Евгений Федоров - Большая судьба
- Прощай, друг! - дрогнувшим голосом прошептал Аносов, и слёзы блеснули на его глазах. - Спасибо тебе за честный твой труд...
По крышке гроба глухо застучали комья земли. Когда над могилой вырос свежий холм, Аносов достал кошелек.
- Возьмите, старики, - смущенно предложил он и протянул им по рублю. - Берите на бедность. Вижу, трудновато доводится вам...
Аносов забрался в сани, и тройка снова помчалась в город...
Татьяна Васильевна засияла и, смеясь и плача, бросилась навстречу мужу, когда он переступил порог:
- Просто не верится! Слава богу, наконец ты вернулся, и еще генералом!
Он бережно обнимал ее за худенькие плечи и уговаривал:
- Ну, будет тебе, будет... Дети...
Ребята уже давно тянулись к отцу.
После объяснений и радостных восклицаний шумно уселись за стол.
Зимний день в горах короток, быстро гаснет. Засинели сумерки. Усталый Аносов едва добрался до кабинета и взглянул на рукописи. Они лежали в порядке, прибранные любовной рукой жены. Ни пылинки. Татьяна Васильевна никого не впускала в это святилище, боясь, чтобы не причинили беспокойств Павлу Петровичу.
Вернувшись из странствий, он с особым удовольствием растянулся на диване и, окруженный семьей, рассказывал о столице. Свои разочарования и огорчения он деликатно скрыл от семьи. Пусть будет радостным и тихим этот вечер!
Хотелось отправиться на завод и узнать о литье, но Аносов отложил посещение до утра.
Детей уложили спать. Татьяна Васильевна рассматривала подарки, привезенные мужем из Петербурга. Павел Петрович незаметно вышел из дому. Кругом была такая глубокая успокаивающая тишина, что слышался шорох падающего снега да согревающее дыхание большого завода. Аносов сошел с крылечка. Давно смолкла частая дробь колотушки. Но сторож не спал, он сидел на скамье и вполголоса пел:
Едут здесь купцы со товарами,
А везут они в сумке золото,
В сундучках везут семицветики.
Нападем на них ночкой темною,
Отберем у них чисто золото,
Со товарами мы расправимся,
Со хозяином рассчитаемся:
Вздернем разом их на сосёночки,
Пусть погреются здесь на солнышке!..
"Ничего, хороша для стража песня!" - улыбнулся Аносов и остановился перед караульщиком.
- Здравствуй, Василий, голос у тебя приятный! - нарочито громко похвалил он.
- Батюшка, приехал! - обрадовался старик. - Прости меня, окаянного, на разбойничью песню польстился!
- Ну, как, не уворовали тебя?
- Что ты, что ты, батюшка, кому я нужен, старый да калека! - замахал руками Василий. - Ночь-то какая тихая. Небось, соскучился по заводу? ласково спросил сторож.
- Затосковал, - признался Аносов.
Они прошли до плотины, полюбовались огнями доменных печей и вернулись к дому начальника.
Татьяна Васильевна с тревогой на лице встретила мужа:
- Ты куда ходил?
- Захотелось подышать морозцем, - слукавил он и уселся у огонька...
После длительной разлуки он пошел прямо в заводские цехи. На потертом мундире блестели генеральские эполеты. Аносова поразило, что мастеровые притихли. Не беда ли случилась в его отсутствие на заводе? Нет, всё было в порядке. Его поздравляли, но какое-то отчуждение, смущенность читал он на лицах рабочих. В чем дело?
Наконец-то литейный цех. На пороге мастер Швецов и подручные. Швецов молча поклонился, прокашлялся и глуховатым баском вымолвил:
- Позвольте поздравить, ваше превосходительство...
Павел Петрович обиделся:
- Да ты что, Николай, неужели не нашел теплого слова ради такой встречи? Давно ведь не виделись!
Швецов вдруг оживился, хмурость как рукой сняло. Радостно улыбаясь, он обнял Аносова:
- Дозволь поцеловать с возвращением...
- Давно бы так! - взволнованно вырвалось у Аносова, и он крепко прижал литейщика к груди. - Соскучился и по тебе, и по литью...
Старик всё еще косо поглядывал на эполеты Аносова, и Павел Петрович, догадываясь, что его смущает, привычным движением сбросил мундир, засучил рукава рубашки и предложил:
- Ну-ка, покажи, как ведет себя литье в тиглях!..
Началась обычная жизнь. Пришлось делить время между заводом и золотыми приисками. А в это время в Петербурге в Российской Академии наук имя Аносова произносилось на все лады. Предстояло одиннадцатое присуждение демидовских наград. Многие горные инженеры настаивали отметить научные труды Павла Петровича.
- Этого не может быть! - с возмущением протестовал непременный секретарь Академии - маленький Фус. - Аносов есть практик, не ученый. Академия уважает лишь чистая наука!
Желчный и хитрый, он сумел склонить к своему мнению президента Академии князя Уварова. Барственный, с брезгливо поджатыми губами вельможа, ничего не смысливший в науке, вторил Фусу:
- Как можно войти в святилище науки со столь житейскими делами!
Академик Кумпфер, который раньше интересовался магнитными силами булата, теперь вместе с Гессом выступил против Аносова. В июне петербургские друзья Павла Петровича прислали список с решения Академии наук, читанного на публичном заседании Академии 22 мая 1842 года.
Павел Петрович с волнением прочел:
"Господину Аносову удалось открыть способ приготовления стали, которая имеет все свойства столь высоко ценимого азиатского булата и превосходит своей добротою все изготовляемые в Европе стали.
...Если бы в сочинении г. Аносова было указано, каким образом можно всегда с удачей изготовлять эту сталь, то, не колеблясь, должно бы было признать это открытие одним из полезнейших обогащению промышленности, и в особенности отечественной. Но в описании столь мало сказано о способе приготовления этого булата, что надобно думать, не представляет ли г. Аносов себе самому этой тайны или, может быть, ему самому только временем и случайно удается изготовлять такую сталь.
Сочинение г. Аносова не представляет тех элементов, из которых следовало бы основать прочное суждение о его открытии, а можно судить о важности его изобретения только по тем образцам стали, которые он доставил сюда. При таком положении дела гг. академики не решаются представить Академии о присуждении г. Аносову демидовской награды за изобретение, которое не сделалось еще общим достоянием и о котором даже неизвестно основано ли оно на приемах верных и доступных для всех и каждого.
Однако в предупреждение упрека в том, что столь важное отечественное открытие могло ускользнуть от внимания Академии, она, на основании свидетельства двух своих членов, видевших образцы булата г. Аносова, положила удостоить открытие его в нынешнем демидовском отчете почетного отзыва, уверена будучи, что если способ г. Аносова действительно основан на твердых указаниях науки и оправдывается верными и положительными опытами, благодетельное правительство наше, конечно, не оставит прилично вознаградить изобретателя".
"Иезуиты! - в страшной обиде подумал Аносов. - За русскими они не признают способностей в науке! Не такие ли затравили Ломоносова, единственного русского человека в Академии?" Ему ярко представилась картина заседания. Огромный стол, крытый зеленым сукном. Вокруг него сидят важные персоны с типичными чертами лица - большеносые, надменные. За дутой важностью они стараются скрыть свою тупость и пустоту. Кто из них прославился своими трудами? Прикрываясь лживой заботой о пользе отечественной, они ненавидят всё русское. Среди них председательствующий в расшитом золотом мундире со звездами, как попугай, твердит вслед за иноземцами: "Да, да, я с вами согласен..."
Аносов со страдальческим лицом сложил вчетверо извещение и упрятал его глубоко в ящик стола.
"Не наград и похвалы вашей я домогался, когда искал русский булат! с возмущением думал он. - Я желал блага моей родине! Ей отдаю и отдам все свои силы. Всё, что добыто мною о булате, рассказал без утайки. Каждый плавильщик по моим описаниям изготовит булат. А тот, кто не сведущ, тому никакие указания не помогут!"
В окно заползали сумерки, в кабинете становилось темно. Павел Петрович сидел, не зажигая света. Вошла Татьяна Васильевна и обеспокоенно склонилась над ним:
- Что с тобой, Павлушенька? Уж не болен ли?
- Устал, смертельно устал, милая, - впервые за всю их совместную жизнь пожаловался он жене.
Надо было забыться. Единственным спасением казался труд, и Павел Петрович выехал на Миасские золотые прииски. Еще до отъезда в Петербург Аносов приказал перевести золотопромывальную фабрику на новое место. Ложе реки Ташкатургана было изрыто, пески вынуты и промыты. Оставался небольшой участок под строениями. На нем Аносов надеялся найти золото. Это обещали его наблюдения.
В конце сентября он устроился в избушке на приисках. Унылая дождливая осень навевала тоску. Ветер срывал последние листья в лесу. Еще вчера пожелтевшие березы, черемуха, рябины и ярко-багряные осины стояли осиянные солнцем, как пылающие костры, а сегодня пронизывающий ветер лишил их золотого наряда. Кругом - глухомань: леса угрюмы, горы суровы, недоступны. Это самое дикое место в краю. Утро занимается нехотя, без пения птиц. Его пробуждает колокол, повешенный на длинном шесте под маленькой крышей. Заспанный "будинка", высокий, с желтой плешью старик, дергает черную смоляную веревку, и начинается угрюмый звон. Туман сползает с горных хребтов. Студено, не хочется вставать с теплой постели. Рассвет сопровождается дождем; мелкий, холодный, он иголками колет лицо.
![Огюст де Лиль-Адан - Будущая Ева [Ева будущего]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
