Николай Шпанов - Поджигатели. Но пасаран
Отто показал Гауссу на две быстро увеличивающиеся точки в небе: самолеты стремительно приближались от берега. Вскоре они были над транспортом и сбросили по его курсу первую бомбу. Это было требование остановиться. Неужели республиканский миноносец решится досматривать транспорт на виду у немецких военных кораблей? Но почти тотчас Гаусс вздрогнул от неожиданного удара - затрещали зенитки "Дейчланда". Все небо между линкором и транспортом покрылось рваными хлопьями черных дымков.
Один из самолетов закачался, метнулся на крыло и, оставляя за собою длинный шлейф густого черного дыма, с крутым снижением пошел к берегу.
Но второй самолет не уходил. Он снизился к транспорту. Генерал не мог бы сказать, что произошло дальше: страшный толчок воздуха, казалось, столкнул с курса даже махину "Дейчланда". На месте транспорта осталось только море огня, извергающего к небу обильные клубы черного дыма.
Республиканский миноносец, как веретено, буравя воду, стремительно уходил на юг. К Гауссу подошел командир корабля.
- А второй-то самолет все-таки удрал! - сказал Гаусс. - Наверно, на свой аэродром?
- Полагаю.
Гаусс смерил взглядом расстояние до берега, где виднелись белые постройки городка.
- Мне кажется, что аэродром расположен там?
- Совершенно верно.
- Расстояние не так велико... - Гаусс пожевал губами. - Я плохо разбираюсь в морских делах, а будь это на суше...
Командир оживился:
- Вы полагаете... м-м... Город заслоняет аэродром?
- Заслоняет? - Гаусс навел бинокль на группу сверкающих на солнце белизною домов. - Хм... Вы говорите, заслоняет?
- Точно так, - не понимая, к чему клонит генерал, ответил командир.
- Хм... какие-то жалкие домишки - и вдруг "заслоняют"!.. Могли бы и не заслонять...
Он опустил бинокль и, усмехаясь только тонкими губами, проговорил:
- Мы на суше не придаем значения таким пустякам...
Моряк понимающе рассмеялся и отдал команду об открытии огня.
Пока выполнялось приказание, он сказал Гауссу:
- Прежде всего мы уничтожим эту маску, прикрывающую аэродром, чтобы она не мешала вам наблюдать...
Он еще не успел договорить, как Гауссу пришлось с болезненной гримасой прижать руки к животу, чтобы унять в нем сосущую боль, возникшую от залпа орудий главного калибра.
Над городом почти мгновенно вместе с черными столбами поднятой разрывами земли появилось пламя пожаров. Оно было отчетливо видно простым глазом, несмотря на яркий солнечный день. Гаусс, не отрывая глаз от бинокля, любовался внушительной картиной. Городок давно перестал блистать на солнце белизною своих домов. Огромное облако дыма и пыли скрыло его от взоров Гаусса. Ему надоело смотреть, и он отдал бинокль Отто. Барабанные перепонки болезненно реагировали на каждый выстрел. Он уже подумывал, не попросить ли командира корабля прекратить огонь, но тот и сам уже догадался скомандовать башенной артиллерии отбой, так как видел, что генерал страдает от звуков канонады. Дело уничтожения городка могли довести до конца орудия меньших калибров.
Гаусс еще раз, больше из желания доставить удовольствие улыбающемуся и оживленно болтающему со своими офицерами командиру, чем из собственного любопытства, навел бинокль на то место, где недавно уютно белел опоясанный садами городок. Не было больше ни городка, ни садов. Над беспорядочными серыми контурами, следом за ударами пушек, взлетали тучи земли и кружились в неподвижном воздухе ленивые клубы дыма.
Продолжая улыбаться от удовольствия, командир корабля подошел к Гауссу:
- Разрешите просить к столу?
- Что же, к столу так к столу! - В тон ему весело ответил Гаусс, довольный тем, что кончился несносный шум стрельбы и что эта маленькая встряска возбудила у него аппетит, какого он уже давно не испытывал.
26
Взятие Бриуэги прошло гораздо легче, чем предполагал генерал Матраи. Ее судьба решалась занятием окружающих высот, и итальянцы, продолжавшие откатываться вдоль Валенсийского шоссе, очистили Бриуэгу почти без сопротивления. В местечке осталось даже немало целых стекол, не говоря уже о домах. А каково было ликование жителей, когда они увидели, наконец, людей в синих комбинезонах!
Вторые сутки, пока отдыхала бригада, Матраи ходил, как именинник: в победе республиканцев под Гвадалахарой Интернациональная бригада сыграла не последнюю роль. Генералу редко доводилось отдыхать, но зато, освободившись от дел, он даже танцевал. И как танцевал!
- Все-таки ты врешь, Тибор! - сказал ему один подвыпивший старый крестьянин. - Ты родился в Испании.
- Нет, я мадьяр, самый настоящий мадьяр! - со смехом воскликнул Матраи.
- Как же ты можешь тогда так танцевать?.. Клянусь Иисусом, в тебе не меньше огня, чем в испанце!
- Это большая похвала, старина, однако ты ошибаешься, если думаешь, что в жилах венгров течет вода.
Старик почесал затылок, совершенно так же, как это делали диды в Беликах. Глядя на него, Матраи расхохотался еще веселее. Но старик, словно обрадовавшись новому доводу, остановил его:
- И все-таки врешь...
- Может быть, ты не веришь, что в ком-нибудь, кроме испанцев, течет настоящая кровь?
- О нет, Тибор... Разве мы не видели, как льется кровь кругом?.. Подлая кровь разбойников-итальянцев и благородная кровь наших солдат. Нет, нет! Я о другом...
- Ну, ну! Смелей!
- Скажи-ка правду: ведь ты не генерал?
Матраи схватил старика за плечи и увлек его в таком стремительном танце, что у того голова пошла кругом.
- Пор диос! Так не пляшут даже в Испании!..
Крестьянин, обессиленный, опустился на скамью и восхищенными глазами следил за Матраи. Вот это генерал! Первый генерал, который разговаривал с ними, пил из одного стакана и, уж, конечно, первый и последний, который не велел величать себя доном. Необыкновенный генерал! Даже не верилось, что такие бывают.
Крестьяне глядели на Матраи горящими от восторга глазами. Старики подходили к нему с просьбой отведать из их порона. И подумать только: он ни разу не отказался - запрокидывал голову, и струя била ему прямо в рот. И ни капли мимо, честное слово! Поищи второго такого не испанца!
А потом, когда бриуэгцы спели свои песни, Матраи тоже запел. Он пел родные венгерские песни. В них и вправду было ничуть не меньше хмеля, чем в испанских. Иисус и Мария! Что это были за прекрасные песни!
- Слушай... - сказал старик, расхрабрившись. - Вот говорит народ, солдаты твои говорят, будто... ты из Москвы.
- Да.
- И будто ты жил там долго.
- Да.
- А ведь я им не верил!
- Разве они тебя в чем-нибудь обманули?
Старик испуганно замахал руками:
- Твои солдаты?.. Матерь божья!.. По всему выходит, - подумав, сказал старик, - что русские знают о нас.
- Знают?.. Они даже песни о вас слагают!
Генерал взял из рук юноши гитару и протянул ее Варге:
- Ну-ка, Бела!
И запел под аккомпанемент Варги:
Далеко от Москвы до Мадрида,
Но сильней и сильней каждый час
Плач испанских детей, как обида,
Отзывается в сердце у нас...
Когда он кончил, никто не захлопал. Крестьяне молча смотрели на генерала, пока кто-то переводил слова песни на испанский язык.
- Значит... знают, - сказал, наконец, старик.
Матраи обнял старика за плечи.
- Как ты похож на наших полтавских дидов, старик!
- Полта...
- Полтавщина... Есть такая советская страна Украина. Вроде вашей Андалузии. Такая же зеленая и прекрасная, такая же солнечная и плодородная. И с таким же замечательным - храбрым, честным, трудолюбивым - народом.
- Постой-ка, ты сейчас сказал: у нас на...
- На Полтавщине.
- Вот-вот! А то говорил, будто ты мадьяр.
- Правильно, диду! И Венгрия моя, и Полтавщина моя. Две родины у меня обе любимые и дорогие. За обе эти родины мы с тобой и выпьем!
И Матраи сам подхватил порон и поднес по очереди каждому гостю.
Утром генерала увидели на коне. Он объехал лагери бригады, чтобы удостовериться, что она хорошо отдыхает, и успел побывать в тылу, чтобы взять свою почту. Письма он прочел наедине. Прочел - и долго сидел, задумавшись. Писем было два: покороче - от дочки, длинное - от жены.
Под вечер, когда начальник его штаба, молчаливый Людвиг Энкель, закончив дела, уселся писать свой аккуратный немецкий дневник, Матраи взял свечу и ушел в дальний угол. Там он пристроил на столе блокнот, а сам сел на ящик из-под патронов. И тоже стал писать.
Матраи хотел побыть несколько минут просто человеком - мужем и отцом. Всего полчаса за два месяца, ведь наутро снова в поход...
"...и как я вам благодарен за то, что вы улыбались при прощании. Такими я вас вижу и буду видеть до конца, каков бы он ни был. Как прекрасно, что в моем тылу так хорошо! Еще бы, мой тыл - вы. Я горжусь вами обеими - вы настоящие. Такими и должны быть жена и дочь коммуниста.
...Здесь часто приходится "переступать через собственное сердце", но я убежден, что жертвы, которые мы приносим за дело этого народа, дадут чудные плоды. Здесь наша родина очень популярна. Которая? Конечно, великая и прекрасная, которая меня так великодушно усыновила".
