Борис Григорьев - Повседневная жизнь царских дипломатов в XIX веке
Глава десятая. Штутгарт (1909–1911)
Торжественные церемонии не выигрывают от повторений.
Г. МаннСледующей «остановкой» в загранработе Соловьёва стал германский город Штутгарт, столица Вюртембергского королевства, насчитывавшего около двух миллионов жителей. Работа в Бюро печати Министерства иностранных дел больше не устраивала его, и он попросился за границу. Соловьёву предложили вакансии 1-го секретаря в миссии в Токио и Пекине, но это было не совсем то, чего он желал. Хотелось получить место поближе к своему польскому майорату, чтобы провести там некоторые хозяйственные улучшения. Открылась вакансия 1-го секретаря в Штутгарте, в центре Европы, что давало возможность для отлучки по личным делам в Польшу. Его прочное положение в министерстве позволяло совмещать полезное с приятным.
Штутгарт был не самым последним постом для русских дипломатов. До Ю. Я. Соловьёва в 40-х годах XIX столетия здесь работал посланником А. М. Горчаков. Тогда королём Вюртемберга был Вильгельм I, связанный родственными узами с Николаем I. Горчаков активно содействовал браку наследника принца Карла-Фридриха-Александра Вюртембергского с дочерью Николая I — Ольгой. Династические связи играли тогда в межгосударственных отношениях решающую роль. Русский посол был в курсе практически всех событий при местном дворе и вообще в Германии. В обязанность Горчакова входило отслеживание интриг европейских государств в Германском союзе, он развернул здесь кипучую деятельность и засыпал Петербург депешами и отчётами. Рассказывали, что он приходил рано утром на рабочее место, и если его секретари ещё спали, то приказывал их будить.
Дипломатические службы России и некоторых других крупных держав даже после объединения Германии, наряду с посольством в Берлине, содержали представительства при многих дворах союзных княжеств и земель: в Мюнхене, Штутгарте, Дрездене, Карлсруэ, Дармштадте и Веймаре находились посланники, а при сенатах Гамбурга, Бремена и Любека — были аккредитованы так называемые министры-резиденты. Все эти представительства лишь на бумаге значились миссиями, но в реальности они играли роль консульств[103].
Семья дипломата осталась в Польше, и сам он решил, не «пуская корней» на новом месте, поселиться в гостинице «Маркварт» — лучшей во всей Южной Германии. Посланником в Штутгарте был К. М. Нарышкин, перед тем проведший более двадцати лет в посольстве в Париже. Там он если и не сделался настоящим французом, то усвоил все привычки этого народа и взгляды на жизнь и рассматривал своё пребывание в Штутгарте как ссылку или печальное недоразумение. Он даже не пытался скрывать своего пренебрежения к Вюртембергскому королевству и перед его чиновниками и жителями успешно выполнял функцию оскорбителя национального достоинства немцев. Когда Нарышкин представлял своего нового заместителя вюртембергскому премьер-министру и министру иностранных дел, умному и тонкому старикану Вейдзекеру, он первым делом сказал по-французски:
— Однако и жарко у вас, господин министр! Неужели вы занимаетесь здесь разведением кофе?
И, не дожидаясь ответа, посланник подошёл к окну и самолично широко распахнул его.
— Как видите, — прошептал Вейдзекер изумлённому Соловьёву, — у нас здесь не стесняются.
Нарышкин вскоре укатил в продолжительный отпуск, оставив на «хозяйстве» Соловьёва. Через год Нарышкина перевели посланником в Стокгольм, но, по-видимому, он и там считал себя в изгнании, так как из всех столиц признавал лишь Париж. Пример Нарышкина доказывает, как нецелесообразно с точки зрения образования дипломатических кадров слишком долго держать дипломатов на одном и том же посту, — справедливо заключает Соловьёв. — Если они и могут явиться полезными в этом месте назначения, то зато при дальнейших передвижениях они с трудом приспосабливаются к новым условиям жизни и работы». И правда: через год пребывания в Швеции К. М. Нарышкин вышел в отставку и поселился в Париже в качестве частного лица. По объявлении войны он вернулся в Москву и умер там в 1921 году.
Вместо Нарышкина посланником в Штутгартской миссии стал первый секретарь миссии в Стокгольме барон Стааль фон Гольштейн, остзеец по происхождению, который уже раньше работал в Штутгарте и, в отличие от «парижанина» Нарышкина, чувствовал себя в Вюртемберге как рыба в воде. Новый посланник проработал около года и умер за игрой в карты, как и немецкий министр Кидерлен-Вехтер, у графа Моя, баварского посланника. Странно, что бдительная вюртембергская полиция так и не заинтересовалась баварским «картёжником», у которого на дому, один за другим, отдали Богу души два иностранных дипломата.
Вюртемберг являлся самой передовой в политическом отношении составной частью Германии, что дало как-то повод кайзеру Германии Вильгельму II задать вюртембергскому королю Вильгельму II шутливый вопрос:
— Как там поживает твоя республика?
В Штутгарте процветала культура и находилась почти вся оппозиционная берлинскому кабинету печать; в Штутгарте под редакцией Струве издавался журнал «Освобождение» и закладывалась база для создания русской партии кадетов. Население королевства — швабы довольно презрительно относились к пруссакам и говорили: «Этого не понимают иностранцы и северные германцы», что сильно возмущало секретаря прусской миссии накрахмаленного лейтенанта фон Ойленбурга.
Король Вюртемберга вёл жизнь частного гражданина и, чтобы не обидеть своих подданных, всячески подчёркивал свою приверженность к демократии и справедливости. Он ходил пешком по улицам города, занимался коммерцией, открывал гостиницы и рестораны и лишь по необходимости выполнял свои королевские обязанности. Когда товарищ министра народного просвещения России Шевяков прибыл в Вюртемберг для размещения русских студентов в Тюбингенском университете, Вейдзекер выразил готовность пойти навстречу русскому правительству, но с лукавой улыбкой добавил:
— За благотворное, однако, влияние нашей университетской атмосферы на ваших студентов я не ручаюсь. Я сам тюбингенский студент, а моим товарищем был Вальян, убитый в Париже на баррикадах во время Парижской коммуны.
В Вюртемберге новые веяния самым причудливым образом переплетались с пережитками старых времён. В королевстве сохранилось многочисленное поместное дворянство[104], представители которого, случалось, сами иронизировали над этими контрастами. Обер-камергер королевы барон фон Расслер, владелец большого живописного замка, рассказывал, как его, ехавшего как-то в поезде в вагоне 3-го класса, соседка-старушка спросила:
— Чей это замок мы только что проехали?
— Мой, — ответил барон.
Старушка поглядела на скромно одетого бюргера и возмутилась неуместной шуткой.
— Что за бесстыдное враньё! — обиделась она и, поджав губы, прекратила разговор.
Дел в русской миссии было не так уж и много, и её сотрудники употребляли всё свободное время на туристические разъезды по живописным местам королевства или на поездки в гости в другие миссии. Здесь Соловьёв научился водить автомобиль, стал членом автомобильного клуба. И хотя он с гордостью пишет, что за время вождения не задавил ни одной собаки, тем не менее, признаётся, что на него за различные мелкие нарушения было составлено восемь полицейских протоколов. Протоколы аккуратно передавались в местное министерство иностранных дел, и когда вернулся из отпуска Нарышкин, ему их торжественно вручили в переплетённом виде. Среди них значилось нанесение ущерба трамваю, за компенсацию которого нарушитель должен был заплатить штраф в размере трёх марок. Соловьёв отдал деньги посланнику и утешил его тем, что на остальные нарушения распространялась дипломатическая экстерриториальность.
Соловьёв теперь часто ездил на автомобиле к семье в Польшу и даже совершил поездку в Париж. Из Парижа в Штутгарт для ремонта своего «мерседеса» приехал его хороший знакомый по Румынии князь Бибеско и предложил ему перегнать отремонтированное авто в Париж, чтобы дать русскому дипломату возможность воочию убедиться, что в культурном отношении Франция значительно уступала Германии.
Дипкорпус Штутгарта был малочисленный, он включал в себя дипломатов лишь четырёх миссий: прусской, баварской, австро-венгерской и русской. Поскольку пруссаков и баварцев вряд ли можно было принимать за иностранцев, то дипломатами в истинном понимании этого слова считались русские да австрийцы. Был в Штутгарте внештатный — почётный — консул банкир Федерер, исполнявший одновременно обязанности итальянского и турецкого консула. Когда в 1911 году началась Итало-турецкая война, Федерер попал в щекотливое положение: по всей вероятности, он единственный в истории дипломатии представлял сразу две воюющие стороны. В конце концов, ему пришлось выбирать, и скоро турецкий герб исчез со стены его здания. Русские дипломаты в Штутгарте тесно подружились с австрийцами, но одни австрийцы удовлетворить потребности в общении не могли, и эта потребность удовлетворялась за счёт местных граждан. Швабы приняли Соловьёва за своего и откровенно делились с ним своими соображениями и опасениями насчёт опасного курса Берлина на мировой конфликт. Офицеры местного драгунского полка, в отличие от своих прусских военных товарищей, предпочитали во внеслужебное время ходить в штатском.
