Стивен Рансимен - Падение Константинополя в 1453 году
Помимо Константинополя в пределах империи оставался еще лишь один значительный город — Фессалоника, который по-прежнему выглядел процветающим. Это все еще был главный порт на Балканах. Ежегодные ярмарки в Фессалонике собирали торговцев со всего мира. В городе, меньшем по площади чем Константинополь, не были так заметны упадок и запустение.
Однако Фессалоника так и не смогла полностью оправиться отбед, пережитых ею в середине XIV столетия, когда в течение нескольких лет город находился в руках повстанцев, известных под именем зилотов, которые разрушили многие дворцы, купеческие дома и монастыри, прежде чем восстание было подавлено. В конце столетия город захватили турки, хотя впоследствии он на некоторое время опять стал свободным. Мистра на Пелопоннесском полуострове, столица деспота Мореи, хотя и гордилась своими дворцом и замком, а также несколькими церквами, монастырями и школами, была больше похожа на деревню, чем на город[26].
Эти трагические обломки империи и были тем наследством, которое в 1391 г. получил император Мануил II[27]. Да и сам Мануил II был фигурой трагической. Его юность прошла среди семейных междоусобиц и войн, во время которых он единственный остался верен своему отцу Иоанну V; однажды ему даже пришлось вызволять отца из долговой тюрьмы в Венеции. Несколько лет юноша вынужден был находиться при дворе турецкого султана в качестве заложника, присягнув ему в верности, и даже стать во главе византийского отряда, чтобы помочь своему сюзерену покорить свободный византийский город Филадельфия. Он нашел утешение в науке, написав среди других занятий для своих турецких друзей небольшую книгу, в которой сравнивал христианство и ислам и которая может считаться образцом в своем жанре.
Это был достойный император. Он великодушно признал соправителем на престоле своего племянника Иоанна VII, сына старшего брата, за что был вознагражден глубокой верностью, которую этот легкомысленный молодой человек сохранял по отношению к нему всю свою недолгую жизнь. Мануил II сделал попытку провести реформу монастырей и улучшить их материальное положение; он пожертвовал Университету все деньги, какие только мог выделить. Император понимал политическую необходимость помощи Запада. Крестовый поход против турок в 1396 г., который был начат с благословения двух соперничавших пап и с самого начала обречен на неудачу из-за безрассудства его вождей, проявившегося в битве при Никополе на Дунае, фактически был предпринят скорее в ответ на мольбы венгерского короля, чем на призывы императора Византии[28]. Правда, в 1399 г. по просьбе Мануила II в Константинополь прибыл со своим отрядом французский маршал Бусико, но это было все, чего византийцам удалось достигнуть. Мануил II был против унии, во-первых, в силу своих искренних религиозных убеждений, которые он достаточно открыто изложил в трактате, написанном для профессоров Сорбонны; во-вторых, потому что слишком хорошо знал своих подданных, чтобы надеяться, что они когда-либо примут ее. Своему сыну и наследнику Иоанну VIII он завещал продолжать переговоры о союзе в благожелательном духе, но стараться не связывать себя обещаниями, которые могут оказаться невыполнимыми. Для своей поездки на Запад в поисках поддержки он выбрал момент, когда папство было дискредитировано Великим расколом; он стремился к контактам со светскими государями, надеясь таким путем избежать давления церкви. Однако, несмотря на то что он произвел на Западе благоприятное впечатление, эта поездка не принесла ему никаких материальных результатов, за исключением небольших денежных сумм, которые принимавшие его хозяева сумели выколотить из своих не слишком охотно соглашавшихся на это подданных. В 1402 г. император вынужден был поспешить домой после известия о том, что султан движется со своим войском на Константинополь. Его столица была спасена еще до его возвращения, так как в этот момент на владения турок с востока напал татарский эмир Тимур. Однако отсрочка, полученная Византией благодаря поражению султана Баязида в битве при Анкаре, не могла спасти умирающую империю. Сила оттоманских властителей была ослаблена лишь на короткое время. Династические ссоры удерживали их, однако, от нападения еще в течение двух десятилетий. Когда в 1423 г. на Константинополь двинулся султан Мурад II, он вынужден был почти немедленно снять осаду из-за династических интриг и слухов о восстании в его державе[29].
Таким образом, вторжение Тимура на целых полстолетия отсрочило падение Константинополя. Но император Мануил в одиночку мало что мог сделать за это время. Он отвоевал обратно несколько городов во Фракии и добился того, что на турецком престоле оказался дружественно настроенный к нему султан. Если бы все имевшиеся в Европе силы удалось сплотить против оттоманских турок, угроза с их стороны еще могла быть ликвидирована. Но для создания коалиций требуются время и добрая воля; ни того, ни другого в тот момент не оказалось. Генуэзцы, опасаясь за свою торговлю, поспешно послали к Тимуру посольство и одновременно предоставили корабли для перевозки разбитых турок из Азии в Европу. В свою очередь, венецианцы, боясь, что генуэзцы их перехитрят, предписали властям своих колоний соблюдать строгий нейтралитет. Папство, будучи в тисках Великого раскола, не могло подавать пример. Светские государи на Западе еще не забыли ужаса поражения при Никополе, и при этом у каждого имелись более близкие для него проблемы. Венгерский король, будучи уверенным, что турецкая угроза миновала, ввязался в интриги в Германии, из которых он вышел германским императором. Константинополю в этот момент вроде бы ничего непосредственно не угрожало. Так стоило ли из-за него беспокоиться?[30].
В самом Константинополе такого оптимизма отнюдь не разделяли; но, несмотря на ощущение опасности, интеллектуальная жизнь в нем по-прежнему отличалась блеском. Старшее поколение ученых уже ушло. Теперь, кроме самого императора, ведущей фигурой был Иосиф Вриенний — глава Патриаршей академии и профессор Университета. Именно он воспитал последнее замечательное поколение византийских ученых. Вриенний был большим знатоком как западной, так и греческой литературы и помог императору ввести изучение трудов западных ученых в университетскую программу. Он горячо приветствовал приезд студентов с Запада. Энеа Сильвио Пикколомини, будущий папа Пий II, писал впоследствии, что в дни его юности любой итальянец, претендующий на то, чтобы называться ученым, должен был повсюду утверждать, что учился в Константинополе. Но так же как и Мануил, Вриенний был против объединения церквей. Он не мог принять римское богословие и расстаться с византийскими традициями[31].
Еще более выдающийся ученый, Георгий Гемист Плифон, бывший несколько моложе Вриенния, который примерно в те же годы покинул родной Константинополь и поселился в Мистре под покровительством наиболее образованного из сыновей императора деспота Мореи Феодора II. Там он основал Платоновскую академию и написал целый ряд книг, в которых призывал к перестройке государства на принципах учения Платона; по его мнению, это был единственный путь к возрождению Греческого мира. Он выдвигал различные предложения в социальной, экономической и военной областях, из которых лишь немногие имели практическое значение. В области религии Плифо проповедовал космологию Платона с примесью эпикурейства и зороастризма. Будучи формально православным христианином, он редко обращался к христианству, как таковому, и любил отождествлять Бога с Зевсом. Его религиозные воззрения никогда открыто не публиковались. Рукопись, в которой он их изложил, попала после его смерти и падения Константинополя в руки его старого друга и оппонента в спорах патриарха Геннадия, который читал ее со все возрастающим восхищением и ужасом и в конце концов с неохотой предал сожжению. До наших дней сохранилось только несколько фрагментов рукописи[32].
Терминология, которой широко пользовался Плифон в своих трудах, особенно наглядно показывает, как изменился к тому времени Византийский мир. До сих пор византийцы употребляли слово «эллин» (за исключением тех случаев, когда речь шла о языке) только в применении к греку-язычнику в противоположность греку-христианину. Теперь же, когда империя сократилась почти до горстки городов-государств, в то время как Западный мир был полон восхищения перед древней Грецией, гуманисты стали охотно называть себя «эллинами». Официально империя все еще была Римской, однако слово «ромеи», которым византийцы раньше всегда называли себя, начало выходить из употребления в образованных кругах, пока наконец термином «ромейский» не стали называть лишь язык простонародья в противоположность литературному. Такой подход возник в Фессалонике, где интеллектуалы очень гордились своим греческим наследием. Так, Николай Кавасилас, уроженец Фессалоники, пишет: «наше сообщество Эллада». Его примеру следуют и многие другие его современники. К концу века к Мануилу уже часто обращаются как к «императору эллинов». Если бы несколько столетий назад какое-либо западное посольство прибыло в Константинополь с верительными грамотами, адресованными «императору греков», его просто не приняли бы при дворе. Теперь же, хотя некоторым традиционалистам и не нравился новый термин и хотя, говоря так, никто не имел в виду, что император отрекся от своих вселенских притязаний, этот термин приживался все больше, напоминая византийцам об их древнегреческом наследии. В эти последние десятилетия своего существования Константинополь был осознанно греческим городом[33].
