Гельмут Кенигсбергер - Средневековая Европа. 400-1500 годы
Не все, конечно, находились в равном положении. Богатые по крайней мере могли уехать в сельскую местность и там переждать бедствие в относительной безопасности, подобно дамам и кавалерам Боккаччо, которые тешили друг друга занимательными и пикантными историями, рассказанными в «Декамероне».
Основные структуры и учреждения европейского общества пережили эпидемию; тем не менее ее последствия в полной мере дали о себе знать лишь много лет спустя.
К несчастью, Черная смерть приходила не один раз; она вернулась в 1360 г. и поразила преимущественно детей, возможно, потому, что многие взрослые, пережив первую эпидемию, теперь обладали иммунитетом. Спустя 10 лет эпидемия возникла вновь. Затем интервалы стали больше, а смертность неуклонно снижалась. Но чума по-прежнему оставалась непредсказуемым убийцей вплоть до последней мощной вспышки эпидемии в 1664–1665 гг., которую столь выразительно описали Сэмюэль Пепис и Даниэль Дефо.[100] Именно эти постоянные повторения болезни препятствовали быстрому восстановлению численности населения, достигнутый в XII–XIII вв. прирост был сведен на нет, и только в конце XV в. начался медленный демографический подъем. В 1340 г. население Франции составляло приблизительно 21 млн. человек, а в 1470 г. оно все еще не превышало 14 млн. Для Англии эти цифры составляют, по оценкам, соответственно 4,5 и 3 млн., для Германии – 14 и 10 млн.
В настоящее время, однако, превалирует мнение, что снижение темпов роста населения началось за полвека до эпидемии. К 1300 г. сельское хозяйство достигло предельной продуктивности, если иметь в виду существовавший тогда уровень земледелия и сложности, связанные с перевозкой продукции из тех районов, где она пока еще была в избытке, туда, где ее недостаток грозил голодом. Между 1316 и 1319 г. многие территории Европы пострадали от катастрофических неурожаев, сопровождавшихся резким скачком цен. Небывало сильные весенние паводки на побережье Северного моря затопляли обширные площади земли и целые деревни. Очертания Зейдерзее, большого залива на севере Голландии, постоянно менялись до XX в., когда длинная дамба через вход и интенсивная мелиорация земель фактически превратили его во внутреннее озеро – Эйсселмер.
Природные бедствия начала XIV в. свидетельствовали о том, что сельскохозяйственное развитие предыдущих трех столетий себя исчерпало; но сами по себе они не шли ни в какое сравнение с катастрофическими последствиями Черной смерти и повторявшихся эпидемий.
Сельское хозяйство: конец крестьянской зависимости
На протяжении всего Средневековья земля оставалась важнейшим источником благосостояния. На рубеже XIII в. земли стало не хватать, и, как следствие, цены на нее поднялись. Это в свою очередь означало рост земельной ренты и цен на сельскохозяйственную продукцию; при этом рабочая сила оставалась в изобилии и была дешевой. После Черной смерти соотношение изменилось: земли оказалось в достатке, спрос на продукты питания и соответственно цены резко упали, а вот найти рабочие руки стало тяжело. Эта задача была вдвойне трудной: во-первых, чума истребила массу крестьян, а во-вторых, многие безземельные поденщики и владельцы маленьких участков могли теперь занимать пустующие земли.
Результаты этих процессов давали о себе знать весьма долгое время. С одной стороны, выросла стоимость рабочих рук; с другой – доходы крестьян в большинстве случаев не увеличивались, поскольку цены на сельскохозяйственную продукцию упали, особенно после периода хаоса и голода, последовавших сразу же за первой эпидемией чумы. К тому же землевладельцы немедленно отреагировали на эту ситуацию, установив максимальные пределы оплаты труда; в Англии, например, специально с этой целью парламент принял Статут о работниках (1351). Вместе с тем подобное законодательство оказалось неэффективным – особенно в долгосрочной перспективе, поскольку реально нельзя было запретить нанимателям увеличивать заработную плату.
Тем не менее землевладельцам пришлось приспособиться к новым условиям. Те, кто все еще мог рассчитывать на внешний рынок, старались переложить повинности на своих арендаторов, причем вели себя более жестко, чем раньше. Но опять же подобную политику нельзя было проводить в течение долгого времени: землевладельцы конкурировали друг с другом в поисках рабочих рук, и при наличии множества свободных участков арендаторы просто уходили из поместий с чрезмерными повинностями в другие места. Поэтому все большее и большее число землевладельцев вынужденно сдавали свои владения в аренду или в обработку под часть урожая, как это практиковалось в Южной Европе. В условиях неустойчивости рынка и падения или резкого колебания цен было выгоднее жить на фиксированную ренту и предоставлять арендаторам самим налаживать сбыт продукции.
Как следствие, старинная феодальная сеньория, которая уже в XIII – начале XIV в. начала разрушаться, теперь полностью трансформировалась: землевладельцы превратились в рантье, трудовые повинности исчезли, а с ними исчез и статус крестьянской зависимости. Крестьяне стали держателями постоянных, передаваемых по наследству участков или временных, но, как правило, долгосрочных наделов. Эти процессы шли неравномерно, многим крестьянам они представлялись слишком медленными, а потому требования полной отмены зависимости стали отныне постоянным лозунгом многочисленных крестьянских восстаний – даже тех, которые были вызваны иными причинами, как, например, в Англии в 1381 г. Подобные ситуации – классический пример того, что современные социологи называют общественным недовольством, спровоцированным социальными ожиданиями в условиях общего улучшения обстановки.
Конец XIV в. и XV в. иногда называли «золотым веком» для крестьян и сельских работников. Конечно, это некоторое преувеличение; но, видимо, крестьяне в условиях избытка земли и недостатка рабочих рук в целом действительно стали жить лучше, а землевладельцы соответственно хуже: их доходы в большинстве случаев снизились, и воспользоваться благоприятной ситуацией на рынке далеко не всегда представлялось возможным.
Крестьяне и государствоКрестьяне вместе с тем не могли в полной мере использовать преимущество новых условий. Рынок пребывал в состоянии упадка, поскольку городское население значительно сократилось и в целом обеднело. Во многих случаях стало невозможно или невыгодно вновь заселять пустующие участки; землевладельцы со своей стороны намеренно превращали пахотные земли в пастбища: для ухода за крупным рогатым скотом и овцами требовалось гораздо меньше работников, чем для пахоты, сева и жатвы. В результате по всей Западной и Центральной Европе опустели сотни деревень. Лишь сравнительно недавно историки смогли в полной мере оценить подлинные масштабы этого феномена «потерянных деревень»: их местоположение нередко можно определить по аэрофотоснимкам, на которых проступают контуры старых систем полей и фундаментов зданий под новыми пастбищами и изгородями.
Кроме того, крестьяне были не единственными, кто мог извлечь выгоду из сложившейся ситуации: им приходилось делить свои прибыли с государством. Обнаружив, что доходы с королевских земель упали так же, как и в частных поместьях, короли начали компенсировать потери путем систематического введения новых налогов – косвенных (на ввоз и вывоз) или прямых. Начиная со времен Эдуарда I (1272–1307) английские короли стали облагать налогом вывоз шерсти. Купцы, вывозившие шерсть для сукновальных мастерских Фландрии, не понесли особых убытков, поскольку им было разрешено учредить торговую монополию – «Шерстяную компанию», и они переложили налог на плечи производителей шерсти, уменьшив им плату.
Много тяжелее оказались прямые налоги, затрагивавшие гораздо большее количество людей, например подушные налоги 1377 и 1380 гг., которые послужили непосредственным поводом для крестьянского восстания 1381 г. С обоих берегов Темзы – из Эссекса и из Кента – толпы народа выступили на Лондон. Там они нашли союзников; малолетнему королю Ричарду II и его советникам пришлось согласиться на требования восставших. Когда крестьяне разошлись, власти нарушили свои обещания и отомстили крестьянским вождям. Но восстание продолжало жить в народной памяти и легендах. Горький иронический вопрос английских крестьян 1381 г.:
Когда Адам пахал, а Ева пряла,
Кто же был тогда дворянином?
был тут же переложен в похожие куплеты на других германских языках и стал лозунгом бесчисленных восстаний в XV в.
Особое беспокойство вызывал у властей религиозный подтекст этой пропаганды. Но разве дело могло обстоять иначе? Любой аспект человеческой жизни определялся в то время религиозными предписаниями, а любой аспект морали имел религиозный характер. Повиновение властям составляло центральный пункт любой морали, поэтому восстания можно было рассматривать как плод самого тяжкого из семи смертных грехов – гордыни (другие – гнев, жадность, зависть, чревоугодие, похоть и леность); именно гордыня побудила Люцифера восстать против Бога и превратиться в падшего ангела. Когда тяжелые налоги, гнет или просто голод толкали людей к восстанию, они, конечно, стремились найти религиозное оправдание своим действиям. Подобного оправдания, разумеется, нечего было искать у католической церкви – союзника, защитника и даже воплощения существующей власти. Такую роль могли взять на себя либо еретические движения, подобные лоллардам в Англии, которые требовали у церкви отказа от всех ее владений и возвращения к апостольской простоте, либо неформальные религиозные течения как внутри церкви, так и вне ее. К числу последних относились, например, многочисленные сторонники разнообразных учений о скором пришествии Христа; для них существующая власть была олицетворением сатанинского владычества или во всяком случае чем-то таким, что вполне созрело для свержения, за чем должно последовать тысячелетнее царство божьей справедливости.
