадекватное сравнительно небольшому количеству его сторонников.
Глава 2
ТЕРРОРИСТЫ
Мы на горе всем буржуям
Мировой пожар раздуем,
Мировой пожар в крови –
Господи, благослови!
Александр БлокАнархистское движение, на рубеже столетий возникшее в империи Романовых, имело предшественников в прошлом России. Из века в век в ее пограничных областях вспыхивали бурные народные восстания, окрашенные в анархистские тона. Хотя мятежные крестьяне обрушивали свою злобу на помещиков и чиновников, но благоговели перед царем или каким-нибудь самозванцем; память о массовых восстаниях – от Болотникова и Стеньки Разина до Булавина и Пугачева – была богатым источником вдохновения для Бакунина, Кропоткина и их учеников-анархистов.
Анархистские религиозные секты, которыми изобиловала Россия, также оказывали на вождей революционного анархизма глубокое воздействие, хотя сектанты были убежденными пацифистами и предпочитали верить в Христа, а не в насильственные действия. Секты неколебимо отвергали внешнее давление, религиозное или светское. Их приверженцы с презрением относились к официальной иерархии Русской православной церкви; они часто отказывались платить налоги, приносить присягу и брать в руки оружие. «Божьи дети, – заявляли члены секты духоборов, в 1791 году заключенные под стражу, – не испытывают нужды ни в царе, ни во властях, ни в человеческих законах».
