Лев Трегубов - Эстетика самоубийства
Поэтические примеры самоубийств во множестве остались в фольклоре практически всех европейских народов. Немало там и примеров, несущих в себе явные следы идей метемпсихоза, или реинкарнации (вспомним тот же славянский миф о Дунае и Настасье, которые после смерти превратились в две реки), но остаться в быту, в практике обряд, подобный сати или харакири, уже не смог. С приходом христианства произошел распад дихотомии «должное — прекрасное» в отношении самоубийства и постепенная трансформация отношения массового сознания к подобным феноменам и ритуалам. С одной стороны, одной эстетической наполненности оказалось достаточно, что-бы воспевать самоубийство в песнях, мифах, писать о нем пьесы, романы. С другой стороны, эстетическая аура самоубийства сама по себе, без мощного этического подспорья современных религиозных, социальных, моральных доктрин, не могла сохранить подобный ритуал в живой повседневной практике.
Обосновывая принципиальные различия между индивидуальным и ритуальным самоубийствами, мы уже упоминали и о качественном своеобразии эстетического наполнения этих феноменов. На примере сати и харакири можно убедиться, что эстетическое воздействие их очень сильно, как сильно воздействие любого проверенного и отточенного многими и многими годами ритуала. В этом, собственно, его суть, его предназначение, секрет его долговечности. Но в этом и его ограниченность, так как ритуал, игнорируя (или, по крайней мере, мало считаясь) личностное начало, игнорируя индивидуальное в личности, обращается к стереотипному, общинному, мало считаясь или вообще не считаясь с личным опытом индивида, его устремлениями и желаниями, адресуясь к опыту рода, племени, народности. Ритуал жив, пока живы устои породившей его культуры, ее архетип.
В этом смысле показательны религиозные ритуалы (обряды, литургические действия). Их воздействие огромно, в нем заложен особый для верующих, высший, смысл, но лишь до тех пор, пока жива эта религия, и ее адепты, пока полны храмы в честь ее богов. Собственно, и сати и харакири являются компонентами религиозной практики древних индусов и японцев, религиозное начало в них явственно просматривается. Можно, пожалуй, сказать, что глубинный смысл их именно смысл религиозный.
Как всякий ритуал, рассчитанный на массовое воздействие, ритуальное самоубийство по-своему театрально, тщательно срежиссировано. Можно считать, что «репетициями» его были тысячи и тысячи самоубийств, происходивших за многие века, где самоубийца почти лишен личностного начала, он меньше, чем актер, ибо лишен даже возможности импровизировать, он не более чем функция и «хорош» лишь настолько, насколько точно этой функции соответствует, то есть насколько точно исполняет предназначенные ритуалом действия.
Эстетическая аура ритуального самоубийства — по существу только аура способа, где личностное минимально, где эстетика соответствия, гармонии понимается совсем в другом смысле, нежели в индивидуальном самоубийстве, — не как гармония личностного поступка, его соответствие ситуации, характеру человека, своеобразию конфликта, обусловившего уход из жизни, а лишь как гармония соответствия выполненных действий тем предписаниям, что заложены в ритуале. Гармония ритуального самоубийства — не более чем гармония техники его исполнения.
Отсюда понятно, что эстетическое воздействие сати или харакири на соплеменников самоубийцы, наблюдавших за ритуалом и бывших, по существу, непосредственными участниками действия, в значительной мере отличается от того, которое испытывает человек иной культуры. В приведенных примерах это хорошо видно: индусы во время совершения сати спокойны, любопытны, захвачены зрелищем, временами даже веселы, англичанин же, оказавшийся свидетелем ритуала, охвачен ужасом.
Еще раз сравнивая эстетическую ауру самоубийства ритуального и индивидуального, приходишь к выводу, что описывать самоубийство Катона, Сарданапала или Лукреции нужно, так как оно в своих подробностях, в своей эстетике раскрывает личность человека, по собственной воле уходящего из жизни.
Описывать подробно самоубийство самурая, совершившего харакири, или индийской вдовы, решившейся сгореть с трупом мужа, незачем, так как об этих людях оно нам практически ничего не сообщает, кроме того, что было совершено по правилам или в чем-то эти правила были нарушены. В этом случае достаточно описать сам ритуал, чтобы понять, как уходили из жизни все самураи и все индийские вдовы.
Мы уже говорили о том, что ритуальные самоубийства даже в одно и то же время имели определенные отличия в разных местностях и у разных социальных групп. Естественно, что еще большие изменения вносило в ритуал время, и изменения эти (прежде чем ритуал исчезал совсем) заключались во все большем привнесении в механику ритуала личностного начала. Он постепенно терял свою ритуальность, приобретая все более очевидную индивидуальную окраску. Так изменилось харакири к концу XIX — началу XX века, когда кодекс бусидо утратил статус государственного закона и значительно усилилось влияние европейской культуры на жизнь японского общества. К этому времени харакири совершалось почти всегда только по собственному желанию (то есть появилась свобода решения ухода из жизни), значит ритуал фактически перестал быть таковым, сведясь лишь к ритуалу способа ухода из жизни. Но и способ постепенно начал трансформироваться за счет привнесения в него опять-таки личностного начала. Допускались невиданные и невозможные ранее вольности — самоубийца мог, перед тем как вспороть себе живот, читать любимые стихи, произнести прощальную речь, даже шутить!
На этих примерах видно постепенное сближение ритуального самоубийства с индивидуальным через своего рода «переходные формы». Такой «переходной формой» можно, очевидно, считать и описанное выше синьжу — самоубийство от любви. Да и вообще строгое деление самоубийства на индивидуальное и ритуальное возможно, видимо, только в крайних классических случаях. В большинстве те своем, особенно в наше время, когда чисто ритуальное самоубийство в цивилизованных странах практически не встречается, мы можем в каждом конкретном случае индивидуального самоубийства найти некоторые черты ритуальности — в способе ли, свойственном тому или иному народу или социальной группе, виде, средствах, выбранных для ухода из жизни, и т. д.
Можно заключить, что чем свободнее конкретный человек как личность, чем менее ритуализирована жизнь общества, в котором он живет, тем более индивидуален его добровольный уход из жизни, тем более личностно окрашена эстетическая аура самоубийства, тем меньше в ней элементов ритуальности.
3АКЛЮЧЕНИЕ
Когда работа над книгой уже подошла к концу, в печати появились данные, что за один день в России в среднем кончают жизнь самоубийством сто восемь человек. Легко подсчитать, что за год около сорока тысяч человек добровольно уходят из жизни. Если учесть также все неудавшиеся по той или иной причине суицидальные попытки, то эта цифра, очевидно, многократно увеличится.
Со смертью каждого человека гибнет Вселенная — неповторимый мир идей, чувствований, переживаний, мир индивидуального, неповторимого опыта. Очевидно, что общество не может и не должно по отношению к этому оставаться спокойным и безучастным.
Наша общая задача заключается в том, чтобы, по возможности, ограничить распространение самоубийств, научиться эффективно предупреждать их. Однако задача эта чрезвычайно сложная, так как для решения ее необходимо добиться кардинальных позитивных сдвигов в общественных отношениях как на макро-, так и на микросоциальном уровнях.
Наверное, можно утверждать, что в определенном смысле распространение самоубийств, их частота отражают моральное здоровье общества, уровень социальной напряженности, наконец, просто благополучие людей.
Однако, как мы могли убедиться, на протяжении человеческой истории у разных народов, в рамках различных субкультур, при различных социально-экономических формациях самоубийства в том или ином виде всегда имели место.
Было бы наивно думать, что настанет когда-нибудь «золотой век», когда не будет конфликтов, разочарований, трагедий — всего того, что иной раз толкает человека к самоубийству.
Видимо, придется признать, что самоубийства будут всегда, как всегда будут болезни, старость, страдания и смерть.
Самоубийство — чисто человеческий, сознательный поведенческий акт, значит, не будет преувеличением сказать, что оно является своеобразной «платой» за разум, индивидуальность, за свободу воли и выбора. Тем не менее это не значит, что мы не должны стремиться максимально снизить число самоубийств, а для этого необходимо углубленное изучение феномена самоубийства во всех его аспектах.
