Сергей Карпущенко - Возвращение Императора, Или Двадцать три Ступени вверх
Сам Николай, внимательно следивший за фронтовыми сводками, насколько полно они были представлены в петроградских газетах, все ждал, что Красная Армия наконец потерпит поражение и в России к власти придут пусть не сторонники монархии, но и, по крайней мере, не тираны большевики, инородцы, губящие русские души, начавшие глумиться над православной церковью и многовековым укладом русского народа. Но сообщения с фронтов приходили безрадостные - красные полки разбили и Деникина, и Юденича, и Колчака.
По вечерам и даже ночам на него накатывало страстное желание узнать а чего же все-таки хотят большевики? И он стал читать их книги. Внимательно, с карандашом проработал он выданные ему Бокием брошюрки, попросил Татьяну принести из библиотеки Маркса, Плеханова - тоже съел, едва не подавившись, правда. Но потом, обдумывая прочитанное, он никак не мог понять эти социалистические идеи, где во главу угла поставлена какая-то прибавочная стоимость, ради возвращения которой трудовому народу затеяли революцию и люди убивают друг друга как классовые враги. Как все это применимо к России, где в основном живут крестьяне, собственники, и никакой прибавочной стоимости в природе их труда нет и быть не может?
"Не для нас все это, не для нас! - говорил сам с собою Николай, прохаживаясь ночью из угла в угол по своей комнате. - Вот из-за чего выпало столько страданий на долю моего народа! Нужно это прекращать! Нужно повернуть корабль истории на прежний курс. Да, пусть на этом корабле сломалась машина, заело руль, но это нужно починить, а не дрейфовать в полную неизвестность по течению. Я должен, обязательно должен взять в руки руль государственного корабля, корабля-государства, иначе мы все пойдем ко дну на каких-нибудь рифах. Но как мне это сделать?"
Однажды, уже в начале девятьсот двадцатого года, Николай забрел на квартиру Лузгина, который услужливо помог размотать ему на шее лопасти суконного башлыка, снять барскую енотовую шубу, усадил в свое обшарпанное кресло и, загадочно улыбаясь, заговорил:
- Могу поздравить, ваша кампания против Красовской закончилась полной победой - Царица Варя по приговору Ревтрибунала расстреляна, да-с...
Сердце Николая дрогнуло от ощущения какой-то не то что вины за смерть женщины, которая могла расправиться не только с ним самим, но и с Алешей, а потому, что ему стало жаль красивую женщину и её тело, чуть было не ставшее его собственностью, а теперь отданное червям в суглинистой питерской земле. Иногда он вспоминал тот необыкновенно дивный момент, когда Варвара Алексеевна появилась перед ним в неглиже, ему казалось, что на лице молодой женщины было тогда написано желание не только понравиться Романову-царю, но и отдаться ему как мужчине. В эти моменты Николай ненавидел Лузгина за то, что он рассказал о прошлом Красовской, положив тем самым между ними непреодолимую преграду.
- Расстреляна... - словно выдохнул Николай. - Что же теперь?
- А теперь, ваше величество, - бодро заговорил Лузгин, - нужно на ниве, удобренной таким богатым навозом, собрать богатый урожай. Вы прекрасно действовали, вы очень смелы, просто по-царски отважны, как какой-нибудь киевский князь Святослав, но вам не хватает умения вести интригу. Я понимаю, интриги - не царское дело, но всему нужно учиться, а тем более тогда, когда вы стали, как бы это сказать, не совсем царем.
- Но что же я могу сделать? - растерянно всплеснул руками Николай, которого уже не возмущала мысль о борьбе с Советами теми методами, что прежде вызывали у него лишь отвращение.
Лузгин, собираясь с мыслями, желая произнести давно уже заготовленную речь очень убедительно, немного посидел, потирая пальцами виски, потом с очень серьезным видом заговорил:
- В настоящее время партия большевиков сильна тем, что их линия практически не подвержена критике, влиянию всяких там фракционных течений, ревизий и прочее. Нужно сделать так, чтобы появились веяния, направления мысли, не согласующиеся с нынешним курсом. Необходимо вовлечь большевиков во внутрипартийные дискуссии, разделить их, перессорить между собой, а потом и пожать плоды на этой ниве. Неужели вы никогда не читали советов Макиавелли?
- Мне стыдно, но я не читал этого автора...
Он не заметил, как усмехнулся Лузгин, всего лишь краешком рта усмехнулся.
- Так вот, я знаю, что вы в Чрезвычайке на хорошем счету. Я не заставляю вас вступать в партию - помню о предложении Бокия и вашем отказе. Если вам это противно, попросите покамест у председателя ЧК мандат без права голоса для участия в предстоящей городской партийной конференции.
- Но для чего мне он? Чтобы получить наслаждение от пылких речей моих врагов? - раздраженно спросил Николай.
- Не только. Там вы познакомитесь с теми, кто и станут идеологами фракции, кто разделит партию большевиков не надвое, а на большее количество идейных лагерей. Берите мандат, Николай Александрович, а я составлю программу ваших действий, напишу кое-какие тезисы, укажу тех, к кому вам нужно будет подойти.
- Подойти? Да с чем же подойти? Что мне нужно от этих большевиков? не на шутку вспылил Николай, не видя никакой пользы от своего участия в партийной конференции.
- К кому? - насупил брови Лузгин, смотря на непокорного императора уже совершенно неучтиво и даже грубо. - Да к бывшим любовникам Красовской, расстрелянной по приговору Ревтрибунала за контрреволюционную деятельность. Да-с, батенька царь, за всякое наслаждение платить в жизни нужно - вот и пускай заплатят товарищи!
Делегаты уже толпились у входа, предъявляя вооруженным трехлинейками солдатам свои мандаты и стремясь без очереди пройти в вестибюль дворца, чтобы скорей отогреться и напиться чаю в буфете, о наличии которого делегаты были заранее предупреждены. Прибыли не только городские партийцы, но и представители губернских ячеек, поэтому у входа терлись друг о друга драповые пальто с меховыми воротниками, крытые сукном шубы, а то и просто нагольные тулупы крестьянских депутатов, робко стоявших на месте, пропуская вперед городской вальяжный драп и габардин.
Николая в енотовой шубе оттирать не стали, и скоро он уже стоял в вестибюле дворца, где когда-то заседала Дума, нещадно щипавшая императора и его правительство безжалостными клювами своих депутатов. Едва вошел, как услышал громкий голос распорядителя:
- Дорогие товарищи, гардероб работает, но в зале холодно, поэтому кто хочет, пусть проходит прямо в зал в шубах и пальто! Нашей конференции это не помешает! К тому же в буфете на втором этаже каждому будет предложена чашка горячего чая и стопка разведенного чистой водой спирта! Поднимайтесь наверх, товарищи! До начала конференции у вас ещё есть в запасе полчаса!
И делегаты, очень довольные приемом, довольные самими собой, потому что далеко не всякого человека в России потчевали горячим чаем и спиртом, оживленно разговаривая, поднимались наверх. Городские там просто пили чай и спирт, а деревенские, опасливо озираясь, тихонько доставали из узелков припасенный хлеб и сало, не забывая, конечно, про партийный чаевой и спиртовой паек. Подкрепившись, в хорошем расположении духа они спускались вниз, шли занимать самые удобные места в огромном зале, где ряды кресел располагались амфитеатром, а над трибуной висело кумачовое полотнище, на котором аршинными буквами было начертано длинное приветствие делегатам партконференции.
Николай не поднимался в буфет, но с интересом присматривался к этим новым правителям страны, чьи посконные в массе лица говорили о том, что лучше бы им сейчас или ремонтировать сельхозинвентарь, готовясь к весенней пахоте, или стоять у токарного станка на заводе. Но он смотрел на них ещё и потому, что в числе этих мужчин должен был разыскать троих очень нужных ему.
Наконец разношерстная толпа делегатов разместилась в креслах амфитеатра, постепенно разговоры смолкли, и все увидели, как к трибуне быстрыми шагами, сильно подавшись вперед, двинулся мужчина в пиджачной паре, но с шеей, замотанной длинным шарфом, кокетливо развевавшимся во время его стремительного движения. Взлетев на трибуну, он тут же отпил глоток чая из заранее припасенного стакана, распластал по обе стороны трибуны руки, став при этом похожим на горного орла, оседлавшего вершину Арарата, и Николай, перед тем как услышать голос этого человека, уловил шепот сидевшего рядом с ним молодого парня в кожанке, сказавшего соседу с восхищением:
- Сам товарищ Зиновьев говорить будет!
И тут в зал в сопровождении легко трепещущего эха полетели звонкие, энергичные фразы:
- Товарищи делегаты Петроградской партийной конференции! Поздравляю вас с открытием нашего пленума! А ещё поздравляю вас с тем, что в стране после разгрома контрреволюционных армий Колчака и Деникина, которые безрезультатно стремились сломить могучую волю российского рабочего класса и трудового крестьянства, жадно возжелавших сбросить наконец многовековой гнет угнетателей, наступила передышка! Так давайте же, товарищи, откроем нашу партконференцию пением замечательного, зовущего к подвигам во имя торжества коммунизма гимна - "Ин-тер-на-цио-на-ла", дорогие товарищи!
