Олег Ивик - Сюнну, предки гуннов, создатели первой степной империи
Ближайшими соседями сюнну в те годы были племена дунху, они «были сильны и процветали». Узнав о воцарении нового правителя, дунху направили к нему посла с требованием отдать «скакуна Тоуманя, который мог пробежать в день тысячу ли». Тысяча ли тогда составляла 432 километра[2] (сегодня — строго 500 километров); это значительно больше, чем может проскакать за сутки даже очень хорошая лошадь (максимальный зарегистрированный результат —311,6 километpa в сутки{71}), — вероятно, Сыма Цянь несколько приукрасил достоинства коня. Во всяком случае, приближенные Маодуня решительно воспротивились такому требованию. Однако сам Маодунь сказал: «Разве можно, живя по соседству с другим государством, пожалеть [для него] одного коня?» И лошадь была отправлена к новым хозяевам.
Через некоторое время осмелевшие дунху направили Мао-дуню очередное требование: они хотели получить одну из его жен. Приближенные шаньюя вновь воспротивились и обвинили соседей в том, что те «не знают правил поведения». «Маодунь [на это] ответил: “Разве можно, живя по соседству с другим государством, пожалеть для него одну женщину?” И он отдал свою любимую жену дунху».
Тогда дунху, «еще более возгордясь», потребовали отдать им пограничные земли, лежавшие между ними и сюнну. Земли эти не были населены и по большому счету никому не были нужны; некоторые из советников Маодуня сказали: «Эти заброшенные земли можно отдать, а можно и не отдавать». Но на этот раз правитель пришел в «страшный гнев». Он сказал: «Земля — это основа государства, разве можно отдавать ее!» И отрубил головы всем, чья точка зрения не совпала с его собственной. Лишились голов и те, кто запоздал явиться на срочно объявленную мобилизацию.
Вероятно, Маодунь слегка покривил душой и дело было не столько в землях, сколько в том, что дунху, привыкшие к покладистости соседа, никак не ожидали от него такой реакции и не были готовы к нападению. «Маодунь во главе своих отрядов атаковал дунху, разгромил их и убил их предводителя, взяв в плен множество людей, скота и имущества».
Одержав первую победу, Маодунь разгромил племена юэнжи на западе, а на юге завоевал территории, занятые племенами лоуфань и байян. Он полностью вернул сюннуские земли, отобранные императором Цинь Ши-хуанди, и установил границу с Китаем по прежней укрепленной линии к югу от Хуанхэ. Потом он вторгся в земли Янь (в окрестностях современного Пекина) и Дай (во Внутренней Монголии). Теперь в его распоряжении имелось уже более трехсот тысяч лучников. На севере сюнну подчинили племена хуньюй, цюйшэ, динлин, гэкунь и синьли. С тех пор, пишет Сыма Цянь, «вся сюннуская знать и высшие сановники покорились Маоду-ню, посчитав его мудрым правителем»{72}.
В научной литературе Маодуня часто отождествляют с Огуз-каганом, эпическим предком тюркского народа, — эту точку зрения впервые предложил Н.Я. Бичурин{73}. Действительно, биографии обоих героев — исторического и эпического — в чем-то схожи{74}. Конечно, Маодунь из китайских летописей, в отличие от Огуз-кагана, не мог похвастаться тем, что был зачат матерью от луча света, вырос за сорок дней и имел в помощниках говорящего волка{75}. Но оба героя едва не погибли от козней своих отцов, оба пришли к власти, совершив отцеубийство, оба не слишком дорожили двумя своими первыми женами, оба провели схожие структурные преобразования в своих государствах{76}.
Сыма Цяня отделял от его героя не такой уж долгий период времени — около ста лет. Тем не менее за этот короткий срок рассказы о Маодуне успели приобрести типичные для эпоса (или даже для сказки) черты: повтор аналогичных событий по три или четыре раза с нарастанием эффекта (стрельба вслед за свистящими стрелами, отсылка дани соседям); готовность героя ритуально пожертвовать такими традиционными для фольклора ценностями, как конь и жена; положительная оценка главного героя, хотя он совершает поступки безусловно аморальные (убийство отца, мачехи и младшего брата).
Отметим, что отцеубийство (несмотря на то что в данном случае его можно оправдать местью) было тяжелейшим, практически невероятным преступлением в глазах любого китайца. Оно нарушало основы не только конфуцианской морали, но и самой структуры мироздания. И тот факт, что Сыма Цянь сообщает об убийстве Маодунем собственного отца совершенно спокойно, не давая этому преступлению никаких нравственных оценок и не выводя из него никаких грядущих катастроф, говорит о том, что историк, описывая юность будущего шаньюя, опирался не на китайские архивы, а на сюннуский эпос.
Кроме того, очень многое из того, что рассказывает Сыма Цянь о Маодуне, представляется попросту невозможным в реальной жизни — на это обращает внимание Н. Н. Крадин в книге «Империя хунну»{77}. Во-первых, трудно представить, чтобы политический переворот и отцеубийство готовились столь публично, с привлечением такого количество народа. Во-вторых, известно, что мужчины из рода шаньюев (Сюй-ляньти или, в другой транскрипции, Люаньди{78}, Луяньти{79}) традиционно брали жен в других знатнейших сюннуских родах: Хуянь, Сюйбу, Цюлинь и Лань{80}. Конечно, среди многочисленных супруг шаньюя могли рано или поздно появляться и женщины иного происхождения. И все же есть все основания думать, что юноша, которому еще не исполнилось и 25 лет и который совсем недавно вернулся к своим соплеменникам, не успел обзавестись гаремом. Скорее всего, жена Маодуня была сосватана ему отцом, когда тот решил примириться с сыном, и, значит, она принадлежала к сюннуской знати. Беспричинное убийство этой женщины не могло остаться безнаказанным. В-третьих, непонятно, почему массовые казни воинов, не решившихся пустить стрелу в коня и в знатную женщину, не обратили на себя внимание шаньюя и его приближенных. Да и сами воины — свободные общинники — не стали бы терпеть подобный террор от человека, который был всего лишь одним из возможных наследников шаньюя. В-четвертых, невероятно, чтобы кто-либо, будь он даже и родным сыном, мог без последствий для себя убить любимую лошадь отца. Конь всегда был священным животным для кочевника, убийство чужого коня было вызовом и жесточайшим оскорблением. Не слишком вероятным представляется и сам факт отцеубийства, более типичный для фольклора, чем для реальной жизни. Конечно, всякое случалось, и все же в истории кочевого мира в борьбе за престол значительно чаще убивали братьев, кузенов, дядей и других родичей — то есть возможных претендентов, чем отца.
Но какими бы эпическими подробностями ни украсились образ и биография Маодуня, не вызывает сомнения одно: так или иначе, этот человек стал шаньюем, возглавил сюннуские племена и вернул земли, утраченные Тоуманем.
* * *Китайцам же в те годы было не до северного соседа — в стране завершалась гражданская война. Генерал Сян Юй, разгромивший циньскую династию, теперь, в свою очередь, терпел поражения от новоявленного повстанческого вождя Лю Бана — вчерашнего крестьянина и будущего основателя династии Хань, которой на четыре последующих века было суждено утвердиться на троне Поднебесной. Маодунь решил воспользовался смутой и двинуть свои войска на Китай.
В 202 году до н. э. Лю Бан, уже носивший титул Хань-вана, одержал окончательную победу над своими противниками и провозгласил себя императором (в китайских летописях он обычно фигурирует под посмертным именем Гао-ди или храмовым Гаоцзу[3]). Но власть его еще не упрочилась, и на окраинах было неспокойно. Северные земли Поднебесной он отдал в управление военачальнику Хань Синю, которому был в значительной мере обязан и победами, и троном. Благодарный император назначил Хань Синя «править землями к северу от Тайюани с резиденцией в Цзиньяне и [повелел] быть готовым к отражению [племен] ху». Но Хань Синь счел, что его резиденция находится слишком далеко от театра военных действий, и испросил высочайшего дозволения перенести ее в пограничный город Май. Возможно, он уже тогда замышлял измену, но ничего не подозревающий император дал согласие.
Осенью следующего года Маодунь со своим войском взял ставку Хань Синя в окружение. Китайский военачальник затеял с сюнну переговоры, но почему-то предпочел вести их тайно, и императорский двор, узнав, что он «неоднократно посылал тайком послов к ху», заподозрил Хань Синя в измене. В Май был послан чиновник для расследования этого дела. Тогда Хань Синь, уже не скрывая своих намерений, договорился с Маодунем о совместных военных действиях против бывших соотечественников. «Затем он поднял восстание, сдал Май хусцам [и] напал на Тайюань». Военачальники, служившие под началом Хань Синя, поддержали своего командира, и их армия объединилась с армией сюнну{81}.
