Теодор Рошак - Истоки контркультуры
Предисловие
Как предмет исследований контркультура, о которой пойдет речь, имеет обязательства, каких подобающая разумная осторожность подсказывает избегать как чумы. В академии у меня есть коллеги, убеждавшие меня чуть ли не в том, что ни романтизма, ни Ренессанса не было, достаточно просто сесть и тщательно, под микроскопом изучить исторические феномены. При столь ближайшем рассмотрении мы увидим лишь много разных людей, занятых разнообразными делами, в головах у которых роится много разных мыслей. Насколько же несостоятельна такая либеральная категоризация, если нужно хватать признаки тогдашней неспокойной обстановки и удерживать их для комментариев! При этом ускользающая концепция «духа времени» продолжает проникать в мозг и требовать признания – ведь это единственный способ дать человеку хотя бы приблизительное представление о мире, где он живет. Разумеется, было бы гораздо удобнее, будь эти капризные эктоплазменные Zeitgeists[23] сразу партиями с центральным органом, исполнительным комитетом и папкой официальных манифестов. Но ничего подобного, естественно, нет, поэтому приходится браться за них не без внутренней дрожи, пропуская сквозь сито обобщения немало исключений, но надеясь, что большая часть, ценный сухой остаток, все-таки не отфильтруется.
Это замысловатый способ открыто признать, что большая часть сказанного в отношении современной молодежной культуры требует множества оговорок. Мне кажется абсолютно очевидным, что интерес молодежи студенческого возраста и младше к психологии отчуждения, восточному мистицизму, психоделикам и проживанию коммуной составляет группу культурных ценностей, которые радикально расходятся с системой ценностей и аксиом, существующих в нашей господствующей культуре минимум с научной революции XVII века. Однако я отдаю себе отчет в том, что этой концепции нужно еще долго зреть, прежде чем ее приоритеты встанут на свои места, а вокруг нарастет сознательная социальная сплоченность.
Сейчас контркультура включает лишь строго определенный круг молодежи и единицы взрослых наставников. В диссидентское движение не входит консервативная молодежь, для которой чуть меньше социальных гарантий и чуть больше старой религии (и полицейских патрулей на улицах) уже достаточно для того, чтобы Великое общество стало бы прекрасным и пленяло навсегда. В диссидентское движение не входят чересчур либеральные юнцы, альфа и омега политики для которых есть не что иное, как стиль Кеннеди. В диссидентское движение не входят разрозненные марксистские молодежные группы, члены которых, как их отцы, продолжают ворошить пепел пролетарской революции, ожидая, когда оттуда вылетит искра. Что еще важнее, в диссидентское движение не входит большинство воинственно настроенной черной молодежи, чей политический проект получился настолько этнически узким, что, несмотря на свою актуальность, он культурно старомоден пуще националистических мифов об истории XIX века. В любом случае ситуация с черной молодежью требует особого подхода, и одной этой темы хватит на целую книгу.
Причина перечисленных исключений, возможно, в том, что молодые приверженцы контркультурного движения достаточно значили и численно, и как критическая масса, чтобы заслужить отдельного внимания. Причем, с моей точки зрения, контркультура не просто «заслуживает» внимания, она его настоятельно требует, и я не знаю, где, кроме как среди молодых диссидентов и их преемников, найти радикальную неудовлетворенность и инновации, способные трансформировать нашу зашедшую в тупик цивилизацию в то, что человек сможет назвать своим домом. Они – матрица, в которой обретает форму альтернативное, но очень хрупкое будущее. Правда, альтернатива явилась в кричаще-ярком шутовском наряде, позаимствовав кое-что у экзотических источников вроде психиатрии подсознательного, у рыхлых остатков левой идеологии, у восточных религий, у романтической Weltschmerz[24], у теории анархизма, у дадаизма, у фольклора американских индейцев и, полагаю, у извечной мудрости. Мне кажется, всем нам приходится противостоять окончательной консолидации технократического тоталитаризма, в котором мы будем хитроумно адаптированы к существованию и полностью отчуждены от всего, что делает жизнь интересной.
Если сопротивление контркультуры падет, нам не останется ничего, кроме антиутопий, предсказанных Хаксли и Оруэллом, и я не сомневаюсь, что зловещие деспотические режимы будут куда более стабильными и эффективными, чем рассчитывали их пророки. Потому что у этих режимов будет техника внутренних манипуляций, незаметно-тонких, как паутинка. Прежде всего наш зарождающийся технократический рай лишит воображение его естественных свойств, полностью присвоив значения Разума, Реальности, Прогресса и Знаний, не оставив людям иного выбора, как назвать свой докучливый неиспользованный потенциал безумием. Причем подобным сумасшедшим будет щедро предоставляться гуманная терапия.
Многим читателям поднятые в этой книге проблемы покажутся бессмысленной тарабарщиной. Нелегко апеллировать к абсолютно разумному, благонамеренному, но тем не менее редуктивному гуманизму технократии, не заговорив при этом на мертвом и дискредитированном языке. Особенно если автор признает, как признаю это я (покойся с миром эсхатологическая доктрина старых и новых левых), что технократия отлично умеет с помощью своей промышленной квалификации, социального инжиниринга, тотального изобилия и доведенных до совершенства отвлекающих маневров разрядить – способами, которые большинство людей посчитают вполне приемлемыми – любое напряжение, возникшее в результате дезорганизации, лишений и несправедливости, волнующих общество. (Заметьте, я не говорю, что технократия решает проблемы; скорее она, как психоаналитик, умело смягчает психологическую травму.) Технократия – не просто властная структура с огромным материальным влиянием; это выражение важного культурного императива, настоящая метафизика, глубоко внушенная простому народу. Еще это мощная губка, способная впитывать чудовищные объемы недовольства и волнений часто задолго до того, как они выльются в нечто большее, чем потешная эксцентричность или произвольные отклонения. Возникает вопрос: если технократия в своем величественном шествовании по истории действительно преследует цель достичь таких общепринятых ценностей, как Поиск истины, Покорение природы, Общество изобилия, Творческий досуг, Налаженная жизнь, отчего бы нам не расслабиться и не получить удовольствие?
Ответ, полагаю, в том, что в конце пути, по которому мы самоуверенно несемся с такой скоростью, я не вижу ничего, кроме двух печальных бродяг Сэмюеля Бекетта, вечно ожидающих под поникшим деревом, когда начнется их жизнь. Вот только дерево никогда не станет настоящим – по-моему, это пластиковая имитация. Да и бродяги на поверку окажутся роботами – разумеется, с запрограммированными широкими улыбками на физиономиях.
Происхождение контркультуры
Глава I
Дети технократии
Среди всех человеческих проблем завидным постоянством может похвастаться борьба поколений. Напрашивается искушение предположить, что в этом десятилетии соперничество молодого и взрослого в западном обществе критически важно. Однако таким допущением придется рискнуть, если мы не хотим упустить из виду важнейший источник современного радикального раскола и культурных выбросов нового. Хорошо оно или плохо, но в основном то, что сейчас происходит, новое, провокационное, связанное с политикой, образованием, искусством, социальными отношениями – любовью, ухаживанием, семьей, вообще окружением, – дело рук либо молодежи, глубоко, даже фанатично отмежевавшейся от старшего поколения, либо ее непосредственных вдохновителей, сиречь наставников. Именно в молодежной среде серьезная социальная критика ищет чуткое ухо на фоне всеобщего растущего ожидания: а вдруг молодежь эта окажется тем, кто действует, тем, кто добивается результатов и не боится при этом риска – словом, тем, кто подхлестнет события. Само по себе интересно, что вековой антагонизм поколений из второстепенного события семейного плана вышел на уровень радикальных общественных перемен, но если кто-то, подобно мне, питает надежды, что диссидентствующая молодежь сможет завершенно оформить забрезжившую у них спасительную для нашей несчастной цивилизации идею, тогда нельзя отворачиваться от задачи понять их и просветить в отношении того, к чему они готовят себя.
Эта книга рассказывает в основном о событиях в Америке, но – экстренная новость – антагонизм поколений уже достиг международных масштабов. На Западе, как и в Японии и частично в Латинской Америке, молодежь считает себя подготовленной и единственной эффективной радикальной оппозицией своего общества. Конечно, не вся молодежь, а те, кто живет в университетских кампусах. Однако любой анализ крупных политических сдвигов десятилетия кажется бессмысленным, кроме разве что натравливания воинствующего меньшинства молодых диссидентов на вялую политику консенсуса и коалиций среднего класса. Поколенческая дихотомия стала новым фактом политической жизни, который европейская молодежь принимала труднее, нежели американская. Наследники официальной политики левого крыла, молодые европейские радикалы по-прежнему видели себя защитниками «народа» (имея в виду рабочий класс) от угнетения буржуазией (в большинстве случаев полагая под нею своих родителей). Поэтому они отважно пытались адаптироваться к знакомому укладу прошлого. Они привычно искали союзников в проверенных временем идеологических направлениях – среди рабочих, профсоюзов и левых партий, но быстро поняли, что остаются в изоляции и одиночестве, авангардом без всякой поддержки.
