Николай Григорьев - Бронепоезд Гандзя
Матрос помолчал, почесывая за ухом и оглядывая исподтишка слушателей.
Все с любопытством уставились на него.
- Сон приснился, братишки... - Матрос сел на ящик. - Про моего шкуру-офицера сон, который от моей руки в Черном море утоп... В городе, слышу, тревога, и соседи уже повскакали, а я лежу, мне нельзя глаз раскрыть. Досмотреть хочу. Интересно, думаю себе, чем этот сон кончится. Все ли правильно будет? Так и проспал винтовку. А теперь вот - совестно сказать - с мочеными яблоками пришлось против петлюровского кулачья выйти. Уж извиняйте, товарищи...
Железнодорожники, ухмыляясь, слушали беспечную болтовню матроса.
- А вы часом не артиллерист? - осторожно справился смазчик. - А то вон - к пушке...
- Мм... Нет... нет! - замотал матрос головой, жуя яблоко. - В рейс с вами схожу - дома-то скучно сидеть, когда вражья сила в город ломится, - а только не артиллерист, нет!
Матрос доел яблоко и стрельнул огрызком через борт.
- А у вас нехватка, что ли, в артиллеристах?
Двое или трое железнодорожников шумно вздохнули:
- Нехватка...
- Ну, так в случае чего... Я ведь не пассажиром первого класса к вам сажусь, - сказал матрос. - Помогу, чем могу. Снаряд подать или что - на это-то у меня ума хватит.
Железнодорожники потянулись к яблокам - и вдруг так и замерли с протянутыми руками... Из-за города докатился раскат орудийного выстрела.
- Повесточка... - пробормотал матрос. - Начинается!
Все бросились к винтовкам. Я перетащил свой мешок поближе к пушке, чтобы держать его на виду.
Снова гул и грохот. Над вокзалом заметались в воздухе перепуганные птицы. Еще выстрел. Еще... И артиллерия стала бить уже не умолкая.
Вот он, бой! Сколько уже раз я слышал на утренних зорях эти медлительно-торжественные, открывающие бой удары наших батарей, а всякий раз переживаешь их заново... В неясной тревоге замирает сердце. И вместе с тем неистребимая радость жизни, и задор, и острое желание сойтись грудью с врагом влекут вперед, туда, где завязалась схватка, и в нетерпении ждешь приказа...
- Эх, братишка! - Я со всего маху хлопнул матроса по спине. - Будет дело!
Он пошевелил под бушлатом лопатками и крякнул.
- Наши бьют, - сказал он, - прежде тех начали...
К матросу подскочил смазчик:
- А откуда ты знаешь, что наши? Кто тебе сказал?
И, не дожидаясь ответа, смазчик прислонил винтовку к колену и начал торопливо и неумело заталкивать патроны в магазин.
- Да сам разве не видишь? - сказал матрос. - Разрывов-то нет, чисто над городом.
Он взял из рук смазчика винтовку, зарядил, поставил на предохранитель и подал ему.
Все кругом зарядили винтовки и стояли как в карауле, не зная, что делать дальше.
Матрос потянулся и зевнул:
- А кто у вас, ребята, обед варит? Кок есть?
Я быстро взглянул на него, думая, что он это для шутки сказал. Но лицо у матроса было деловито-серьезное.
Кока, понятно, не оказалось.
- Э, братцы, без кока дело не пойдет, - сказал матрос. - Это вам не на берегу - воевать поплывем!
Пошутили, посмеялись - и выбрали в коки смазчика.
- Вот так и будет, - скрепил решение матрос, - ему это как раз с руки: и буксы помажет, и в кашу сальца положит. Только смотри, кок, не путай, какое сало в буксы, какое в кашу класть!
Матрос пошарил по углам вагона, отыскал там в барахле два целых мешка, встряхнул их и взял под мышку.
- Давай пойдем, кок, грузиться. Я при тебе баталером буду.
Оба спрыгнули на перрон.
- А вы не задерживайтесь в городе очень-то! - закричали им вслед железнодорожники. - Мало ли, приказание может выйти или еще что!
- Успеем, - сказал матрос. - Паровоза вон даже нет, никуда вы без нас не уедете!
И оба ушли через вокзальную дверь.
Между тем артиллерийский гул все нарастал. Стекла в окнах выбивали дробь и жалобно пели.
Над городом уже начали вспыхивать облачка неприятельских шрапнелей. Какой-то снаряд грохнул совсем близко между домами.
В вокзале выпало стекло и разбилось.
- Ведь вот что выделывает, окаянный! - Железнодорожники уставились на черную дыру в окне.
"Что же это, - думаю, - командир-то? Пора бы ему".
В эту минуту снаружи вагона послышался шорох.
"Командир! Легок на помине..."
Я подскочил к борту, чтобы показать командиру лесенку наверх, а навстречу мне над бортом поднялась крестьянская соломенная шляпа с широкими полями - капелюх. Из-под шляпы глянули темные настороженные глаза.
Человек в шляпе постоял снаружи на лесенке, обвел всех глазами, потом показался уже до плеч.
К нам в вагон забирался какой-то пожилой бородатый человек - борода у него была почти черная, а на бороду скобой свисали рыжие, словно медные, усы. Одет он был в домотканую рубаху из суровья, с украинской вышивкой.
Я ждал, что будет дальше.
А он уже проворно вскинул на борт ноги и спрыгнул в вагон, шлепнув подошвами о железный пол. Он был в калошах на босу ногу. В руках бородач держал кочергу.
Вскочив в вагон, он сразу обернулся и крикнул еще кому-то за бортом:
- Влазь!
Через борт перевалился здоровенный парнище с круглой стриженой головой. На нем были порыжевшие сапоги и латаная розовая рубаха. Парень встал, глянул на людей, на пушку - и заробел, прижался к борту.
- Не обидят, дура. Бачишь, тут свои, товарищи, - сказал бородатый и, переложив кочергу из правой руки в левую, стал обходить всех, здороваться.
- А вы кто такие? - остановил я старика. - Чего тут надо? Документ!
Старик, не говоря ни слова, закивал согласно головой, сразу сунул кочергу молодому и полез себе под рубаху. Долго рылся он в каком-то потайном кармашке на груди, наконец вытащил документ. Я расправил затертую бумажку. "Предъявник цього..." - стал я читать. В документе было сказано, что это селянин, из середняков, теперь погорелец. Хату и двор его со всем добром сожгли весной петлюровские банды.
Я был смущен тем, что накричал на него.
- Надо вам, товарищ, идти в ревком, - сказал я, стараясь загладить свою оплошность. - Сочувствуем. Рады бы и сами пособить, да видите - солдаты...
- Та на що ж мени тое способие? Я вас молодых всих здоровше!
Старик засмеялся, показав из-под усов крепкие зубы, и, вертя передо мной своими дюжими руками, пыльно-серыми на ладонях, сказал, что он каменотес, - ушел от своего погоревшего хозяйства и ломает камень в карьерах по реке Бугу. Молодого парня в розовой рубахе он назвал своим племянником.
- Оби-два камень рушим... А жинка с дитями - по соседям...
Не перебивая старика, я все же помаленьку выпроваживал его из вагона.
- А ты, товарищ, видать, много бумаги читаешь, - вдруг с усмешкой сказал старик. - Глядел, да недоглядел, что писано в документе.
- То есть как недоглядел?
Я взял у него бумажку и вместе с железнодорожниками стал перечитывать.
- На обороте, глядите, - сказал каменотес.
Я перевернул бумажку и тут на уголке увидел карандашную пометку комбрига: "Принять на бронепоезд. Теслер".
Все посмотрели на старика.
- Так чего же ты вола вертишь? - запальчиво сказал рослый железнодорожник с синим кантом. - Вот эти дядьки всегда так: балачки да разбалачки, словно свататься приходят, а дело за пазухой лежит... Тут бой сейчас, понимаешь или нет? А ты канитель тянешь!
- А я своим розумом живу. У тэбе не позычу, - сказал старик, даже не взглянув на железнодорожника.
Железнодорожник опешил и не сразу нашел, что ответить.
Наконец он выговорил медленно, нажимая на каждое слово:
- Що вин дурень, так про це и ридна маты скаже...
- У тэбе розуму богато, та вдома не ночуе! - сразу отрубил старик.
- Да ну вас... обождите вы!.. - смеясь, вмешались в перепалку остальные железнодорожники. - Ты на какую должность-то прислан, товарищ? Что умеешь делать?
Каменотес с минуту еще гневно глядел на рослого с синим кантом, потом сдернул с себя шляпу, смял поля так, что затрещала солома, и нахлобучил шляпу на самые брови.
- Какой ты, товарищ, специальности? - повторили вопрос железнодорожники.
- Артиллерист, служил действительную, - сказал старик веско, все еще хмурясь...
Вот этого уж никто не ожидал... Артиллериста сразу обступили, все наперебой заговорили с ним и тут же, подхватив его под руки, торжественно повели к пушке. Но старик освободился от облепивших его рук.
- Ну-ну, берись, давай показывай, как она, окаянная, действует, торопили каменотеса. - Да сбрось чехлы-то! Ничего, ничего, снимай, мы их потом опять наденем...
Каменотес не спеша расстегнул пряжки на чехлах, спустил их один за другим на пол и отгреб ногами в сторону.
Я подошел поближе. Вот оно, грозное шестидюймовое орудие... Пуды, десятки пудов кованой и литой стали - и как слажено, как подтянуто все!
Все затаясь глядели на могучий ствол, на щит, на механизмы орудия, осторожно притрагиваясь ко всему руками. Как магнит, тянуло оно к себе...
Я вскочил на ступицу колеса и стал шарить по стволу, отыскивая марку орудия. Вот она, марка. Я всмотрелся в мелкие, как на пломбе, буквы: "Путиловский завод. ПГР. 1917 г.". Путиловцев работа, наших, питерских!.. Как же это угораздило тебя, матушка, в плен к петлюровцам попасть? Ну, ничего, теперь-то дома, со своими... Эх, командира нет, - зарядить бы сразу да бабахнуть. Небось и со станции возьмет по желто-блакитным!
