Александр Путятин - Огнем и мечом. Россия между «польским орлом» и «шведским львом». 1512-1634 гг.
Ободренный успехом Ходкевич перевел свою армию в Донской монастырь. Трубецкой же за весь день даже не попытался вернуть утраченную утром позицию. Понимая, что самостоятельно удержать Замоскворечье казаки не смогут, Дмитрий Пожарский направил им в помощь полки Туренина и своего брата Лопаты-Пожарского. Еще одну группировку воевода сосредоточил у брода напротив Остоженки. Тем самым он не только прикрыл Чертолье от возможного удара поляков, но и обеспечил переправу для переброски подкреплений в район Замоскворечья.
На рассвете 24 августа Пожарский послал конные отряды к Донскому монастырю. На поле перед Земляным городом развернулось кровопролитное кавалерийское сражение. По плану атаку должна была поддержать и конница Трубецкого. Однако наступала она вяло и не предпринимала решительных действий. Это позволило Ходкевичу сконцентрировать силы против ратников Пожарского. После упорного боя дворянские сотни отступили через Крымский брод на левый берег Москва-реки.
Как только опасность флангового удара миновала, гетман направил все силы на позиции Трубецкого. После упорного сражения отборная венгерская пехота захватила острожек на Ордынке и открыла для польской армии путь в Кремль. Не теряя времени, Ходкевич двинул в прорыв телеги с продовольствием и воинскими припасами. Огромный обоз, включавший более 400 тяжелых возов, заполонил собой всю Ордынку. Трубецкой к этому времени утратил контроль над ситуацией, но казаки сдаваться не собирались. Бой в городских развалинах, когда все решает не строй, не приказ начальства, а личная инициатива каждого воина, был для них привычной стихией. Вскоре на помощь подошли ратники Второго ополчения. И в тот момент, когда поляки уже праздновали победу, из развалин по обе стороны от Ордынки внезапно раздались плотные ружейные залпы. Когда же испуганные выстрелами обозные лошади начали переворачивать телеги и топтать идущих рядом людей, русские кинулись врукопашную. Занявший острожек полк погиб почти полностью, оставшиеся в живых венгры обратились в паническое бегство.
Какое-то время сражение шло с переменным успехом. Дворяне Пожарского, его основная ударная сила, после трех суток маршей и боев (то в конном, то в пешем строю) были измотаны до предела. Наемники Ходкевича еще удерживали многие из захваченных утром позиций, но уже категорически отказывались идти вперед…
Стремясь переломить ситуацию, Пожарский решил нанести удар во фланг и тыл основной группировки противника со стороны Крымского брода. Возглавить атаку вызвался Кузьма Минин. После недолгого смотра он отобрал три дворянские сотни, выглядевшие посвежее прочих. Внезапным ударом эта горстка удальцов смяла охранявшие брод роты наемников и погнала их к польскому лагерю. Воспользовавшись паникой, в наступление перешли все русские силы. Польские войска бежали под защиту стен Донского монастыря. 25 августа остатки армии Ходкевича ушли по Смоленской дороге к Можайску и Вязьме.
Победа была полной. Но сражение за Москву не закончилось. Польский гарнизон сидел за крепкими стенами Китай-города и сдаваться не собирался. Перед уходом к литовскому рубежу Ходкевич смог отправить к Струсю гонца. Гетман клялся, что вернется через три недели со свежей армией и новым обозом. А тем временем в рядах победителей вспыхнули разногласия. Благодаря стараниям Минина Второе ополчение не знало недостатка в одежде и продовольствии. Совсем иным было положение в отрядах Трубецкого. О регулярном снабжении казаки могли лишь мечтать. Деньги и при Заруцком им выдавали нечасто, а после его отъезда вообще перестали платить. Пока стояли жаркие дни, ратники Первого ополчения не обращали внимания, как износилась их одежда. Но наступили холодные сентябрьские ночи, и казаки заволновались. Недовольство бойцов постарались использовать «тушинские бояре» — Григорий Шаховской, Иван Плещеев и другие. Именно в их карманы утекали средства, собираемые на Первое ополчение. Подогревая мятеж, тушинцы указывали голодным, замерзающим казакам на соседние полки Пожарского как на виновников бедственного положения таборов.
«Дворяне сыты и одеты, — говорили заводчики мятежа, — потому что все забирают себе! Им платят жалованье, к ним в лагерь идут обозы с продовольствием, а вам ничего не достается!» Это была наглая ложь. Перед решительной атакой на прорвавшихся к Кремлю наемников, Минин сказал казакам, что воеводы уступят им весь польский обоз, если его удастся захватить. Пожарский выполнил обещание: его воины не взяли себе ни единой телеги, ни одного мешка из этой добычи. В том, что продовольствие и снаряжение не дошли до ратников, виновато было руководство Первого ополчения во главе с Дмитрием Трубецким. Но он и не думал каяться. Вместо этого боярин снова потребовал, чтобы стольник Пожарский признал его верховную власть и уступил командование земской армией.
Конфликт мог погасить лишь «внешний арбитр», решение которого согласятся принять обе стороны. Эх, если бы был жив Гермоген!.. Если бы он находился на свободе!.. Но патриарх к этому времени уже погиб в польском застенке. Вместо него роль переговорщиков взяли на себя троицкие монахи. До этого они неоднократно помогали «воинству» деньгами и припасами. В критический момент, когда у осаждавших Москву казаков закончился порох, иноки отдали весь свой запас, даже вынули заряды из крепостных орудий. Денег, которые таборы требовали за службу, у монастыря не было, поэтому архимандрит Дионисий прислал грамоту с обещанием выплатить в ближайшее время тысячу рублей, а в качестве заклада прислал церковное имущество: ризы, стихари, епитрахили и прочее. Расчет старца оказался правильным. Казаки вспомнили, как часто выручал их Троицкий монастырь, сколько сил и средств вложил он в общее дело. Атаманы вернули церковные вещи и дали клятву не отступать от Москвы до полной победы над врагом.
Покончив с мятежом в таборах, Дионисий обратился с обширным посланием к Трубецкому и Пожарскому. «О благочестивые князи Дмитрие Тимофеевич и Дмитрие Михайлович! — писал воеводам архимандрит. — Сотворите любови над всею Русскою землею, призовите в любовь к себе всех любовию своею»{139}. Переговоры между представителями Второго ополчения и казачьих таборов при посредничестве троицких монахов продолжались несколько дней. В результате Трубецкому пришлось умерить аппетиты. Соглашение о совместном командовании предписывало воеводам основать новую ставку — у Неглинной на Трубе. Там вскоре был выстроен объединенный Разрядный приказ. Формально главнокомандующим теперь считался Трубецкой, но реально его влияние заметно уменьшилось. Все основные вопросы решал триумвират: Трубецкой, Пожарский и Минин. Однако была в этом соглашении и привлекательная для боярина сторона: ему больше не приходилось думать о снабжении воинства. Эту задачу взял на себя Кузьма Минин.
Объединение отрядов Первого и Второго ополчений покончило с влиянием на казаков «тушинских бояр» — Григория Шаховского и Ивана Плещеева. В последних числах сентября Трубецкой и Пожарский известили земские города о том, что объединили свои усилия, подчиняясь приговору соборных представителей. «Ныне, — писали воеводы, — меж себя мы, Дмитрий Трубецкой и Дмитрий Пожарский, укрепились, что нам да выборному человеку Кузьме Минину Московского государства доступать»{140}.
Пожарский использовал слияние двух ополчений для активизации осадных работ. В районе Пушечного двора, в Егорьевском монастыре и у церкви Всех Святых на Кулишках земские ратники оборудовали батареи, немедленно открывшие огонь по Кремлю и Китай-городу. Каленые ядра и мортирные бомбы теперь круглосуточно сыпались на головы оккупантов. Одновременно с этим решено было перегородить Замоскворечье глубоким рвом и палисадом. Укрепленная позиция позволяла исключить возможность прорыва к Кремлю деблокирующих отрядов. Пожарский и Трубецкой попеременно следили за ходом земляных работ.
В осажденных кварталах наступил жуткий голод. Цены на продукты поднялись неслыханно. Хлеб пропал из продажи. Воловью шкуру продавали за три рубля, лепешку с лебедой — за рубль. В городе исчезли кошки и собаки. Даже мыши теперь считались чуть ли не деликатесом. Из поляков первыми стали умирать солдаты, оставленные Ходкевичем. Они прибыли без запасов продовольствия и почти без денег. К тому времени, как голод добрался до остального гарнизона, новая пехота погибла практически вся.
Позже, рассказывая о своем житье в осажденной русской столице, наемники всячески напирали на эпизоды их мучительной смерти. Описанием того, как один гайдук съел своего брата, а другой — сына, пестрит вся историческая литература. Однако трудно представить себе, что голодные польские ратники все время бездумно кидались друг на друга, вместо того чтобы объединиться и есть безоружных русских. Собственно, так чаще всего и происходило. Бояр и их семьи оккупанты, конечно, не трогали. Но остальные жители Китай-города уже с начала октября не могли чувствовать себя в безопасности. Польское командование не только не пресекало в гарнизоне людоедство, но и фактически узаконило его. Так, в частности, по приказу полковников Струся и Будилы «на прокорм» гайдукам были отданы заключенные московских тюрем.
![Александр Широкорад - Давний спор славян. Россия. Польша. Литва [с иллюстрациями]](/uploads/posts/books/217250/217250.jpg)
