Евгений Анисимов - Россия в середине XVIII в.: Борьба за наследие Петра.
В 1746 г. служба Бестужева-Рюмина перехватила несколько писем Иоганны Елизаветы своему зятю и дочери. Из этих писем явствовало, что принцесса Цербстская поддерживала переписку с «молодым двором», интригуя в пользу Фридриха II и советуя молодым сблизиться со сторонником прусского короля М. И. Воронцовым. В 1748 г. Бестужев-Рюмин организовал дело Лестока, обвинив его на основании перехваченных депеш прусского посланника в связях с Фридрихом II и заговоре с целью удаления канцлера и свержения Елизаветы. При этом Бестужев-Рюмин стремился не только притянуть к делу Воронцова и всех своих врагов, но и бросить тень на «молодой двор», намекая, что переворот предполагался в пользу Петра и Екатерины9.
Екатерина II в одном варианте мемуаров дает крайне негативную оценку Лестоку. По ее словам, это был человек «злого нрава и черного, дурного сердца», но в другом все же признает, что арест Лестока был для нее настоящим ударом: «Горе, которое я терпела от потери близкого друга, меня очень сильно печалило»10. По-видимому, последнее и было правдой.
Однако улик о связях Лестока с «молодым двором» было недостаточно, да и Елизавета не одобряла расследования в этом направлении, хотя достоверные сведения об участии «молодого двора» в пропрусских интригах ее беспокоили. Пытаясь предупредить участие Петра и особенно Екатерины в политических интригах своих врагов, Бестужев-Рюмин предложил назначить к великой княгине «вместо обыкновенной гофмейстерины знатную даму для ежедневного обхождения». Такой дамой стала двоюродная сестра Елизаветы Мария Симоновна Чоглокова, а ее муж Н. Чоглоков был одновременно назначен обер-гофмаршалом Петра Федоровича. Чоглоковой поручался неусыпный контроль за великой княгиней с целью не допустить никаких подозрительных переговоров и переписки. Очевидно, Чоглоковы ревностно выполняли поручение императрицы: мемуары Екатерины II так и пышут не исчезнувшей за прошедшие десятилетия ненавистью к своим «яростным преследователям»11.
На протяжении нескольких лет после процесса Лестока особой политической активности «молодого двора» и самой Екатерины не наблюдалось. Но первое десятилетие жизни при дворе не пропало даром для молодой женщины. Она сумела не только быстро приспособиться к непривычной для провинциалки придворной обстановке, но и понять, несмотря на галломанию в модах и вкусах, царившую при дворе, самое главное — подчеркнуто национальный характер политических доктрин, сословной психологии русского дворянства и армии — сил, вершивших судьбы властителей на престоле. И немецкая принцесса постаралась как можно быстрее натурализоваться, стать для всех «своей», русской. К этой цели вела длинная дорога, и Екатерина прошла ее, став в конце концов для русского дворянства «матушкой царицей», верной защитницей его интересов, что на долгие годы предопределило стабильность ее власти.
Для того чтобы создать благоприятное общественное мнение в среде дворянства, Екатерина использовала все средства. По ее словам, чтобы расположить к себе окружающих, она «ничем не пренебрегала»: «угодливость, покорность, уважение, желание нравиться, желание поступать как следует, искренняя привязанность — все с моей стороны постоянно к тому было употребляемо с 1744 по 1761 г.». О том, как реально это происходило, Екатерина рассказывала Н. П. Румянцевой следующее: «И в торжественных собраниях, и на простых сходбищах и вечеринках я подходила к старушкам, садилась подле них, спрашивала об их здоровье, советовала, какие употреблять им средства в случае болезни, терпеливо слушала бесконечные их рассказы об их юных летах, о нынешней скуке, о ветрености молодых людей, сама спрашивала их совета в разных делах и потом искренне их благодарила. Я узнала, как зовут их мосек, болонок, попугаев, дур; знала, когда которая из этих барынь именинница. В этот день являлся к ней мой камердинер, поздравлял ее от моего имени и подносил цветы и плоды из ораниенбаумских оранжерей. Не прошло двух лет, как самая жаркая хвала моему уму и сердцу послышалась со всех сторон и разлилась по всей России. Этим простым и невинным образом составила я себе громкую славу, и, когда зашла речь о занятии русского престола, очутилось на моей стороне значительное большинство»12.
Было бы наивным полагать, что только с помощью бесед со старушками Екатерина смогла подготовить переворот. В ее мемуарах хорошо показано, как постепенно, несмотря на бдительный надзор приставленных Елизаветой соглядатаев, она сумела установить довольно тесные связи с родовитой молодежью при дворе и в гвардии, добиться расположения многих влиятельных сановников Елизаветы, в том числе Разумовских, Воронцовых, Н. Ю. Трубецкого, С. Ф. Апраксина и др. Но одно несомненно — великая княгиня в стремлении расположить к себе окружающих использовала не только упомянутые ею «искреннюю привязанность» или «уважение»: откровения Екатерины свидетельствуют о лицемерии и холодном расчете не по годам развитого честолюбия.
Сохранилась переписка Екатерины за несколько месяцев 1756 г. с английским посланником при русском дворе Ч. Уильямсом. В письмах великой княгини не может не поразить откровенный цинизм, с каким она относилась к Елизавете. С нескрываемым нетерпением ждала Екатерина смерти императрицы и огорчалась, когда той становилось лучше. В письме от 25 сентября 1756 г. она передает Уильямсу содержание своего разговора с Елизаветой: за ужином императрица сказала, что стала чувствовать себя лучше и уже не страдает кашлем и одышкой, между тем «не могла сказать трех слов без кашля и одышки, и если она не считает нас глухими и слепыми, то нельзя было говорить, что она этими болезнями не страдает. Меня это прямо смешит». Но, понимая, что Елизавета не так уж плоха, как бы хотелось ей и адресату, она пишет: «Рассказываю это и вам — все же это утешение для тех, кто не имеет лучшего». В другом письме Уильямсу она приводит понравившуюся ей цитату из письма к ней С. А. Понятовского: «Ох, эта колода! Она просто выводит нас из терпения! Умерла бы она скорее!»13
Однако истинный облик будущей русской императрицы для многих был скрыт ее расчетливым умением держаться в обществе, и в адрес Екатерины действительно слышались похвалы. При этом нужно учитывать, что свое поведение она, вероятно, сознательно строила на противопоставлении поведению мужа, а он ни с кем не считался и, несмотря на свою любовь к военному делу, не был уважаем ни в армии, ни тем более в гвардии.
Все сказанное выше с несомненностью свидетельствует о присущем Екатерине уме. В немалой степени он был отшлифован чтением. За годы, проведенные в России, Екатерина прочитала массу книг. Среди них были сочинения Монтескье, Вольтера, Плутарха, Цицерона, Бейля, Барра, Корнеля, Расина и многих других авторов, чьи книги тогда властвовали над умами. Не приходится сомневаться, что для будущего адресата энциклопедистов чтение было не простым времяпрепровождением, а в обстановке бездуховности и интриг «дипломатов лакейской» стало подлинным университетом, развившим природные способности и практический ум Екатерины.
Как бы то ни было, к середине 50-х годов многие заметили, что из 16-летней девочки без связей и положения, беззаботно катавшейся вместе с горничными с прислоненной к дивану клавесинной крышки и спорившей о принципиальных различиях двух полов, выросла приметная личность, политический деятель. И может быть, первым на это обратил внимание канцлер Бестужев-Рюмин. В начале февраля 1756 г. австрийский посланник Эстергази сообщал в Вену: «С Бестужевым, которого еще недавно ни великий князь, ни его супруга не хотели знать, теперь оба вдруг в самых лучших отношениях!» Это сближение не было легким и быстрым. Но Бестужев-Рюмин решился на азартную политическую игру, ибо, как писала Екатерина, «естественно, этот государственный муж, как и всякий другой, возымел желание удержаться на своем месте»14.
Внешним поводом для сближения были переговоры об обмене Голштинии на Ольденбург и Дельменгорст, что, по мнению Елизаветы и правящей верхушки, отвлекло бы наследника русского престола от голштинских пристрастий. Однако канцлер не особенно рассчитывал на Петра Федоровича и вел переговоры в основном с Екатериной. Бестужев-Рюмин стремился всячески угодить великой княгине. Он покровительствовал ее любовникам — вначале Сергею Салтыкову, а затем Станиславу Понятовскому, причем после возвращения последнего в Польшу добился назначения его официальным представителем Речи Посполитой в Петербурге. С помощью Бестужева-Рюмина Екатерина впервые за многие годы смогла завязать переписку с матерью.
Чего добивался канцлер от великой княгини? Предполагая, как и многие, что императрица долго не протянет, он составил проект манифеста, согласно которому Петр провозглашался императором, а Екатерина — отправительницей при муже. Себе же
