Саул Боровой - Еврейские хроники XVII столетия. Эпоха «хмельничины»
Во всем культурном облике Ганновера было много необычного, выделявшего его из польско-украинской еврейской культурной среды и делавшего его на этом фоне своеобразным «европейцем». В нем было много от современного ему западно- и южноевропейского еврейского интеллигента, на умственном развитии которого отходящая эпоха «гуманизма» оставила некоторые, пусть и весьма нечеткие, следы. Вот почему несколько позже он почувствует себя так хорошо в Италии в кружке венецианских и ливорнских каббалистов[26].
Не возникает никаких проблем при фиксировании общественной позиции Саббатая б. Меир Гакогена — автора другого исторического источника этой поры — «Послания»[27].
Саббатай Гакоген (1621–1663), более известный под аббревиатурой «Шах»[28], был раввином в Вильно[29]; как автор большого числа произведений богословско-правового характера он был одним из наиболее авторитетных представителей раввинской иерархии своего столетия. Отсюда тот привкус официальной реляции, которым так сильно отдает «Послание» Саббатая. Чувствуется, что написано оно не только потому, что автор считает себя обязанным известить зарубежные еврейские общины о чрезвычайных событиях, обрушившихся на еврейское население Украины и Белоруссии, а еще, и главным образом, потому; что он считает необходимым, чтобы информация была подана в нужной трактовке, была соответствующе осмыслена, и Саббатай Гакоген с легкостью подгоняет материал к заранее заготовленной схеме. Четкость и продуманность тенденции — вот что прежде всего характеризует этот источник, и это, конечно, значительно облегчает работу исследователя над ним.
Совсем в ином положении оказывается исследователь при работе над другими источниками. Тут, в лучшем случае, удается установить только имя автора. Через ткань повествования не проступают никакие индивидуальные черты рассказчика. Но зато тем ярче и обобщеннее выступает классовое и типичное.
Фактическая осведомленность авторов этих хроник весьма ограничена. Она зачастую врядли полнее того набора данных и слухов, которыми обладал средний еврейский обыватель — современник событий. Если эти хроники были вообще написаны и изданы, то это случилось только благодаря тому широкому интересу к событиям крестьянской войны, особенно к ее «еврейским последствиям», который возник среди еврейского населения.
Это подтверждается таким, например, фактом, что хроника Мейера из Щебржешина стала объектом наглого плагиата. Напечатанная в 1650 г. в Кракове она издается вновь в Венеции в 1656 г. под именем нового автора — Иегошии из Львова.
Но эти хроники порождены не только спросом на такого рода еврейскую книгу, но также и писательскими претензиями их авторов, что ни в какой мере не повышает их значения как исторического источника. Все они продолжают традиции еврейской мартирологической литературы с ее сложившимися и стандартизировавшимися формами; не удовлетворяясь более или менее удачной стилизацией «Плача Иеремии» или другого соответствующего классического образца, авторы хроник и поминальных элегий проявляют увлечение формально-стилистическими задачами.
Ярким образцом является только что упомянутая нами хроника Мейера из Щебржешина. Она почти вся целиком соткана из отдельных подобранных библейских стихов (или фрагментов их) и сплошь написана рифмованной прозой. Первые буквы абзацев, слагаясь в акростих, составят полное имя автора; потом первые буквы абзацев пойдут в порядке алфавита. Все это, впрочем, весьма обычные трюки в еврейской литературе того времени, главным образом, литургической.
Весьма своеобразно по своей литературной форме произведение Габриеля б. Иегошии «Врата покаяния»[30]. Оно разбито на ряд небольших глав, которые в свою очередь делятся на две такие части: несколько библейских стихов (главным образом, из «Плача Иеремии») и комментарии к ним. В этот комментарий, выдержанный в обычном стиле еврейской экзегезы[31], вплетены всякие факты из событий крестьянской войны и соответствующие ламентации к ним. Конечно, автор не забыл пропустить через все произведение и длиннейший акростих. Эти литературные причуды автора чрезвычайно затрудняют освоение конкретно-исторического материала, заключенного в этом произведении.
Несколько особняком среди всей хроникальной литературы стоит «Плач на бедствия святых общин Украины». В отличие от других разбираемых нами памятников «Плач» написан не на древнееврейском языке, а на еврейском (идиш).
Правда, в первых же строках «Плача» сообщается, что этот «Плач» был превосходно сочинен на святом языке. Однако у нас есть как будто основание поставить под сомнение это заявление автора (переводчика?). Нам до сих пор неизвестен древнееврейский оригинал «Плача», и можно предположить, что только для большей солидности была сделана ссылка на не существовавший оригинал. Составитель «Плача» не только не был очевидцем описываемых им событий, он даже и не жил на Украине. Житель Моравии, он обо всем знал, главным образом, из рассказов многочисленных беглецов. По своей форме «Плач» принадлежит к весьма распространенному в литературе на «идиш» тех столетий разряду поминальных повествований — «плачей» (Techinoth), предназначавшихся для благочестивых чтений и молитвенного времяпрепровождения женщин: последним ведь не был понятен древнееврейский язык молитв и «настоящей» литературы. Автор «Плача» даже предусмотрительно указывает, на мотив какой молитвы должно читаться его произведение.
При всем этом «Плач» значительно отличается от многочисленных плодов литургической продукции, вызванных событиями крестьянской войны. В отличие от них, не содержащих в себе почти никаких конкретно-исторических фактов и являющихся беспредметно-элегическими излияниями (поэтому мы не использовали их в нашем исследовании), «Плач» насыщен весьма любопытным фактическим материалом, дающим ему право войти в число еврейских исторических источников той поры.
Д. Предпосылки войны и ее «еврейские моменты» по польским и украинским хроникам
Хронисты — современники из польско-магнатского лагеря почти все свое внимание уделяли описанию военных операций, особо оттеняя «зверство» повстанцев и «вероломство» казаков. На выяснении общих причин острой борьбы останавливаются не все, и при этом весьма скупо. Говоря о мотивах восстания, официальный королевский историограф Коховский (Annalium Poloniae climacteres) и современник Грондский (Historia belli cosacopolonici) выдвигают на первый план религиозную вражду, поверхностно увязывая, таким образом, описываемые события с целой цепью явлений внутренней истории Польши всей предшествующей поры и замазывая подлинную социальную и национальную сущность конфликта.
Много внимания уделяется ими одному из элементов блока: выяснению причин возникновения специально казацкого недовольства. Именно здесь, полагают эти хронисты, была основная и решающая причина катастрофы. Весьма влиятельные панские круги полагали, что политикой мелких уступок казачьей старшине можно было предотвратить восстание или найти путь к примирению, после того как восстание разразилось. Отголоски этой концепции не исчезли и позже в польской историографии, отразившись, например, в знаменитой книге К. Шайнохи.
Но и магнатские хроники не могли совсем не заметить второго элемента антимагнатского блока — широкие крестьянские массы и плебейские слои городского населения: уж слишком остро поставлен вопрос о них всем ходом борьбы.
Рассматривая истоки хлопского недовольства, магнатские хронисты особенно заостряют внимание на роли евреев, пособников и соучастников польских магнатов в деле эксплуатации крестьян. Так, Коховский очень обстоятельно рассказывает о тех способах (монополии, аренды и т. д.), которыми евреи «снискали всеобщую ненависть, которую должны были потом искупить смертью» (op. cit., 1, 27). А Грондский поведал, что «селянские повинности возрастали со дня на день большей частью потому, что отдавались в аренду евреям, а те не только придумывали всевозможные доходы к большей обиде крестьян, но и стали судьями над крестьянами» (op. cit., р. 32). Выпячивая на передний план вопрос об евреях-арендаторах, панские хронисты прежде всего преследовали цель отвести от польских магнатов обвинение в том, что они своими методами эксплуатации сделали неизбежным взрыв, потрясший до основания всю польскую государственность. Вместе с тем выпячивание специфически-отрицательных сторон «еврейского засилья» среди арендаторов отражало реальные интересы широких слоев малоземельной и безземельной польской шляхты, которая сама не прочь была завладеть выгодными позициями, занятыми евреями-арендаторами. Так, автор одного вирша[32], опубликованного в 1654 г., восклицает, обращаясь к магнатам:
