Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 3)
всякий раз его Перебийноеы сталкивались в лагере с Князем Яремою, с этим
шляхетским характерником, с этим панским козаком-невмиракою, которого не брала
никакая пуля, который ночевал под самим валом, появлялся впереди своих бойцов при
всякой тревоге и прогонял козаков-пищальников рукопашным боем.
Вообще козацкие приступы не отличались боевой силой и смелостью, а самого
Хмеля никогда не видали в бою. И у царя Наливая, в десятитысячном его таборе,
Жовковский насчитывал только
2.000 добрых воинов. Пропорционально столько же было их и между козаками
Хмельницкого. Часто впереди наступающих Козаков гнали рогатый скот, чтоб
обессилить панскую пальбу, а во время самого приступа козаки прикрывались
мужиками, у которых на груди висели торбы с песком. Торбоносцы были народ,
попавший между молота и наковальни. Еслиб они вздумали бежать, их ожидали
козацкие списы и татарские лыки. Они лезли вперед, зажмурив глаза, как обреченные
па казнь, и часто, среди крика, который поднимали козаки и Татары, умоляли панов
пощадить их от пальбы. „Чернь молила о милосердии (plebs о milosierdzie implorabat),
поддаваясь в полное рабство", доносил в Варшаву Казановскому с похода королевский
сподвижник, и это было известие справедливое. О том, что козаки загоняли
навербованных мужиков на приступ, говорится в дневниках, как о деле повседневном.
Для того, чтобы вынудить у панов окуп, не щадили несчастных новобранцев.
24
.
Это было еще хуже со стороны Хмельницкого, чем из-за своих обид броситься с
огнем и ножем на всю шляхту. Козаки-комонники, составлявшие только малую часть
хмельничан, выручались и под Збаражем кровью пеших затяжцев, прозелитов
козатчины, как это было под Кумейками, где они натравили завзятых на По* тоцкого, и
убрались прочь за добра ума. Разница была только в том, что они подстрекали мужиков
к бою не словами, а копьями.
Напрасно хан вызывал Вишневецкого с первенствующими панами на переговоры:
осажденные видели в этом злой умысел Хмельницкого, который присоветовал хану
захватить князя Ярему в плен во время переговоров. Тогда Хмельницкий пытался
подорвать осажденных подкупом. Мысль эту подали ему перехваченные письма
Вишневецкого к королю. Чтобы сломить все еще бодрый дух полководца, который в его
глазах стоил больше всего польского войска, Хмельницкий возвратил Вишневецкому
письма с посланцом, которому поручил всучить свой универсал Немцам, которым
обещал за измену больший жолд и подарки. Но Немцы представили его универсал
Вишневецкому.
Здесь выступают перед нами два рыцаря в собственной характеристике. Краткую
записку, без подписи, с перехваченными письмами, Хмельницкий адресовал князю,
называя его своим приятелем, хотя и не искренним (przyjacielowi naszemu clioc
niezyezliwemu oddae); уведомлял князя, что посланцу его отсекли голову; уверял, что
король скорее дождется к себе Козаков, чем осажденные — помощи его, и заключал
удивлением, что Вишневецкий не удовольствовался своим заднепровским
государством, в котором козаки хотели оставить его неприкосновенным.
На грубиянскую и лживую записку Вишневецкий отвечал приличным письмом, в
котором называя своего неприятеля мостивым паном гетманом, удивлялся, откуда у
него такое недоброжелательство, что и посланца его приказал убить, и к нему самому
не обратился с письмом приличным. Вспоминая о прошлом (писал он), „Хмельницкий
имел бы много причин благодарить его за милости и благодеяния. Князь увещевал его
опомниться, как доброжелатель Запорожского Войска от предков. Далее выражал
уверенность в могуществе короля, и писал, что не все донесения осажденных
перехвачены". „И это не хорошо" (внушал он спокойно Хмельницкому), „что вы
прислали универсал для возмущения иноземного войска. Между ними большая часть
таких, которые никогда не изменяли" (замечал он тоном нравственного превосходства,
и возвращал уни-
.
25
версал, „как ненужный)44. „Что вы в моем заднепровском владении44 (писал он
далее) „не допускали опустошения, это вы сделали по надлежащему: ибо оттуда
Запорожское Войско получало много благодеяний, как от предков моих, так и от меня44.
В заключение, Вишневецкий писал: „Не гневаюсь, что мои подданные пристали к
вашему войску: вероятно, были они к тому приневолены (musieli podobno); но прошу
не держать их при себе, а отправить домой, за что я, в свое время, буду благодаренъ44, и
подписался доброжелательным приятелем (zyczliwy przyjaciel Her. Xze na Wisniowcu i
Bubniacli, wojewoda ruski).
Теперь наступили для осажденных такие дни, что все их предшествовавшие
опасности, труды и бедствия показались им только началом борьбы за свою жизнь и за
воинскую честь. В распоряжениях козацкого гетмана была заметна лихорадочная
поспешность, а в козацких таборахъ—необычайная суетливость. Начиная с 1 августа,
приступ, можно сказать, не прерывался в течение нескольких суток. Шанцы
Хмельницкого стояли всего в ВО шагах от панского вала. День и ночь козаки
беспрестанно стреляли из своих, правда, не очень метких гармат и весьма метких
„ееминядныхъ44 пищалей, а на рассвете, в полдень и в полночь штурмовали валы.
Всякий раз на приступ ходили новые, подпоенные горилкою полки, при звуках труб, с
песнями и воскликами. Татары гнали перед собою чернь и криком Аллах! и придавали
козакам смелости. Тогда-то были кровавою действительностью дошедшие до нас
кобзарские думы, в которых пьяный и оиьяняющий Хмель хвалился своею
завзятостью:
Та ще й Орду за соббю веду,
А все, вражи Ляхи, та на вашу биду.
От многочисленных сытых и пьяных полчищ панские окопы защищала, можно
сказать, горсть невыспавшихся, голодных и оборванных воинов. Малорусская
историография в осадном сиденье под Збаражем не хочет призпать за панами
превосходство мужества. Она бесчестно пазывает героев загнанными в окопы трусами,
для которых бегство было невозможным. Она с рабскою насмешливостью представляет
воинственность осажденных одним бравурством. „Пускай-де скажут о нас: Ай да
Поляки!44*) И одна-
*) Костомаров, „Богдан Хмельницкий", изд. 4, стр. 106. т. III.
4
26
.
кож, этих трусов, этих тщетлавных самохвалов не могло ни взять живьем, ни
перебить и перестрелять стотысячное козацкое войско, вспомоществуемое всеми
татарскими ордами. Одного этого факта достаточно, чтобы всяческая враждебность к
воинам-колонизаторам исчезла в благородном (у кого оно есть) чувстве удивления к их
доблестям в борьбе с теми, которые, как у нас пишут, восстали за свою веру, за свою
честь, за свое имущество, за свою жизнь, и которых Татары подгоняли к приступам
нагайками. Еслибы в каком-нибудь новом ордынском нашествии погибли все
документы польскору сской деятельности и уцелели только свидетельства о збаражской
осаде, то в отдаленном будущем по этим свидетельствам беспристрастный историк
заявил бы векам грядущим, что был на свете народ, выработавший на чем-то
величавую твердость духа и благородное самопожертвование.
На густую козацкую пальбу отвечали уныло замковые пушки. Но за то у панских
пушкарей не пропадал ни один выстрел, тогда как гармати козацкие часто ревели
попусту. В числе панских стрелков прославился в это время один из новорожденных в
малорусском Переяславе иезуитов, кзендз Муховецкий, которого автор осадного
дневника называет „нашим украинцем из Переяславского коллегиума". В Збаражском
Пригородке стояла дубовая башня. С этой башни стрелял он из своей
руганицыгульдынки и, по общему свидетельству, в течение осады убил 250 яозаков. Но
и прославленная гульдынка должна была скоро умолкнуть: у панов оставалось
аммуниции уже только на шесть дней. В темные ночи бросали они с валов пылающие
мазницы и возовые оси, чтоб осветить крадущихся Козаков. Старые жолнеры говорили,
что ни в какой войне не делали того, что повыдумали теперь Фирлей да Вишневецкий.
В среду 4 августа стали говорить в панском лагере, что Хмель двинулся куда-то с
частью своего войска. Предполагая, что он пошел для отражения короля, князь
Вишневецкий в четверг, 5 августа, сделал смелую вылазку, чтобы в этом
удостовериться. Но вылазка доставила панам только 16 козацких прикмет. Захваченные
вместе с тем языки говорили, что Хмель опечален потерею полковника Федоренка,
которого застрелил недавно ксендз Муховецкий, когда он подводил мину под
губительную башню, и что за это хочет он ударить ночью панов всеми своими силами.
