Марк Твен - Жанна дАрк
Бессердечная женщина, - нет, скорее глупая женщина, она не была зла, а только глупа, - пошла сразу домой и разболтала обо всем соседкам, а мы, маленькие друзья фей, в это время спали сном праведников, не подозревая, какая беда нависла над нами, и не чувствовали, что нам следовало бы встать и пресечь злую болтовню. Наутро все уже знали о случившемся, и беда стала неотвратимой: ведь если что-нибудь знает вся деревня, то об этом узнает, конечно, и священник. Мы все помчались к отцу Фронту, плакали и умоляли его; он тоже прослезился, видя наше горе, так как по своей натуре был человек добрый и мягкосердечный. Ему не хотелось вторично изгонять фей; он сам в этом признался, он добавил, что другого выхода у него нет: ведь феям было велено никогда не показываться, и они должны были исчезнуть навсегда. Все это произошло в очень неудачное для нас время: Жанна д'Арк лежала больная, в горячке и почти без сознания. А что мы могли сделать, не обладая ни силой ее убеждения, ни ее умом? Мы все прибежали к ее постели и закричали: "Очнись, Жанна! Встань, нельзя терять ни минуты! Будь заступницей маленьких фей и спаси их! Только ты одна можешь это сделать.
Но она лежала в бреду, не постигая ни смысла наших слов, ни глубины нашего отчаяния. Так мы и ушли ни с чем, считая, что все погибло. Да, все погибло, все и навсегда. Ведь прекрасные феи, верные друзья детей в течении пяти столетий, должны были исчезнуть и никогда не появляться вновь.
Это был ужасный день для нас - день, когда отец Фронт совершил богослужение под деревом и изгнал наших милых фей. Мы не могли носить по ним траур, - нам бы этого не разрешили. Поэтому мы довольствовались маленькими кусочками черных тряпок, повязав их себе на одежду в наименее заметных местах. Но в своих сердцах мы носили глубокий траур: ведь сердца были нашей собственностью, и никто не мог вторгнуться в них, чтобы помешать нам оплакивать фей.
Величественное дерево - Волшебное дерево Бурлемона, как его красиво называли, - никогда уже не было для нас тем, чем прежде, хотя все-таки оставалось дорогим и родным. Оно дорого мне и теперь, когда я хожу туда один раз в год, уже стариком, чтобы посидеть в тени его ветвей, вспомнить ушедших из жизни сверстников моей юности, мысленно собрать их вокруг себя, посмотреть сквозь слезы им в лица и дать волю сердечным порывам. О боже!..
Да и само место это претерпело со временем большие изменения. Оно изменилось в двух отношениях: феи больше не покровительствовали роднику, и он утратил свою прежнюю свежесть и прозрачность, а также более двух третей своего объема; изгнанные прежде змеи и ядовитые насекомые вернулись и размножились в таком количестве, что и сегодня являются бедствием.
Когда умная маленькая девочка Жанна поправилась, мы все поняли, как дорого обошлась нам ее болезнь. Мы убедились в правдивости своих предположений о том, что только она могла спасти фей. Узнав о случившемся, Жанна страшно рассердилась. Трудно было поверить, что такое кроткое существо способно на это. Она побежала прямо к отцу Фронту, вежливо поклонилась ему и сказала:
- Феям приказано было исчезнуть, если они когда-нибудь покажутся людям. Не так ли?
- Так, милая.
- А если кто-то чужой врывается к человеку в спальню среди ночи, когда этот человек раздет, неужели вы будете настолько несправедливы, что скажете: раздетый человек показывается людям?
- Конечно, нет. - Добрый священник казался несколько смущенным и, отвечая, чувствовал себя неловко.
- Разве грех остается грехом, если он совершен непреднамеренно?
Отец Фронт всплеснул руками и воскликнул:
- Ах, дитя мое, я вижу теперь свою вину!
Он привлек ее к себе, приласкал, стараясь примириться с ней, но она была в таком сильном возбуждении, что не могла сразу успокоиться, прильнула лицом к его груди и, заливаясь слезами, сказала:
- В таком случае феи совсем не виновны - ведь у них не было злого умысла. Они не знали, что кто-то проходит мимо. А поскольку эти крошечные создания не могли постоять за себя и напомнить, что закон не должен карать невиновных, а только злоумышленников, и так как у них не нашлось ни одного друга, который бы вспомнил и сказал за них такую простую вещь, - за это их навсегда лишили их жилища. Это несправедливо, слишком несправедливо.
Добрый старик еще крепче прижал ее к своей груди и сказал:
- Устами младенцев осуждаются неосторожные и легкомысленные. Да простит мне господь, но я желал бы вернуть назад бедных малюток - ради тебя! И ради себя также, потому что я был несправедлив. Ну, полно, не плачь- никто не сочувствует твоему горю так, как я, твой бедный, старый друг. Не плачь же, милая...
- Но я не могу удержаться: мне слишком больно. Ведь то, что вы сделали, - не пустяк. Разве сожаление - достаточное наказание за такой проступок? Отец Фронт отвернулся, иначе она обиделась бы, увидев на его лице улыбку.
- Ах ты, безжалостный, но праведный судья! - сказал он. - Нет, такого наказания недостаточно. Я надену власяницу и посыплю пеплом голову. Ну, ты до-вольна?
Рыдания Жанны стали утихать, вскоре она глянула ни старика сквозь слезы и со свойственной ей простотой сказала:
- Да, этого будет достаточно. Это очистит вашу душу.
Отец Фронт, видимо, засмеялся бы снова, если бы вовремя не вспомнил, что дал обещание, не особенно приятное, но требующее исполнения. Он встал и подошел к очагу. Жанна наблюдала за ним с большим любопытством. Священник взял горсть холодного пепла и уже было собрался посыпать им свою седую старую голову, как вдруг его осенила другая мысль.
- Ты не откажешься помочь мне, милая?
- Чем же, святой отец?
Он опустился на колени, низко склонил перед ней голову и сказал:
- Возьми пепел и сама посыпь мне голову.
Этим дело, конечно, и кончилось. Победа была на стороне священника. Легко себе представить, что лишь одна мысль о таком унижении старого человека должна была поразить Жанну, как и всякого ребенка в селе. Она бросилась к нему, упала рядом на колени и сказала: - Ах, это ужасно! Я даже не знала, что значит надеть власяницу и посыпать голову пеплом. Пожалуйста, встаньте, святой отец.
- Но я не могу, пока не буду прощен, Ты прощаешь меня?
- Я? Да ведь вы мне ничего плохого не сделали, святой отец. Вы сами должны простить себя за несправедливость, допущенную в отношении бедных маленьких фей. Встаньте, святой отец, прошу вас.
- В таком случае я попал в еще худшее положение, чем прежде. Я думал, что должен заслужить твое прощение, а что касается моего собственного, то к самому себе я не могу быть слишком снисходительным. Это мне не к лицу. Что же мне делать? Придумай что-нибудь своей умной головкой.
Священник продолжал неподвижно стоять на коленях, несмотря на мольбу Жанны. Она уже чуть было не расплакалась снова, как вдруг ей пришла в голову спасительная мысль, - она схватила совок, обильно осыпала собственную голову пеплом и, задыхаясь и кашляя, проговорила:
- Вот и все. Ну, встаньте же, святой отец! Старик, растроганный и довольный, обнял, ее крепче.
- О, несравненное дитя! - сказал он. - Это приятное мученичество, а не такое, каким его рисуют на картинах. В нем есть много прекрасного и возвышенного. Я утверждаю это.
Затем он смахнул пепел с ее волос, помог ей вытереть лицо, шею и привести себя в порядок. Он был опять в хорошем настроении, готовый продолжать беседу. Он уселся в кресло, снова привлек к себе Жанну и сказал:
- Жанна, ты тоже имела обыкновение плести венки под Волшебным деревом с другими детьми. Не так ли?
Это была его обычная манера. Когда отец Фронт собирался поставить меня в тупик или поймать на чем-нибудь, он всегда начинал разговор таким мягким, как будто безразличным тоном, обезоруживающим человека и незаметно толкающим его в хитро расставленную ловушку, и человек идет, сам не зная, пока не попадется. Это забавляло старика. Я знал, что он собирается теперь сделать то же самое с Жанной.
- Да, святой отец, - ответила она на его вопрос.
- И ты вешала их на Дерево?
- Нет, святой отец.
- Почему же?
- Так, не хотела.
- Неужели не хотела?
- Да, святой отец.
- Что же ты делала с ними? - Я вешала их в церкви.
- Почему же ты не хотела вешать их на Дерево? - Потому что говорили, будто феи сродни нечистой силе и оказывать им почести грешно.
- И ты верила в то, что оказывать им почести грешно?
- Да. Я думала, что это грешно.
- Значит, если оказывать им почести грешно и если они сродни нечистой силе, то они могли быть опасны для тебя и для других детей. Не так ли?
- Думаю, что так. Да, именно так.
Он минуту размышлял. А я ждал, что ловушка вот-вот захлопнется, и не ошибся.
- Значит, дело обстоит так, - продолжал он, - феи были существами проклятыми, нечестивыми и опасными для детей. Так дай же мне убедительное доказательство, милая, - если ты сможешь найти такое, - почему было несправедливо подвергать их изгнанию и почему тебе так хочется спасти их? Словом, какую ты видишь в этом потерю?
