Юрий Баранов - Обитель подводных мореходов
- Я думаю, Егор Степанович просто хотел сказать, что старший матрос Хуторнов успешно заменил мичмана Скогуляка, - произнес из-за спины Гурия Николаевича неожиданно появившийся Теняев. - Вообще-то, штурман устал, перенервничал. Пускай отдыхает. А потом поговорим обо всём более спокойно.
Обернувшись, командир бросил уничтожающий взгляд на своего помощника, словно говоря, откуда этот ещё взялся...
- Как бы на гауптвахте снова ему отдохнуть не пришлось, если не научится разговаривать со старшими в подобающем тоне, - пояснил Жадов, указывая пальцем на Непрядова. Резко повернувшись, командир вышел из отсека.
- Что, Непрядов, нервишки начинают шалить? - напустился Виктор Ильич на Егора, как только командир задраил за собой люк. - Кто дал вам право так вести себя!
- Прощу прощения, товарищ капитан-лейтенант, - отступчиво буркнул Егор. - Но разве я, по существу, не прав?
- Без вас разберутся. Понятно вам?
- Так точно, - произнёс Егор, откидываясь на подушку. - Или смею надеяться...
Помощник присел на стоявший рядом ящик с инструментом, снял шапку и резким движением распорол на куртке молнию. Немного помолчав, полюбопытствовал:
- А всё ж тяжеленько пришлось, Егор Степанович?
- Ещё как, - сознался Непрядов.
- Неприятная это штука, когда море врывается внутрь прочного корпуса. По себе знаю... И люди ведут себя в таком случае далеко не одинаково. Одни становятся твёрже корпусной стали, а другие мякнут, ломаются, как гнилые деревянные шпангоуты, - и запросто подмигнул: - Ну что, Степаныч, заглянул теперь за край бездны?..
Непрядов угрюмо кивнул.
- Значит, теперь представляешь, почём под водой фунт лиха. Оно и к лучшему. Теперь у вас нет иллюзий насчёт вот такой, вполне возможной, концовки в нашей судьбе... Всё надо постичь на собственной шкуре. Поэт сказал: "Сажайте розы в проклятую землю..." Я же говорю: "Трижды благословляйте проклятую глубину, чтобы она стала легка и желанна как воздух..."
- Да не сломался я, Виктор Ильич, - попытался успокоить его Непрядов. - И в самом деле немного устал. Больше года все ж без отпуска.
- Тогда вот что, - предложил Теняев, - пишите-ка рапорт. Я поддержу. Как раз к Новому году поспеете домой.
По возвращении в базу Непрядов медлить не стал. На другой день подал рапорт по команде с просьбой об отпуске. Никто ему в этом препятствовать не стал, тем более что лодка всё равно становилась в док на ремонт.
17
В Укромово селище Егор нагрянул в конце декабря. В полном безветрии лютовали ядрёные морозы. По ночам на дальних озёрах натужно крякал застоявшийся лёд. Истошно и жутко заходился лаем Шустрый, чуя приближавшегося к селу зверя. Утром цепочку волчьих следов можно было обнаружить у самого забора. Зато днём в небесной голубизне ослепительно играло стылое солнце, серебром высвечивая трепетавшую в воздухе изморось. Снег под ногами рассыпчато хрупал, будто корова жевала сухое сено.
Через пару дней море постепенно отпустило Егора и он снова всей душой почувствовал неповторимую прелесть родного дома. Всё так же сердито шипели и нежно вызванивали старинные часы, вкрадчиво скрипела дверь и где-то за печкой верещал всё тот же сверчок. Казалось, даже время в стенах старого дома не слишком торопилось, представляя его обитателям возможность подумать о чём-то нетленном и вечном, без чего немыслим живущий на земле человек.
К великой своей радости, Егор застал деда в полном здравии, всё таким же могучим, осанистым - года будто стороной обходили Фрола Гавриловича. Он всё так же аккуратно правил в храме службу, а в свободное время, как древний алхимик, колдовал в подвале до глубокой ночи над своими пробирками и колбами, писал "пчелиные" трактаты.
Егор любил спускаться к деду в подполье. В каменном, добротно сложенном подвале была устроена маленькая лаборатория. На полках стояли всевозможные банки да склянки с реактивами. В одном углу небольшая центрифуга, в другом - аптекарская электропечь. К подволоку подвешены пучки всевозможных трав, источавших аромат минувшего лета. Прихватив тесьмой копну седых волос и надвинув на нос очки, дед воедино сливал какие-то жидкости, взбалтывал их, подолгу разглядывал в воспалённом свете лампы. Временами он недовольно хмурился, мрачнел, то вдруг чему-то радовался и удивлённо хмыкал, качая бородой. Можно подумать, что дед только здесь и живёт по-настоящему полнокровной жизнью, не притворяясь в своём приходском благочестии перед людьми и перед самим собой.
Как-то Егор поинтересовался, чем это дед так увлечён, что даже вовремя помолиться иногда забывает. Тот с лукавым прищуром посмотрел на внука и, не говоря ни слова, дал попробовать из одной пробирки тягучей янтарной жидкости.
- Мёд как мёд, - заключил Егор, сидя на жёстком топчане около стола, за которым Фрол Гаврилович работал. - Что ж тут особенного?
- Мёд, да не тот, - таинственно произнёс дед. - Это рукотворный, а по вкусу ничем не отличается от пчелиного.
- Дед, а не колесо ли изобретаешь? - съехидничал Егор. - Искусственный мёд люди давно изобрели.
- Изобрели, - согласился дед, - Воистину искусственный, да только, не рукотворный. Ведь как делают искусственный-то мёд? Берут патоку, смешивают её с чутком натурального меда и - готово. А рукотворный, Егорушка, это совсем другое дело. Веками людей интересовала тайна природного мёда. Ты прочитай труды древних врачевателей да философов, того же Аристотеля, Гиппократа, Авиценну, Парацельса, Галена...
- Ты их всех читал? - изумился Егор.
- А как же иначе, - сказал Фрол Гаврилович скорее удивлённо, чем желая удивить внука. - Нельзя ничего сотворить разумного, полезного, не постигнув благого опыта предков. Господь лишь приоткрыл им покрывало тайн великих, а истинное познание даровал людям многие века спустя. Не могли древние знать, что совершеннейшее чудо из чудес состоит из определённых пропорций фруктозы, глюкозы, ферментов, кислот, ароматических и прочих веществ. Счастье далось мне, когда за пчёлами пошёл к местам щедрых взяток. Когда под рукой медоносные травы, нетрудно извлечь из них концентрированный нектар. Но это ещё далеко не мёд. Надо было создать нечто вроде желудочка пчелы, где бы эликсир луговых трав мог сцепиться с ферментами, - дед торжествующе показал на стоявший на столе аппарат. - Так вот он, дар Господень, на благо людей! - и тут же оговорился: - Правда, не совсем то, что хотелось бы получить. Но дело с Божьей помощью начато.
- Вот всегда так, - укоризненно проговорил Егор, заёрзав на топчане. Поступаешь как учёный-экспериментатор, а рассуждаешь как обыкновенный сельский поп. При чём здесь Бог, если "виной" всему твой человеческий разум! Ты же сам в своих опытах исходишь из диалектики развития. Но зачем-то религию пытаешься за уши притянуть к науке. Вещи-то разные и несовместимые.
- Э, не совсем, внучек, - дед возбуждённо зашмыгал валенками по гладко утрамбованному земляному полу. - Естественная наука и религия вовсе не исключают друг друга, - совсем наоборот. Это две дополняющие друг друга стороны нашего представления о мироздании. Одни лишь науки не могут определить прогресс.
- Странно, дед, - Егор вскинул руку, как бы требуя слова. - Ты же сам творишь прогресс науки, а не религии.
- Истинная религия - суть прогресса, ибо она человеколюбива до бесконечности. И веру не ищут на пути спора о фактах - вера внутри человека.
- Софистика, чистейшей воды софистика, - доказывал Егор. - Но разве не в споре, основанном на фактах, рождается истина?
- Да будет тебе, - отступчиво проворчал дед. - Ужо вот как-нибудь отвечу тебе...
Егор весело расхохотался и обнял старика. Вспомнив, что давно пора ужинать, они поднялись по крутой лестнице в кухню. В четыре руки быстро начистили чугунок картошки, поставили самовар. Стянув с себя водолазный свитер, Егор остался в тельняшке. Он драл ножом щепу и блаженно жмурился от зачинавшегося огня. На тлевших углях быстро зашлись пламенем сухие берёзовые дрова, и печь весело загудела, задышала жаром.
Вспомнилось, как неуютно и жутковато чувствовал себя в полузатопленном отсеке, какой мертвяще ледяной была вода и как хотелось обыкновенного тепла, глотка чистого воздуха. Пожалуй, в том едва не самом безвыходном положении, в каком оказался вместе с двумя матросами, он и мечтать не смел, что спустя всего неделю сможет на всё случившееся взглянуть как бы со стороны и вполне спокойно. Ждал ли он тогда смерти, боялся ли её, - да не меньше, чем все другие. Ощущение страха пришло в полную силу гораздо позже, когда опасность уже миновала и "косая" убралась за пределы прочного корпуса вместе с откачанной за борт водой. Страшнее всего было бы вообразить, что сталось бы с дедом, получи он на своего внука похоронку...
После ужина, когда в своё удовольствие они засиделись за ведёрным самоваром, Егор не вытерпел, спросил-таки деда, что он вообще думает о смерти, как о таковой, под силу ли бывает человеку пересилить собственный страх перед ней?
