С. Шумов - Тевтонский орден. Крах крестового нашествия на Русь
Бранденбургская марка и герцогство прусское составляют, действительно, две главные части прусской монархии. Они соединились только в XVII ст., но их история имеет много общих черт, ибо Бранденбург — страна славянская, завоеванная в XII и XIII ст., немецкими маркграфами Асканийского дома, а Пруссия — страна литовская, завоеванная в ХШ ст. немецким орденом Тевтонских рыцарей. Наследники маркграфов и рыцарей, Гогенцоллерны, многим обязаны тем и другим, но особенно маркграфам. Они сделались королями из герцогов прусских, но величие и господства среди германского мира они достигли как курфюрсты бранденбургские; в марке же они встретили предание той оригинальной власти, военной и патриархальной в одно и то же время, которую они потом распространили на различные страны, подчиненные их господству, и которая послужила этим странам прочной связью.
Природа Бранденбурга. — Славяне и немцы берегов Эльбы.
Бранденбург — одна из самых унылых местностей унылой северо-германской равнины. Главные ее реки — Гавель и Шпре; и если водные потоки представляют собой, как говорить Паскаль, большие дороги, одаренные движением, то нужно признать, что они проведены здесь в надлежащем направлении, соединяя окраины страны с ее центром, а центр с Эльбой, которая ведет к морю; но зато как плохо движутся эти бранденбургские дороги! Едва вступив в эту область, Шпре не находит больше склона и почти останавливается, разделяясь на маленькие рукава, которые сонно пробираются то между лугов, то среди ольховых лесов. Гавель тоже теряет свою силу, разливаясь по бесчисленным озерам. Впрочем, в этих плохоньких речках есть своя прелесть: на этих лесах и прудах, где отражаются тяжелые облака северного неба, отдыхает взор утомленного унылым пейзажем путника, а кое-какие прибрежные холмики приятно нарушают однообразие равнины. Без этого летом ее можно было бы принять за Сахару. Бранденбург недаром называют «немецкой песочницей»: иной маленький городишко в сильный ветер совсем заносится тучами песка; когда ветер стихнет, жителям приходится отгребать песок от дверей домов и выметать с улиц, где его по колено. На Флэмингской возвышенности вода выдается жителям по порциям. Раздачей ее заведуют муниципалитеты. Утром в каждой деревушке народ собирается у колодца; является бургомистр с ключами, раздает воду и тщательно запирает снова это сокровище под замок.
История этой обездоленной страны начинается поздно. В первые века христианства ее заселяют германцы; но когда великое переселение народов, называющееся у нас нашествием варваров, охватывает провинции Римской империи, они оставляют эту область и направляются к югу или к западу. Тогда славяне, занимавшие правый берег Вислы, подвигаются на запад, занимают все пространство покинутых германцами земель вплоть до Эльбы, а по местам переходят даже на ее другой берег. Между Эльбой и Одером они носят имя вендов и делятся на три группы: бодричи в Мекленбурге, вильцы в Бранденбурге, сорбы в Лужицкой земле и Мейссене. Служа авангардом славянского мира, венды занимают боевой пост на восточных границах северной Германии.
Благодаря великому переселению славяне прошли этот длинный путь почти без борьбы; но им пришлось сейчас же остановиться, как только оно кончилось, т. е. когда несколько германских народцев, в том числе и франки, окончательно овладели в V в. Галлией и стали защищать ее границы от новых пришельцев. Таким образом франки с древнейших времен уже имеют прикосновение к истории этой заэльбской страны, где впоследствии явилась Пруссия. Остановив на Рейне последние толпы завоевателей, они сами затем нападают на Германию, чтобы ввести в ней свои законы и христианскую веру: Меровинги начинают это дело, Каролинги оканчивают его, и как только Карлу Великому удалось подчинить саксов и продвинуть до Эльбы границы своей империи, он тотчас начинает войну с вендами и делает их своими данниками. Если бы смерть не остановила его, то он заставил бы этих язычников войти в христианское общество, светским главою которого он был; но он успел только вооружить против них восточную границу Германии, вдоль которой был основан им ряд марок. Это были маленькие государства, организованные для наступательных — действий: сражаться с вендами, собирать с них дань, поддерживать силою христианскую проповедь — таковы были обязанности начальников марок, которые назывались маркграфами, т.е. пограничными графами, и которые были передовой стражей христианской империи.
После смерти Карла Великого борьба двух враждебных племен и двух враждебных религий на берегах Эльбы являлась роковой неизбежностью. Борьба эта продолжалась много веков. Славяне, может быть, ничем не уступали германцам времен Тацита, но они не в состоянии были бороться с немцами, которых цивилизовали и организовали их покорители — франки. В течение долгого времени их спасали разные обстоятельства: слабость и бессилие преемников Карла Великого, междоусобные войны и нашествие норманнов и венгров, опустошавший империю. Полузабытые в своих областях, маркграфы плохо защищались, и Эльба оставалась плохо охраняемой границей плохо объединенной Германии. Одно мгновение казалось, что дело Карла Великого нашло себе продолжателей: то было время, когда опасность пробудила национальное чувство и когда герцог саксонский, Генрих Птицелов, был избран королем Германии.[2] Венгры были отброшены, на вендов было произведено решительное нападение и значительная часть их была обращена в христианство и принуждена к покорности. При Генрихе и его преемнике Оттон христианская проповедь шла рука об руку с завоеванием; миссионеры и маркграфы действовали заодно, и епископства возникали вместе с крепостями. Магдебург был объявлен метрополией славянских земель, и Оттон желал, чтобы этот город стал для славян тем, чем некогда был для Германии Майнц. Бранденбург и Гавельберг сделались главами епархий. Еще несколько лет, и венды вошли бы в составь Германии; но Оттон собственными руками подготовил крушение своего дела. Подняв императорскую корону, ниспавшую в руки мелких итальянских князьков,[3] и возложив ее на свою голову, он весь предался неосуществимой мечте о всемирном владычестве. Он первый увлекся той страстью к Италии, которая погубила его преемников. Они хотят владычествовать над Миланом, царицей ломбардских общин, и над Римом, вечным и священным городом; они становятся королями Неаполя и стремятся к короне Константина, мечтая соединить снова обе империи, разделенные некогда Феодосием. Что им за дело до глухой борьбы, которая идет за Эльбой! Маркграфы раздавлены, и после большего мятежа, вспыхнувшего при наследнике Оттона, граница империи снова переносится с Одера на Эльбу.[4] Все боги славянской мифологии, как те, которые обитают в храмах и имена которых начертаны на подножии их статуй, так и те, которым нет имени, но которые открывают себя в шелесте листьев дуба и в ропоте ручьев, вновь овладевают в XI веке страною, откуда они были изгнаны Магдебургской Богородицей и младенцем Иисусом.
Язычество вендов находило себе естественную опору в язычестве остальных славян, которое было едва затронуто, и в язычестве скандинавов, которое оставалось еще совершенно неприкосновенным. Храм в Упсале был в то время центром государства пиратов. Датчане и норманны оглашали песнями скальдов моря и берега всех северных стран; они ездили в Исландию и в Россию, они наводили одновременно страх на Михаила Пьяницу в Константинополе и герцога Иль де Франс в Париже, но с особым жаром эти поклонники Одина воевали с германцами-отступниками; удары, которые они им наносили в низовьях Эльбы, отвечали ударам, наносимым вендами на средней Эльбе.
Нужно при этом сказать, что христианство представлялось славянам в самом печальном виде. Немцы оказались плохими проповедниками любви и милосердия: они не дали миру ни одного великого апостола, да и тем немногим ревностным миссионерам, имена которых записаны в историю, сильно мешали князья, их соотечественники. Немецкие хроники единогласно обвиняют маркграфов и пограничных герцогов в скупости и жестокости. Немецкие князья, — говорит Гельмгольд, рассказав об одной победе, — разделили между собою добычу; но о христианстве не было помянуто. Тут сказалась ненасытная алчность саксов: они превосходят все другие нации в военном деле и в умении владеть оружием, но они всегда более склонны заботиться об увеличении дани, чем о покорении душ Господу, — proniores tributus augmentandis quam animabus Deo conquirendis… » Ранее Гельмгольда Адам Бременский говорил: «Саксы более расположены к вымогательствам, чем к проповеди христианства». Еще ранее Адама Бременского Дитмар Мерзебургский упрекал немцев за варварский обычай делить между собою после победы семьи пленников, чтобы продавать их и потом в неволю, ибо вендские пленники были одним из предметов германской торговли с Востоком. Наконец, один из этих старых писателей влагает в уста славянского вождя в разговоре с немецким епископом речь, которая напоминает дунайского крестьянина из знаменитой басни Лафонтэна: «Наши немецкие князья так нас гнетут, наши налоги и рабство так тяжелы, что нам ничего не остается, как живыми в гроб лечь. Ежедневно нас тиранят до полусмерти. Как вы хотите, чтобы мы исполняли обязанности, налагаемые на нас новой религией, когда нас ежедневно вынуждают к бегству? Если бы только нам найти место, куда можно было бы скрыться! Но стоить ли уходить за Травну? Там ждут нас те же беды; они же нас ждут и за Пеной. Только и можно, что ввериться морским волнам и жить над пучиной…»
