Владислав Реймонт - Последний сейм Речи Посполитой
- Она не приезжала, справляет, вероятно, дома траур по Зубову. - Воина не представлял себе, как эти слова кольнули Севера. - Ты не замечал, в каких нежных отношениях кастелян с Цициановым? Это обращает на себя внимание, и по этому поводу строятся разные догадки.
- Я в немилости у кастеляна и вижу его только издали.
- Пойдешь к Анквичу? Сыграем вместе, в компанию...
- Когда-нибудь попрошу тебя ввести меня туда. Кстати, - наклонился Заремба к его уху, - если услышишь что-нибудь интересное насчет истории в Мерече, запомни и расскажи мне. Прошу тебя хранить ее в тайне и сам ручаюсь тебе в этом, - доверился он его честности.
- Я сразу понял, что ты близок к этому делу. Хорошо. Как раз у Анквича больше, чем где бы то ни было, смогу узнать, - пообещал он, протягивая руку, так как к ним подошла величественной походкой пани подкоморша со своим неразлучным негритенком.
- Смотри, чтобы дети не были в черно-белую клетку или в полоску, бросил Воина со смехом.
Солнце уже закатилось, на небе стояло пурпурное зарево, что предвещало назавтра жару и ветер. Сумерки стлались уже по земле, когда они уехали домой. Заремба торопил с отъездом в надежде, что уже застанет там Кацпера. Его еще не было, но ждал подкоморшу главный управляющий ее имениями, расположенными в австрийском кордоне, Седлецкий, худощавый тщедушный шляхтич с редкой бороденкой, в очках. Одет он был в польский костюм, сдержан был в речи, и в глазах его светились честность и ум. Пани подкоморша заперлась с ним в конторе, предоставив Зарембе выслушивать ехидные замечания княжны, анекдоты Рустейки и визги домашнего зверинца. Заремба терпел все это, поглощенный тщетным ожиданием, и еще остался на ужин. Ужин прошел довольно весело благодаря Седлецкому, который оказался человеком со светскими манерами и обширным образованием, полученным в Краковской академии. Превратности суровой судьбы оставили его без состояния, одарив взамен более полным пониманием жизни, остроумием и кроткой примиренностью со своей долей. Он рассказывал о потешных приключениях галичан с австрийскими чиновниками, особенно о том, как поступал с ними известный воеводский сын, Гоздский. При этом он совсем не проявлял почтения к австрийским властям, однако собственных убеждений не раскрыл, несмотря на наводящие расспросы Зарембы. Ровно в десять Рустейко проводил его спать, так как он без передышки отмахал всю дорогу от Кракова. Встал и Заремба, чтобы уйти. Пани подкоморша не отпустила его и, проводив в контору, указала на разложенные книги.
- Смилуйтесь и помогите! Куда мне, бедной женщине, справиться с такими цифрами! Обкрадывают меня, обманывают и, наверное, доведут до сумы, потому что некому заступиться за несчастную вдову, - плакалась она.
Но когда он, против воли, засел за проверку, она помогала ему с большим уменьем, обнаруживая незаурядный ум и прекрасное понимание экономики. Кончил Заремба с первыми петухами, найдя все в порядке, до единого гроша. Она поблагодарила его с чувством и достоинством, скромно жалуясь только на свое неумение управлять большим состоянием.
Заремба был так утомлен приключениями предыдущих ночи и дня, что отдал Мацюсю вожжи, а сам задремал, несмотря на рытвины и ухабы, на которых подскакивала его коляска. Не заметил даже усиленных караулов и патрулей, слонявшихся по городу. Дома его ждало уже приглашение к Дзялынскому, и, как только прозвонили в монастыре к заутрене, ему пришлось поспешить во дворец Огинских. Дзялынский ждал его уже там вместе с Ясинским и Косинским, "военным комиссаром" Прозора. Дзялынский усадил их за составление инструкций для разъезжающихся депутатов относительно заготовки припасов и людей, сборных пунктов и вооружения крестьян. Отдельно составлялись списки усадеб владельцев, преданных делу, в разных местностях, где были расположены неприятельские войска, списки почтовых линий и проезжих путей. Все предполагали восстание в начале сентября. Генеральный план восстания составлял Костюшко в Лейпциге совместно с Потоцким, Коллонтаем, Вейсенгофом и другими. Он же должен был назначить день и место начала восстания.
Все трое работали в течение трех дней, несмотря на невиданный зной, запершись в небольшой комнате дворца, питаясь чем попало и укладываясь спать на разостланных бурках. Сам Дзялынский прислуживал им со своим денщиком, не забывая приносить по нескольку раз в день известия о том, что делается в городе и сейме. Как раз в первый день он сообщил им слухи, ходившие по городу о Мерече. Заремба признался в том, что принимал там участие, и рассказал все подробности происшествия. Дзялынскому это не понравилось. Косинский весь покраснел от удовольствия. Ясинский же; не вполне чуждый этому предприятию и обладавший живым воображением, воскликнул с восторгом:
- Вы готовы украсть хоть всю армию у Сиверса!
- Если будет отдан приказ, - ответил не без хвастовства Заремба. - Я должен отдать справедливость Качановскому - это, главным образом, его заслуга.
- Этот самого черта проведет. Только бы не напали на его след...
- Дивлюсь, восторгаюсь вашим молодечеством, но не хвалю! - морщился Дзялынский.
Не было времени долго рассуждать об этом.
Но на следующий день после полудня Дзялынский вбежал сильно взволнованный.
- Знаете? Конвойных офицеров разжаловали, а рядовых прогоняют сквозь строй. Поговаривают уже о Качановском. Взбешенный Раутенфельд уже бегал по этому делу к Сиверсу. Гетман Коссаковский отправил эскадрон на помощь фон Блюму и на собственный страх и риск распустил целую свору шпионов. Хочет их, несчастных, переловить, а через них, чего доброго, доберется до вашей шкуры, поручик, - забеспокоился он о Зарембе.
- Дешевой ценой меня не возьмут, - ответил тот, взволнованный его предположением.
Дзялынский, однако, не переставал беспокоиться о его безопасности. Когда работа была окончена, перед самым отъездом из Гродно, он снова сказал ему:
- Советую вам уложить свой багаж и уезжать. Раутенфельд заявил, что будет действовать не покладая рук, пока не сошлет в Сибирь Качановского и его сообщников. Мне сообщил об этом Мирославский; он слышал от Ожаровского. Я вам даю разрешение, - спрячьтесь на этот месяц где-нибудь в деревне, в глубине Польши, там не посмеют к вам приставать.
Заремба понимал опасность своего положения, но без сведений о Кацпере не хотел тронуться из Гродно, а этих сведений ждал уже шестой день и беспокоился все больше и больше. Не менее беспокоила его и его собственная судьба, и немедленно после отъезда своего ближайшего начальника он стал показываться где только возможно. Не побоялся пойти на обед к Сиверсу, где с отвращением якшался с самыми низкими и продажными людьми. Старался снискать расположение пани Ожаровской, сопровождая ее верным рыцарем во время прогулок. Постарался добиться приглашения маркизы Люлли, где было немного народу, игра велась на высокие ставки и царили манеры, достойные королевской любовницы. Стал домашним человеком у графини Камелли, у которой собрались сливки авантюристов всякого рода, царил Лайтльплэдж, хозяйничал Бокамп, а иногда украшал общество Сиверс, поклонник ее прелестного голоса. Навестил даже однажды вечером Цицианова на Городнице. Полковник казался радушным, как всегда, угощал его чаем, рассказывал ему о своих любовных делах и о новом примирении с Изой, однако осторожного вопроса Зарембы о Мерече как будто не расслышал. Это заставило Севера задуматься. "Что-то подозревает!" - решил он, бесплодно пытаясь прочесть правду в его блеклых, точно сваренных, глазах и радушно улыбающемся лице. Побывал и на воскресном приеме у епископа, и опять встревожился, так как Коссаковский, особенно выделяя его, заставил сесть рядом с собой и без обиняков приступил к нему с расспросами о том, что говорят в городе о Мерече. Смотрел при этом на него так пристально, как будто о чем-то догадывался. Заремба затрепетал под этим взглядом притаившегося василиска, но, справившись с собой, задумал дерзкий план - провести хитреца-епископа. Начал, однако, осторожно, издалека.
- Я слышал об этом происшествии столько разных версий, что не знаю, которой из них поверить.
- Неудивительно, взволнованная публика выдумывает разные небылицы, ищет виновных и требует их наказания. Нападение на солдат императрицы - это не шутка. При этом ограбили русский штаб на несколько тысяч дукатов! Ты, может быть, знаешь какого-то Качановского, капитана? - спросил он его вдруг врасплох.
- Знаю только, что это верный друг Дзялынского, картежник, пьяница и сорвиголова.
- Но, я думаю, Дзялынский не послал его на разбой, - возмутился епископ.
- Я не решился бы предположить. Рассказываю только, каким знаю Качановского. Это не его рук дело. Передают, однако, довольно единодушно, будто всю историю подстроили вербовщики прусского короля. Мне, однако, не думается, чтобы это было так.
- Вербовщики прусского короля? - задумался епископ. - А знаешь, эта версия не так уж бессмысленна, над этим нужно еще подумать.
